Прошел уже час, как мародеры изучали в Ахметов монокуляр окрестности объекта С[154]. В отличие от Тридцатки, прошлый снегопад здесь не состоялся, и снег лежал нетронутым, получается, с самого первого раза.

– Ну че, молодого с Витькой на шухер, и пошли.

Расставив охранение, троица мародеров направилась к входу в бункер – здоровенной бетонной трапеции на склоне горы. Огромные ворота были чуть приоткрыты, едва руку просунуть.

– Это и есть противоатомные? – поинтересовался Ахмет.

– Нет, это так, декорация. Здесь только пандус, вагоны загнать. Тут контейнера с боевыми блоками вытаскивали кран-балкой, на машину клали, а вниз – там лифт есть.

– Это который внизу теперь валяется, – злобно вставил Кирюха. – А лестницы – тю-тю.

– И че, по тросам спускаться? – испугался Ахмет.

– Не, – мрачно хохотнул Паневин. – Аттракцион на югах видел? Водяная горка? Вот по ней. Аквапарк, бля, имени Пятидесятилетия Октябрьской революции[155], ептыть… Только насухо пока. Как начнешь в норматив укладываться, дадут воду. Хотя там, я понимаю, лучше б солидол покатил…

– Че, вентканал какой-то?

– Увидишь…

В кустах, куда направил их Кирюха, в самом деле торчал здоровенный бетонный стакан – так называемый вентиляционный киоск. Ахмет сразу заинтересовался следами взрыва, которым была выбита массивная решетка-жалюзи, вяляющаяся тут же, в нескольких шагах.

– Че, у вас тогда еще шланги[156] были?

– Да хрен его знает… Я только команду дал вскрыть, а дальше Онофрейчук, коллега твой покойный, нас отогнал подальше, и я не видел ниче. Да и не до того было.

Паневин сбросил с плеча дубовый капроновый шнур, оглядываясь, куда бы его привязать.

– Кирюхин, вы тогда куда вязали?

– Через проем, к решетке. Потом в распор поставить, и хучь слона сажай.

– Логично.

Первым спустили Паневина, затем по жерлу воздуховода спустился Ахмет, по пути восхищаясь некогда беспредельной щедростью СССР, – воздуховод был из толстой нержавейки, да еще и сварной. Спрыгнув внизу на отвинченную от короба «улитку», снова поразился – тоже нержа и тоже миллиметров восемь, не меньше. В дверь венткамеры просунулся Паневин со свечой:

– Че, нормально доехал?

– Да вроде.

– Тогда пошли пока, Кирюхин догонит.

Ожидая увидеть классическое военное подземелье – узкие беленые коридоры со связками кабелей по стенам, – Ахмет удивленно обозревал подземные проспекты арсенала. По ним вполне можно было гонять на «КамАЗах». Паневин спокойно, как по своей кухне, шагал вперед, изредка взглядывая на загадочные аббревиатуры на стенах тоннеля.

– Это че за двери? Тут бомбы и лежали?

– Нет. Бомбы ниже. Тут технические помещения – аппаратные там, ЗАСС[157] и прочая такая херотень.

– А где, Жирик говорил, клеть с двухсотыми?

– Это в обратную сторону. А ты че, покойников боишься?

– Да удивляюсь иду – духа не слышно. Только изоляцией горелой пахнет.

– Это гут, я понимаю. Тут на воздух не выйдешь, продышаться-то.

Паневин остановился у ничем не отличающейся от других двери, покрытой пузырями отставшей от сырости краски.

– Все, тут ждем. Смотри пока, как ее выбить половчее.

Ахмет внимательно осмотрел железную створку. Ничего примечательного, дверь как дверь.

– Она как, не на три точки, не помнишь? Там рычага такого нет снутри?

– Точно не помню, по-моему, нет. Засов замка толстый такой, длинный. Вот по стоко где-то в косяк уходит, – похлопал Паневин чуть выше часов.

– Это нам до пизды… – пробормотал сквозь зубы Ахмет, роясь в рюкзаке. – Хучь по самы помидоры…

Прикинув, где находятся сувальды замка, приладил маленький заряд из транспортерного валка. Отогнал за угол Паневина вместе с подошедшим Кирюхой, запалил, прикрылся углом, открыв рот. Свистяще бухнул аммонал, давануло… За дверью оказалось помещение, оборудованное под пост, – стол со старинной, шестидесятых годов, настольной лампой, застекленный шкафчик с ключевыми пеналами, стальная решетка отделяет пост от входного бокса. Жирик достал «Грача»[158] и выстрелил в электрозамок на решетке, вызвав у спутников взрыв испуганного мата. Проходя мимо стола, Паневин взял в руки журнал, сдул со страниц легкую пыль, невесело хмыкнул и аккуратно вернул на место.

– Че?

– Смена, говорю, одна – знакомых там много. Компрессорщики.

– А че, они… там?

– А где ж еще… Их только дежурный мог поднять.

Следующий бокс обрывался вниз металлическим трапом.

– Че так быстро ржавеет-то?

– А как ты хотел. Все подземные сооружения, они, как корабль, водой окружены. В земле знаешь сколько воды? Реки целые. Воздух когда не циркулирует, влагу не выносит – все, махом сырость, да сам вон видишь – краска за месяц вспухает, железо гниет, как дрова горят.

– Так еще лет пять постоит, и все тут рассыпется.

– Ну, не пять, конечно, а вообще – да. Это тебе не старая сталь, как в войну, та еще сто лет целая будет. Ладно, лезь давай, выдержит.

Спускаясь, Ахмет старался загодя надышаться, памятуя о ждущей их внизу целой смене мертвецов. Однако, спрыгнув с лестницы на звонкий метлаховый пол, не учуял даже тени трупного запаха – его окружал все тот же промозглый и спертый подвальный воздух. Тяжко грохнул каблуками Кирюха, зашуршал в куртке, чиркнул показавшимся едва ли не сваркой кремнем зажигалки, распаливая свечку.

Оказалось, что они стоят на платформе, – тоннель, в обе стороны рельсы, упирающиеся в массивные стальные ворота. Несколько дверей весьма серьезного вида ведут с платформы куда-то в стену.

– А такие смогешь?

– Ща гляну…

Повезло – двери открывались наружу, и на полу были четко видны борозды от ригелей. Вычислить, где расположена ось механизма, распирающего крестом ригеля, смог бы даже ребенок. Ахмет поинтересовался, помнит ли Паневин толщину дверей, и взял заряд потяжелее.

– Ну, с какой начнем?

– Да нам одну только надо. Там все привода, – ткнул Паневин в крайнюю дверь с загадочной буквенно-цифровой аббревиатурой, вспухшей на пузырящейся краске.

Рявкнул аммонал, Ахмет еще немного повозился, цепляя утконосами нижний ригель, и дверь бесшумно отворилась, выпустив на платформу облако смрада. Перегоревшая, но еще довольно забористая трупная вонь заставила мародеров спешно подняться назад по лестнице.

– Третий год уже, а все еще воняет.

– Дак сыро же. Плюс еще кумулятивная струя все в воздух подняла, а если б тихо вошли, ниче б не воняло. По крайней мере, не так.

– Ладно, я спущусь. Как открою, свистну.

Паневин стянул чеченку, закрыв ею рот и нос, и ушел, подсвечивая огарком. Через несколько томительно долгих минут раздался лязг металла во вскрытой комнате, словно пьяный великан, придя домой, не может попасть ключом в скважину, затем скрежетнули, страгиваясь, и мерзко завизжали расходящиеся створки ворот.

– Спускайтесь, эй! Я у тоннеля подожду.

Мародеры снова оказались на платформе, стараясь скорее преодолеть облако тухлой вони. В конце платформы, где виднелась свечка Паневина, почти не воняло, в тоннеле не воняло совсем – только ржавчиной, сыростью и креозотом. Паневин, державший на плече здоровенную ручку аварийного привода, дождавшись спутников, задул свой огарок.

– Смотри, в натуре, рельсы. Тележки по ним какие-то катали, да, Толян? – включил дуру Ахмет, разглядев в колеблющемся свете и натоптанный рельс двухпутки, и прокопченный солярой потолок тоннеля[159].

– Ага, «тележки», – технично съехал Паневин. – Мотовозы[160]. Пошли, че встали. Вон, видите? Лестница с парапета, туда нам.

– А че возили? И куда? – не дал спрыгнуть с темы Ахмет, навяливаясь уже полностью открыто.

Наклонился к рельсовому стыку, попросил у Кирюхи свечку:

– О, ты понял, нет?

– Че там? Брюлик нашел?

– Щас, погодь… – Ахмет пробежался к следующему стыку, снова наклонился, всматриваясь в место клеймения и шевеля губами.

– РК-36, НКЖД, тысяча девятьсот сорок восьмой год. Не перекинутые, следов демонтажа нет. Это их тут, Кирюх, натоптали. Мотовозы. Да, Толян? И контактник тоже они стерли. Надо же, какие шершавые в РВСН мотовозы на вооружении стояли, охуеть.

– На самом деле, Толь, че тут за дела? – заинтересовался Кирюха, догоняя Паневина. – Ахмет, я так понимаю, что тут поезда не раз в год ходили, так, нет?

– Два. Или больше. Или гораздо больше. Толян, слышь? Все, страны, которой ты давал кучу подписок, нет. Мне тоже от этого радости мало, однако факт есть факт, слышь, Толян?

Паневина, это было видно, здорово плющила сложившаяся ситуация – вроде и так оно, Союза нет, даже этой блядской Российской Федерации тоже нет, не считать же государством стадо пухлых пидоров, радостно кувыркающихся по хозяйкиной команде… Однако, похоже, мужик крепко знал простые вещи, на которых стоит человеческое: взял – отдай, обещал – сделай… Доверили секрет – не болтай.

– Так че это за железка-то? Куда она? – уже не на шутку завелся Кирюха.

– Это… метро, – решился Паневин, хмуро шагавший впереди.

– Чего?? Какое еще, на хуй, метро?!

– Такое. Спецметро. По нему можно попасть к любому стратегически важному объекту в стране. Хоть в Кремль, хоть в Чехов, хоть в Косьву.

– И че, всю дорогу под землей?

– Да нет, не всю, конечно, но полпути точно. Так едешь, едешь, а потом раз – от магистрали путь отходит в лесок, там забор «в/ч номер такой-то», солдатики, собаки – и в холме дырка. Через полста верст раз – и из другой дырки выезжает тот же груз, но уже на другом поезде. На таком же, но на другом. Это еще Сталин начал, в тридцать втором. Он до Горького проложил, на юг еще там что-то, но я там не был, не знаю. Здесь, в Ур-ВО[161], Берия все построил, потом Хрущев столько же добавил, потом Брежнев, но тот уже меньше. От семидесятки до Косьвы с юга на север и от Куйбышева через Ямантау, через нас и до Кургана, а там в Казахстан поворачивает. Говорили, самые длинные подземные перегоны именно там, у казахов.

– А если по этому тоннелю ехать, где выйдешь? – Ахмет ткнул пальцем назад.

– В Барабаше. Станция Пирит. Там верхом до Вишневогорска, и опять вниз – до семидесятки. Если вперед ехать, то тут будет длинный перегон на Миасс, до Сыростана. Ну, и там, как версты три отъехать, свороток еще к нам, на химзавод, и дальше вверх.

– Куда?

– В Старогорном бригада ГО[162] стояла, знаешь? Вот у них на территории части выход. Под склад закошен.

– Так… Значит, путь мы не срежем…

– Не срежем никак. В Тридцатке выход только через ЗКП[163], а там сами знаете, гэбейники сидят под площадью, в Старогорном зона хозяйская начинается. А как здорово было бы – на бэтээре по тоннелю до Старогорного долететь. Если б не хозяйки…

– Да, хозяек на бэтээре не объедешь… Значит, будем здесь где-то выезжать, да?

– Ну, если заведется. Тут есть выход, на южную сторону горушки. Там типа лесозащитная просека, по ней можно на дорогу возле Тыелги выйти, а там уже Новоандреевка и трасса Миасская.

Пройдя еще с полста метров, мародеры остановились у сетчатых ворот, за которыми зиял провал куда-то во тьму.

– Это, что ли?

– Да. Кто тут у нас спец, по замкам хуячить? Кирюхин, твою жопу, да погоди ты! Дай хоть отойти!

Снова грохнул басистый жириковский «Грач», расплескивая проржавевший замок, зашелестела ржавая рабица, отгнившая от рамы.

– Паневин, а на хера их тут держали, а? Начальству съебаться, если на бомбе кто таймер случайно запустит?

– Не, вы точно в свое время боевиков пересмотрели. Не бывает на изделиях таймеров, их вообще просто так не взорвешь.

– Ты скажи, бэтээры зачем?

– Ну… – снова замялся Паневин, но продолжил: – Есть вещи, которые в случае захвата объекта или мятежа должны быть эвакуированы любой ценой. Если б те пацаны, ну, проходили мы через которых, с защитой не справились.

– Это те, которые «компрессорщики»? Без компрессоров которые?

– Они. А ты быстро смекаешь, татарин. Многие тут на пенсию уходили, думая, что я, Равдугин тот же, еще пара человек – старшие смен климатических установок.

– Вы персонал контролировали?

– Да. Ну, и еще пару функций. Типа этой. Ну, вот они.

Посреди здоровенного бокса стояли три БТР-80. Кирюха тут же запрыгнул на броню, подсветил – и застонал от разочарования.

– Че там ноешь-то?

– Бля-я-ать, сука, пиздец! Пиздец стволу! Иди вон, залезь, сам глянь…

– Ой, бля-я-я…

В самом деле, ствол торчащего из бэтээровской башенки КПВТ казался плюшевым от ржавчины. Пока Ахмет сбривал ножом трухлявый рыжий налет, определяя глубину поражения, Кирюха метнулся к следующему, взлетел на броню, едва не навернувшись, торопливо чиркнул зажигалкой…

– Фф-фу-у… Вроде ниче.

С треском распахнул люк, нырнул внутрь, что-то ронял, отшвыривал с пути, матерно рыча, наконец вылез, закурил, выдохнув:

– Вроде ниче…

Годных КПВТ оказалось два. Никаких стрел в укладках, конечно, не было, как и положенных по штату РПГ-7, зато во всех трех бэтээрах хранился положенный боезапас – по пятьсот 14,5 и по две тысячи семеры к ПКТ. Все затраты и риск разом окупились. Сами бэтээры были, видимо, только получены – такой модели никто из мародеров в войсках не встречал. Вместо привычных раз-два-третьих[164] раций стояли какие-то новые, нарядные и загадочные, пластиковые сидухи, по мелочи много всего.

Завестись ни один не пожелал – соляра в баках дала парафин, и движки не схватывали.

– Да брось, бесполезно. – Оглохший от пускача Паневин постучал по броне упорному Кирюхе.

– Похоже. Че удивляться – соляр самый херовый куда? В армию.

– Или времени слишком много прошло.

– Да насрать. Давай машинки выдергивать…

Втроем демонтировать КПВТ – одно удовольствие.

Вскоре на отсыревшем бетоне лежало упакованное вооружение бэтээров. Решение оставить автоматические пулеметные точки на потом принялось само собой – без них набиралось нехило, полтонны веса. Закончив, сели перекурить. Ахмет покосился на жириковские котлы[165]:

– Сколько сейчас наверху? Мои че-то встали.

– Почему наверху, везде. Ой, бля, полвосьмого уже… Ни хера себе, я думал – к обеду дело.

– Пацаны там задубели уже. Надо менять.

Все замолчали – никому не хотелось вылазить на мороз в пропитанной подземной сыростью одежде. Однако делать нечего – именно забота о своих делает командира командиром. Ахмет вытащил нож и отрезал от сигаретной пачки два кусочка картона. Короткий достался ему, и он до полуночи трясся под елью на склоне горы, откуда просматривалась территория объекта С.

Трясло его и от мороза, но больше от сознания того неприятного факта, что Кирюхин сейчас сидит с новым человеком Паневиным и разговаривает. О чем? Пацаны спят, а эти – разговаривают. Ахмет четко чуял это, мир вокруг каждым шорохом предупреждал его: не спи, Ахметзянов, ой не спи. До чего они договорятся, вернее, могут договориться? Не слишком ли велик для Кирюхина этот кусок – новый домашний, которого хоть сейчас ставь вместо Немца, два КПВТ, три ПК? Не поедет ли у него крыша? Больно уж гладко складывался этот выход, и везде получалось, что Кирюха тут пуп земли, а он, Ахмет, – так, пристяжь. Не попытается ли Кирюха учесть данный «факт» при разливе? Хотя те же бронедвери эти два гандона (оп-па, вот уже подельники и гандонами стали – отметила та часть его сознания, которая всегда смотрит за человеком со стороны) хрен вскрыли бы. …А че – всегда же так. О чем на берегу договаривались, это одно. А по жизни частенько другое вылазит, куда чаще кидают, чем по чесноку расходятся. И по жизни щас – ну завалит меня Жирик, и че? Кто-то спросит? Кто? Баба? – злобно скривился Ахмет. – Серб? На хера ему это? Какие Жирику минуса, если моего Дома не будет? А никаких. Еще Жирик знает, ну, догадывается, как у меня забит подвал, это тоже важно. Серб и Почтарь – два хороших бойца, особенно Серб. «Утеса» два – ну, один нормальный. Короче, после Пыштыма сечь вокруг, как в бою, надо будет. А то, похоже, отряд не заметит потери бойца. А вот хуй вам, уважаемый товарищ Жириновский. Сглотнете вы у меня теплого…

Витек сперва недоуменно выслушал инструктаж, однако припомнив, как долго и трудно хозяин улучал минутку для того, чтоб наедине перекинуться парой слов, проникся.

– Никому верить нельзя. Что ж за жизнь-то, а?

– Раньше надо было верить. Когда горбатого пидора нормальные люди скинуть хотели. Хотя тоже мне, «нормальные»…

– А мы-то, бараны, помню, радовались тогда чему-то…

Почти день ушел на переделку электроспуска на механику, и вышли под вечер, но выспавшиеся и сухие. Обратный путь давался десятикратно дороже – больше полутонны набравшегося груза, чуть не полтораста кэгэ на рыло. Без споров принялось единственное реальное решение – идти по долине Киалима, на Аргази, и уже там выбирать дальнейший маршрут. Теперь скрытность особо не волновала – огневая мощь такая, что до роты можно не напрягаться. Что вы хотите – четыре пулемета, это надо быть последним идиотом, чтоб, заслышав такую ответку, не дриснуть подальше и побыстрей. До Байдашева – день. Ночь – влежку, надорванные мышцы к утру болят, как отбитые. На льду Аргазей встретили местных рыбаков – то ли карасевских, то ли туракаевских. Бедные рыбачки постояли с поднятыми руками под двумя пулеметами, с жизнью, наверное, простились – ан пронесло; когда вдали затих скрип тяжело груженных волокуш, оба чужих пулеметчика вместо серии очередей внятно попросили рыбаков не дергаться с часок и, пятясь, скрылись в поземке, несущейся над безбрежным ледяным полем водохранилища.

У Каолинового удача, долго шедшая вместе с командой, куда-то отлучилась. Хотя куда: шесть дней прухи – это слишком даже, не к добру. Переходили маленькое лесное озерцо, и вроде тщательно смотрели, но на подходе к берегу из ниоткуда ударил беспорядочный ружейный залп. Ахмет даже не удивился, что не учуял засаду, – его больше интересовала засада, пыхтящая спереди и сзади.

Группа дружно рухнула в снег, лязгая разворачиваемыми в береговые кусты стволами, и через несколько секунд кусты легли, снесенные из пяти машин. Мародеры видели сквозь дым, как между деревьями вскакивали и скрывались в гуще леса мутно-белые силуэты. Суки, угадали как с местом, берег хоть и невысокий, а лес с полста метров не причешешь, лежащего берег скрывает. Цугцванг – ни ждать, ни срываться, так и так забьют, когда народ с более серьезными стволами подтянется. Ладно хоть, пока притихли.

– По противнику докладаем.

– У меня пять. Без попаданий.

– Шесть. Я тоже.

– Восемь. Один – под вопросом.

– Шесть. Тоже пусто.

– Шесть. Один с вопросом, – закончил Кирюха и приказал доложить боеспособность – что-то уж совсем безрадостно отозвался Витек, шедший головным.

Ахмет подполз к своему:

– Как ты, Витька?

Зацепили нормально только его – картечина угодила в легкое, попав аккурат между «лифчиком» и полой расстегнутого бушлата: взопревший Витька шел распахнувшись.

– Пока вроде ниче. Печет только. Вот, пакет-то…

Ахмет вспорол куртку и вшивник, разорвал пакет. Левое легкое, во второй трети. Из раневого канала при выдохе с хрипом и бульканьем лезет пена. Час в сознании – максимум, два – жить. …Бля. Дела хуевые. Не самый маленький сосуд перешибло… Видимо, не удержал лицо: стремительно сереющий Витек сразу спросил:

– Че, херово мои дела?

– Че уж там… Да, – не глядя на Витька, сосредоточившись на прикрывании тампона оберткой индпакета, злобно бросил Ахмет. – Можешь руку приподнять? Я хоть пару обертов сделаю.

– Ахмет, если мне так и так пиздец, давай прикрою, а вы оторветесь?

– Лежи уж. Разберемся.

…«Прикрою…» В любую минуту вырубишься, и все. Эх, сука, ведь чуял, чуял… Да хоть был бы застегнут – кто знает, может, ребро бы и сломало, но вот дырки б не было, дырки этой сраной…

Ущерб остальных невелик – так, посекло дробью немного, кого больше, кого меньше. Крови много, но херня, все в строю. Нервишки у пыштымцев никуда. Не для засад. Оставив Дениску на фланге, сползлись за Кирюхину волокушу.

– Как твой? Серьезно?

– Серьезно. Легкое прохерачили, гады.

– Бля… В сознании?

– Пока да.

– На нас сидели, – мрачно констатировал Паневин.

– Вряд ли. Или на нас, но лохи какие-то. С пукалками.

– «С пукалками», – передразнил Кирюху Ахмет. – Витька-то вон приложили.

– Первый потому что шел.

– Ну да. А если б метров на пятнадцать – двадцать подпустили, мы б все щас так лежали.

– Или нервы не выдержали. У одного. А за ним уж и все шмальнули, чего там шифроваться, а так хоть шанс есть.

– Или да, нервы.

– По ходу, черт из тех, кого приложили, когда туда шли. Хозяева забили на нас, а он настырный оказался, вон, корешков привел. Или посчитаться желает, или жадный, – двинул версию Паневин.

– Хуево. Сейчас знаешь что? Один на Пыштым бежит. Щас хозяину доложит, что посреди озера его четыре халявных пулемета дожидаются. Миномета на лошадку, и сюда.

– Не-а. Миномета не будет – че он, своими руками стволы потопит?

– Ну да, вообще-то. Хорошо.

– Хули «хорошо». Щас подтянется несколько человек с карабинами, вот и будет «хорошо».

– Значит, надо прям щас отрываться, – обострил ситуацию Ахмет, проверяя предохранитель АПБ. – Готов.

– Кого оставим?

Повисла нехорошая пауза, и Ахмет, как бы меняя позу, вытолкнул из-под мышки рукоять АПБ: Жирик с Паневиным, не удержавшись, очень нехорошо переглянулись. …Сразу, или пусть обозначатся? Если сам Дениску предложит – все, вопрос снят. Но это вряд ли. Ладно, пусть обозначит. Жопой закрутит – сразу вынаю… Однако Ахмет недооценил человеческую наглость. Видимо, по предварительной договоренности Паневин буранул, словно о давно решенном деле:

– Так, Ахмет, оставим твоего. Мы…

Мгновенно выпущенная ярость придала силы – АПБ мухой вылетел из-под бушлата и негромко хлопнул, скорее даже лязгнул – и голова Паневина мокро чавкнула. Дымящееся очко ствола глядело прямо в глаз Жирика.

– Кирюха. А че это чмо тут разводит, а? «Мы» какие-то… – с ледяной игривостью в голосе поинтересовался Ахмет.

Жирик молчал, даже не вытирая уляпанное лицо.

– Че ты на тухляк ведешься, а, товарищ капитан? – сменив тон, равнодушно спросил Ахмет, заглядывая Жирику в глаза поверх глушителя. – Короче. Давай так. Ты мне сейчас обещаешь, что больше тухляка не будет. Реально обещаешь. – Ахмет рассчетливо вогнал фразу в совесть старшего лейтенанта Кирюхина и начал с хрустом проворачивать ее в ране: – Ты знаешь, я слову верю. Скажи как мужик «да». Или «нет». Говоришь «нет» – я тебя валю. Если да, то ему шальняк прилетел.

Кирюха сморщился, словно от боли, и повесил голову. Через несколько томительных секунд глухо, искаженным голосом промычал:

– Обещаю.

– Слышь, Кирюх, чтоб ты не грузился, – я тебя понимаю. Может, сам бы о том же думал на твоем месте. Не знаю, – принялся расслаблять Жирика Ахмет, внутри себя захлебываясь от ненависти. …У-у, пидарасина, вынести тебе мозги, ублюдку…

– Дениска! – резко поворачиваясь, крикнул куда-то в поземку Жирик. – Нет, на месте оставайся. У тебя на коробе сколько?

– …то …мсят… е-то… – донеслось сквозь вой ветра.

– Я оставлю коробку, найдешь около Паневина! Тут Паневин двухсотый, возле него – ко-роб-ка! Понял? Начинай давить, мы сваливаем! Часа два минимум держи! Догонишь! Ахмет, давай перегружаться.

– Начинай, Кирюх. Я пока Витька гляну да этого раздену.

Часа Витьке не понадобилось. Он уже лежал расслабленно, с заметенными глазницами, прозрачно-синим носом и фиолетовыми губами. Снег в глазах еще таял, и казалось, что Витька плачет. Ахмет опустил ему веки. Не помогло – теперь казалось, что он плачет с закрытыми глазами.

Именно тот груз вывел их обоих из-под множества ежедневно борющихся за свой кусок, утвердив среди остальных Домов Старого города. Правда, реализовали они свой статус по-разному: Ахмет предпочитал малолюдье при забитом подвале, Кирюхин всячески расширял свое дело, начав с простого крышевания торговли, через некоторое время стал встречать-провожать караваны, проплачивать будущие урожаи деревенским, завел даже нечто типа кабака – единственного в своем роде. Впрочем, опустив хозяина на изрядную сумму, кабак довольно быстро оказался в аренде, – как известно, маленькая аренда лучше большого убытка. Жизнь Тридцатки устаканилась, никому не хотелось ломать сложившийся баланс – жрачки более-менее хватало, торговцы рассказывали, что мало где так сыто и тихо живут: на юге народ только и знает что отмахивается от казахов, доживших уже и до лука со стрелами. Хотя что казахам делать – вокруг месторождений «Шеврон» нарезал огромные зоны безопасности, снеся города под бульдозер, а с юга их нехило подпрессовывают узбеки с таджиками, которых оказалось неожиданно много. На России, говорят, вообще тишина могильная – можно днями идти и не встретить живого человека – вирус какой-то прошел; только в городках на запад от Москвы, где французы рулят, еще как-то можно жить, да в Москве с областью – но те закрыты, как в свое время СССР.

На юге, с бывшего Волгограда начиная, стрельба не утихает – Кавказ рядом сказывается, не справляются с ним турки. Одна китайская зона живет чуть ли не по-человечески, не лезут китайцы к людям. От бывшей границы от силы километров на двести – триста расселились, забор поставили и живут, на ГЭСах да на заводах гарнизоны посадили – и то, что за зоной, не интересует их никак, только металл покупают. Показывали сибирские деньги – увесистые медные слитки и крохотные золотые штамповки, патрон там отошел уже. Единственное, во что почти не верилось, так это про хозяек – якобы у них какое-то там бедствие, не то ураган, не то землетрясение, и какие-то штаты у них вроде как на уши встали – то ли белые негров мочат, то ли наоборот, то ли мексы и тех, и других – не пойми что. Может, там вообще пидоры байкеров землят или наркоманы лесбиянок – да хоть брокеры пушеров, один хрен приятно.

– Грибочки-то как хороши. Дома не такие почему-то, а вроде все то же самое.

– Как ты думал. Еду мужчина должен делать. Ну, давай еще по одной, и пойду работать. – Осетин в третий раз наполнил стопочки.

– Исэнэке, Сань.

– Аллаверды, Ахмет.

Поставив стопку, Осетин вырвал у Ахмета вилку, быстро закинулся кусочком мяса и поспешил за стойку, протирая выбитые самогоном слезы.

Душевно закусивший Ахмет снова подозвал Сережика:

– Сережка, прибирай и чайку давай еще. Кружек – две.

Сережик, радостно косясь на почти половину самогона, оставшегося в графинчике, быстро собрал посуду, махнул по столу тряпкой – типа протер, шельмец.

– Отнесешь посуду, сходи сразу до базара. Серегу моего знаешь? Позовешь его. Он, скорей всего, щас у книжников. Куда, не все еще. Нормально стол протри, распиздяюшко.

Пока Ахмет ел, хозяйская половина наполнилась. Далеко не у всех дома командовали такие умелые хозяйки, как Ахметова жена, и к концу базара всякий, имеющий за душой лишних полрожка, спешил побаловать себя стряпней Осетина. Кроме того, именно здесь осуществлялись сделки между хозяевами Домов, в безналичной форме, чтоб не нервировать базарных, так как продавалось здесь прежде всего серьезное оружие, взрывчатка и прочие нерозничные штуки.

За последним свободным столом по соседству рассаживалась троица медников, откуда-то с ДОКа. Хозяевами Домов никто из них не был, но торговал этот кооперативчик по-крупному, отдавая медь чуть ли не самим китайцам, проходя до самого сопряжения Большой Уральской зоны с зоной ответственности Китая где-то в бывшей Омской области. Ни по бизнесу, ни по расположению они с Ахметом не пересекались, поэтому обменялись вполне дружелюбными кивками.

Пришел Серега, сияя как медный котелок. Из-под разгрузки торчит уголок тщательно завернутого пакета. По габаритам – книга, одна толстая или две средние такие.

– Че, грамотей, нашел чего-то? Лимон хоть съешь, а то расцвел как не знаю что.

Серега смешал себе чайку, радостно хапнул, обжегся, зашипел, но все равно продолжал скалиться.

– Ахмет, прикинь! Лукьяненку нашел, первые три «Дозора» – одной книгой!

– Ну, теперь тебе до конвоя точно хватит. Вон какая толстая. Смотри, моей не показывай, а то долго не увидишь.

– Дак она мне половину и проплатила. За нее Карпухины ломили че-то совсем от души, у меня не хватало. Я к ней подхожу – первые «Дозоры», говорю, купим на свару? Та услышала – аж хуйню всю эту бабскую бросила. Подходим, а она даже не торгуется – давай, говорит. Мы теперь с ней типа как совладельцы. Ха, акционеры… Почитать захочешь – будешь нам башлять.

– Я почитаю, – сделав зверскую рожу, грозно сказал Ахмет. – На растопку пущу. А обложку – на пыжи.

– Мы тогда тебя самого на пыжи пустим, неотесаный ты человек, – заржал Серега. – Это рисковым надо быть парнем – нечитаную книжку отнять!

У входа вспыхнула какая-то невразумительная суета. По залам прокатилась неуловимая волна – базары не затихли, но народ напрягся; на большой половине некоторые потянулись в карманы, на хозяйской сохраняли солидность, но тоже что-то поменялось – люди подсобрались до выяснения. Услышав со стороны молодых медников приглушенный лязг затвора, Ахмет тоже незаметно дослал патрон и переложил АПБ с лавки на ляжку. В дверях появился здоровенный торговец из пришедших накануне, молодой – годов тридцати, не более. На подмышечной петле «Каштан», дорогущий легкий броник-разгрузка, штаны и ботинки – от хозяйского летнего пехотного комплекта. Тоже немало стоит. Такого нарядного разукомплектовать – полцинка выручить можно влегкую, если не целый. Подошел к стойке с видом москвича в мухосранском буфете:

– Хозяин! Четыре шашлыка сообрази, один жирный, три обычных. К ним – что поло…

– Э! Мужик! Тебе сказано – нельзя со стволами! – ввалился следом красный, растрепанный охранник. Плечо и спина в побелке – похоже, пытался заставить чужака сдать ствол и был просто отброшен с дороги. Чужак холодно посмотрел на охранника (Ахмет заметил – нет, не играет; на самом деле считает себя Д’Артаньяном, а всех остальных – пидорасами), раздраженно прикрикнул:

– Ты не понял, что ли? Пшел отсюда!

Охранник замер, не решаясь направить дробовик на гостя Дома, – и с заметным облегчением исполнил беззвучную команду Осетина, сделавшего знак – мол, все в порядке, иди. Молодой продолжил заказывать, проявляя раздражение лишь некоторой рваностью движений. А двигался он хорошо, опасно – так неуловимо перетекают старые инструктора по рукопашке. Закончив обсуждение заказа, Осетин поставил на стойку стопочку, налил гостю брусничной и отправился готовить. Повернувшись к хозяйской половине, молодой зашарил глазами в поисках стола. Свободных не было – лишь у печки за большим полупустым столом развалился Ахмет.

– Вы закончили? – нагло, типа давай пошел уже отсюда, обратился молодой к Ахмету с Серегой.

– Это вы ко мне вопрос обратили, молодой человек? – еще слаще зажмурился Ахмет, жестом попросив Серого съебаться. – Тогда для начала давайте поприветствуем друг друга.

– Мужик, давай по-нормальному. Вы поели уже? Вы поели, нам тоже нужно, – с трудом сохраняя ровный тон, процедил торговец.

В повисшей тишине щелчок переводчика АПБ, раздавшийся из-под стола, четко расслышал даже Осетин на кухне. На большой половине сидящие в опасном секторе быстро рассосались, но помещение кафухи никто не покинул – назревало развлечение, к тому же людям хотелось, чтобы с молодого получили за униженного охранника. Молодой понял, что может попасть, но кровь его пузырилась гормонами, и потом, видно было – он привык к подчинению.

– Ты, лось, движения путаешь. Подошел – объявись как человек, тебя присесть пригласят. А ты быкуешь. Что быкам не место с людьми за столом – знаешь это?

Молодой побледнел, на лице натянулась кожа – Ахмет приготовился стрелять при малейшем движении, подвыбрал свободный ход и малость пригрузил легкий спуск АПБ.

– Лева, Лева, ты косорезишь, – полный ласкового разочарования спокойный голос. – Человек правильно тебя поправляет.

Расфокусировав глаза, Ахмет обнаружил стоявшего у входа старшего торговцев. За его спиной, в дверях, маячили еще две габаритные фигуры. Видимо, вошедшие уже какое-то время наблюдали за происходящим. Старший двинулся к столу, располагающе улыбаясь. Войдя на хозяйскую половину, старший на ходу обратился к присутствующим:

– Извините за беспокойство, уважаемые. Приятного аппетита.

Подойдя к столу, все с той же улыбкой проткнул взглядом виновника торжества:

– Лева, покури, пока шашлык несут.

Начав присаживающееся движение, притормозил и с ледяной вежливостью осведомился, умело встречая и едва не ломая взгляд Ахмета:

– Не помешаем, уважаемый?

– Нисколько. Напротив, прошу – сделайте одолжение, присядьте, – ответил Ахмет; не скрыто, но и не демонстративно поставил АПБ на предохранитель и убрал.

Чужие степенно расселись. Старший, невысокий и худой, производил впечатление генерала среди лейтенантов, хоть и очень крепких лейтенантов. Причем генерала варначьих войск, может, даже со звездами – признаки обширной криминальной биографии отчетливо просматривались в его манере. Несколько секунд старший и Ахмет молча смотрели друг на друга. Вероятно, расценив отсутствие видимых реакций как пассивную, но агрессивность, старший предпринял шаг к нормализации:

– Наш друг был неправ…

– Уважаемый… – вежливо, использовав естественную паузу, перебил Ахмет.

– Георгий.

– …Георгий. Бочины[166] нет, погорячился – поправили. Спрашивать не стану, разве что за нервы аршином ответит. Считаю, будет по-людски.

Взгляд старшего смягчился, лейтенанты тоже малость обмякли.

– Скорей уж по-братски. Хоп, пусть так и будет. А вы как отзываетесь?

– Ахметом. И один я.

– Согласен, так проще. Рад знакомству, Ахмет.

– Взаимно, Георгий.

– Что ж, по пять капель за знакомство? Твой счет за Левой.

– С нашим удовольствием.

Старший подозвал Осетина, тот быстро подтянул графинчик с закуской, пообещал через пару минут подать горячее и заменил пепельницу. За спиной старшего нарисовался виновник торжества, который в ожидании команды старшего, хмуро глядел куда-то вдаль. Старший, не оборачиваясь, коротко махнул – садись, мол, горюшко. Представил своих, выпили, снова встретились взглядами.

– Извини, если невместно интересуюсь. В доме ты не был, но беседуешь разумно – аж молодость вспоминается. Разъясни по возможности. Поддерживал ход воровской, а, Ахмет?

– Не было здесь ни бродяг, ни общака. Город был До Всего Этого закрытый. Краснее некуда. Ходом интересовался у людей, но сам не при делах – считал, не мое это.

– А сейчас не считаешь?

– Сейчас нечего считать. Ход и понятия были ответом арестанта на ментовское гнулово, так? Мента не стало, никто не нагинает. Поправь, если заблуждаюсь.

– Почему считаешь, что только арестанта? За порогом, что, беспредельщина должна быть?

– Так она и была.

– Тоже верно. – Старший резко потерял интерес к теме: Осетин принес стреляющий жиром шашлык, и разговор возобновился лишь через пару кусков. – Ахмет, я еще через вас не ходил. Можешь обрисовать, что здесь за расклады? Нам, сам понимаешь, надо знать – что обойти, где тормознуть.

– Это смотря с чем ходишь, Георгий.

– Жора будет лучше. Ходим когда с чем – жесткой завязки нету. Когда медь, когда дурь, когда и бабы – все гоняем.

– Если интересует платежеспособность, то здесь можно торговать, у народа есть сало под кожей. Цены ты сам видел.

– Торгующих-то много проходит?

– Не очень. В иной месяц может ни одного каравана не пройти.

Торговцы переглянулись – видимо, имели на этот счет другие данные.

– А насчет покою как? – впрягся в базар один из подручных старшего, представленный Ваней.

– Ну, это лучше у Кирюхи узнавать, его деляна. Ничего такого не слышно – торговых наши прихватывали уже лет пять тому как, базарные Дома этот вопрос четко пасут. Рядом, правда, есть гадюшник – Хасли. А, слышал? Это на том берегу озера нашего. Вот там – да, народ отмороженный полностью.

– А почему такая разница? Вон, Пыштым рядом – а какой там порядок, – снова встрял Ваня.

– Дак там медь, Вань. Серьезные объемы, серьезные люди при них. А хаслинские всю жизнь на одном чебаке, вот и неймется им. Здесь, в округе, кому чебака продашь, у каждого по три озера рядом. Может, и стал бы у них какой-нибудь крупнооптовый человек забирать, но они такую репутацию себе заработать умудрились…

– А что вам сюда таскать посоветовал бы?

– Даже сразу не скажу… Я на аренде сижу, как-то далек от дел торговых, – съехал Ахмет, решивший взять инициативу в свои руки. – Жора, я тоже поинтересуюсь, не против?

Старший обозначил согласие движением головы, сразу подсобравшись.

– Вы из Полевского, верно? Говорили люди, у вас на Свердловске снова начал доллар ходить. Есть такое?

– Есть. Уже года три, как начал, но за последний год очень много людей стало баксом рассчитываться.

– Почему так, Жора? Его можно деть куда-то?

– Ахмет, деньги всегда можно куда-то деть. Если, конечно, у тебя шевелится что-то в голове. В городе сейчас еще больше частников, армейских почти нет, у них все больше народа на обслугу пролазит – так что бакс сейчас наравне с еврой ходит. Да и сами частники тоже стали в город выходить – в бардаки да казино, а платят им в баксах. Что казино снова работают, знал ты?

– Нет.

– И что лавки появились, типа для частников, – но заходи кто хочешь, только баксы гони, тоже не знал?

– Откуда, Жора? Сам же понимаешь – спецзона, не полазаешь особо, а ваших сюда не каждый день заносит. А что в тех лавках?

– Да все. Ну, кроме электроники, понятно. Хозяева за это дело по-прежнему ебут во все щели. У них даже батарейки только в обмен – старые принес, новые купил. Наши говорят, если возьмут за жопу, что ты старые батарейки выкинул, – штраф чуть ли не в годовой оклад.

– Что, и наши у них уже работают?

– Да, давно стали брать, года два точно, – Блеквотерс раньше не брал – сейчас начал; Иринис тоже, и в Контрол Риск уже до хрена наших. В основном, конечно, гонят на севера – трубу пасти. Ихние-то сороковник да полтинничек не терпят, а нашим до пизды – только бабки плати. Бурильщиков набирают постоянно, вообще по нефтянке людей гребут только так.

– А ихние нефтяники что? Уехали?

– Какой уехали! С северов пацаны говорят, все старые скважины пустили, ихних не хватает – только в начальниках остались, да на совсем уж сложной технике. Остальные – все наши, хозяева даже черных каких-то привозили, да че-то те черные не прижились…

За беседой незаметно пролетело около часа. Не больно-то охотно делясь информацией, торговцы сами старались выкачать побольше. Почувствовав, что голова распухает, Ахмет церемонно раскланялся, попрощался с Осетином и направился собирать своих – ему не терпелось скорее оказаться дома и перенести услышанное на бумагу. В дверях его нагнал Жора и отвел в сторону. Недолгий разговор странно переменил Ахмета – никто не сказал бы, что хозяин взбешен, напуган, или обрадован, или еще что, но в лице его помалу сквозило и то, и другое, и третье, и шестнадцатое. О чем они говорили, никто из Ахметовых слышать не мог, но до самого Дома заговорить с ним никто не пытался.

Наутро он отправился к базарным в одиночку, и пришел вовремя – во внутреннем дворе Жорины помогальники строили людей с тачками. Ахмет, пристроив РПК, вытащил трубку с кисетом и присел на штабель доски, наблюдая за сборами каравана. Хмурые спросонья носильщики выкатывали из боксов тележки, плотно увязанные толстым полиэтиленом. Несколько десятников осматривали колеса, груз, дергали за грязные капроновые шнуры – но, видимо, придраться было не к чему: Ахмет не заметил, чтобы кто-либо из десятников выразил недовольство укладкой или грузом.

– Здорово, Ахмет. Не спится? Или этих провожать пришел? – Штабель рядом с Ахметовой задницей прогнуло – подсел хозяин Дома базарных Кирюха.

– Здорово, Вольфыч. Да ладно ты, надулся, как хрен на бритву, не принародно же. А ты че из своей кучи малолеток вылез, растлитель? Я б зарылся поглубже и только перекуривать вылазил ба.

– Ух, допиздишься ты когда-нибудь, чурка наглая. Не, в самом деле, Ахмет, давай завязывай большого босса Жириком погонять.

– Щас проводим, и ты с меня сапоги сымешь, мухой метнешься к Индийскому океану, отпидарасишь там и с поклоном оденешь обратно.

– Щас проводим, и я тебя тщательно обдеру, а филе Осетину отдам. Потом выебу с егозой, потом с обоих бортов постреляешь[167], и только потом добью. Может быть.

Закончив осмотр, десятники потрусили докладывать о готовности к воротам, где безмолвно ждали старшие, собранные по-походному. Бойцов видно не было – похоже, их задачей была разведка и фланговое охранение, а старшие обеспечивали арьергард. Вооружение впечатляло – ведь на старших висел эквивалент дневного оборота базара, причем за хороший день. Помимо «Каштанов» под мышкой у каждого торговцы имели очень серьезные аппараты – самый здоровый сложил руки на «печенеге»[168] с дорогущим ПНВ-17[169], у двоих за плечами аж по РГ-6[170], помимо новехоньких АКСов с ПБС-4[171]. Налегке, с «Грачом» за лифчиком да крутым бушнеллом[172] на груди оставался один Жора. Ахмет отметил, как естественно, будто пришитая, висит на них многочисленная боевая нагрузка. Ничего не оттянуто, не болтается, не мешает.

– Да, давно парни ходят. Смотри, Кирюх, как у них ладно пригнано-то все. В лесу заметил бы – за пару верст бы обошел, ну их к черту…

– Теперь заходить будут, если в нашу сторону.

– Че, поладили с Жорой?

– Да вроде того. Он у меня весь кабель забрал, не весом, а метражом, прикинь. И еще просит. Только…

– Не очень это радует почему-то?

– Точно. А ты…

– А я потому и зашел. В нарды с тобой поиграть на эту тему.

– Молодец, что тянуть не стал. О, идет. Проводим человека.

Колонна уперлась в ворота, старшие заняли свои места – здоровяк с «печенегом» встал в голове, гранатометчики направились в хвост. Старший неторопливо двинулся к штабелю, Кирюха тоже поднял навстречу свою необъятную тушу.

– До встречи, хозяин. Благодарю за приют, удачи твоему Дому.

– Хорошей дороги, Жора. Счастливо тебе добраться, и чтоб безо всяких там моментов. Всегда буду рад тебя встретить.

Старший повернулся к сидящему на досках Ахмету. Тот отложил трубку и тоже поднялся, отвечая на рукопожатие.

– До встречи, Ахмет.

– До встречи, Жора. Удачной дороги.

Старший повернулся и легкой походкой двинулся на выход – ворота уже распахивали сонные, только что сменившие ночной караул бойцы базарных.

– Ты, морда, совесть хоть какая есть у тебя? Дубль шесть, дубль пять! Случайно, да? – в который уже раз возопил Кирюха, получая домашний марс. Играли у Осетина, в пустой кафушке, запивая нарды кофейком да коньяком из махоньких капочек – обоим была нужна чистая голова. – Значит, говоришь, и к тебе тот же вопрос…

– Куда зарики цопаешь! Я выиграл! Да, че-то всурьез пробило товарища Жору на эту тему. Я думаю, что он поэтому и пришел. Точнее, прислали.

– Оп-па! Ну, наконец-то! Не тебе одному… А прикинь, Ахмет, у каких сурьезных дядь такие торпеды на сворке. Эх, марса не выйдет… Ну, получил?! Пошли, на улице посидим. Сань! Са-а-аньк! Направь нам еще по чашечке, будь добр!

Прервав чемпионат, вынесли стулья на улицу к задней двери кафушки. Утро вызрело, огрубело – полупрозрачную рассветную дымку смел яркий свет, заливающий теперь внутренний двор Дома. Вместе с прохладой исчезли те жемчужно-серые мягкость, неоднозначность, полутени, из-за которых невольно умеряешь голос ранним утром. Во дворе бывшего училища начиналась дневная суета: шаркая, тянулись к летнему умывальнику мужики, где-то в глубине здания вспыхнула и погасла бабья перебранка, покатилось по кафелю что-то жестяное.

– Ну че, Ахмет? Какие мысли? Будешь пробовать?

– Не зна-а-аю… С одной стороны, заманчиво – выломиться из этого дурдома. С другой – так разводят считающих себя умниками.

Заспанный до китайских глаз Сережик принес кофе и затормозил – ставить было некуда, а метнуться за табуреткой спросонья ломало. Эта борьба настолько явно проступила на его отлежанной какой-то рубчатой тканью моське, что Кирюха не выдержал и подтолкнул, едва удерживаясь от смеха:

– Неси, неси, подержим пока…

Сомнамбула принес табурет, поставил и, не приходя в сознание, исчез.

– Во чудо, бля. Смотри, спит на ходу, как еще в двери попадает! А мы с тобой типа дурачки, да?

– Вольфыч, мы с тобой вроде как умники. Как бы ты стал сам себя разводить? Поставь себя на его место. Он приходит с задачей – подписать кого-нибудь на это дело. Нужны ему только хозяева, с ними проще – договариваешься с одним человеком, а он пригоняет сколько нужно. Хозяева считают себя круче поросячьего хвоста, ведь они мало того что живы, они еще и жить дают. И самое смешное, что это правда.

– Почему смешно?

– Ну, как… Здесь-то не смешно, а в общем… Ну, вот я, к примеру. Сам знаешь, как я жил. И в результате я считаю себя охеренно продуманным, мало того, я убедился, что всех остальных порву, как газету, просто не время еще.

– Э, ты загнался уже. «Порву», «как газету»…

– Не тупи, а?

– Ладно, ладно. Уж больно натурально сказанул, сам бы послушал. Как газету, ишь, рвалка узкоглазая…

– Бля, Жирик, дай сказать, а?! Хули ты с мысли сбиваешь…

– Ладно, давай. Газетчик. Хотя че ты мне жуешь? Я понял, че ты тут сказать пытаешься, – мол, мы тут первыми парнями на деревне привыкли и от этого красней морковки себе ничего представить не можем. По мелочи нам лажать смысла нет, а наебалово по крупняку нас, великих и ужасных местечковых авторитетов – нам и в голову не поместится. Так?

– Самое оно. Нас просто надо наебывать, максимально просто.

– При расчете?

– Ни хера. При расчете валить надо, а не наебывать. Главная наебка – это вообще заставить нас впрячься. О! Только что дошло, прикинь! Знаешь, че ему надо? Он нам всю эту лажу прогнал только для того, чтобы получить туда проход! А там нас валят, и его люди спокойно делают свои дела! Логично?

– Слушай, вроде не вижу неувязок… И по нам ему кто-то информацию дал уже, чуешь? За мной – народу куча, я могу двадцать человек поднять; ты из-за своих взрывных заморочек понадобился. Только что именно он делать там собрался… А так – логично. Во падла, а?! В десны, сука, целуется с человеком, а сам его под молотки отправляет. С-с-сука… «Понятия», блядь, «людские отношения»…

– Че, загонял он тебе насчет всех этих криминальных традиций?

– А то… И плетет-то как по-писаному, хуй где против скажешь, сидишь и умиляешься: ай да Жора! Вот кто знает, как людям жить-то надо!

– Волчара он, вот и весь хер до копейки. Знаешь, Кирюх, я за ихней «людской поняткой» такую хрень заметил: понятка эта правильная вся из себя, без шуток, правильная. Только придумана она для того, чтоб обменять свой базар на твое сало. Хотя сама и правильная.

– Это как так? И сало отмести – и правильная?