Курочить Пентагон Ахмет не стал – как-то тяжело было начинать, да и взять там было уже нечего. …Ладно, ночь уже, пора домой… Ахмет спустился с крыльца, завернул за угол. Ух, морозец-то придавил… так, это еще кто там, бля, рычит?.. Прошел вдоль торцевой стены Пентагона, завернул за следующий – и замер. Стараясь не отсвечивать, попятился. …Еб! Эт скока ж их там? Полста? Сто? Ой, бля… На задворках Пентагона шел пир – псы дорвались до халявы и жрали, жрали с треском. По периметру расселось воронье – Ахмет даже не подозревал, сколько ж, оказывается, в городе ворон. …Твари, сука. Очередь заняли… Не думая, что делает, на автомате, Ахмет вытащил ствол и принялся спокойно сворачивать липнущий к пальцам глушак, повторяя, как заведенный: «…от твари, с-сука; от твари…» Навел обеими руками на шевелящееся мохнатое месиво. АПБ затрясся, разбрызгивая искры и эхо в колодце узкого внутреннего двора, воздух наполнился грохотом, птицами, свистом крыльев, собачьм визгом, лаем, тупыми щелчками пуль по мерзлому и живому мясу, пронзительным верещаньем рикошетов. Ахмет пришел в себя от резкой боли в сжатых до хруста челюстях – на него неслось несколько псов, прямо по прицельной линии вставшего на задержку пустого АПБ. Еб!!! – окончательно очнулся Ахмет и понесся по сугробам, не разбирая дороги. Перелетев двухметровый забор РМЗ[94], перевел дух и сменил обойму. Послушал – нет, никто за ним не гонится. Испуг сменился истеричным весельем. …Блин, да они больше меня пересрались! От так царь природы, залупнулся – и тикать!.. – ржал Ахмет. – Это они не на меня, а оттуда бежали! А я, как бы царь природы, грязное сучье меня гонит, а я – ломлюсь от них, как кот помойный. Ладно, хватит на сегодня, домой, домой…
Прикрутил глушак и попер по снежной целине, срезая путь через промплощадку. Следов на снегу не было, видимо, все, что здесь можно было взять, – давно растащено. Этакий островок покоя и тишины, другое измерение. Утопающие в снегу одноэтажные цеха механички выглядели невинно, сосем как До Этого, и Ахмет придерживал шаг, оттягивая момент выхода на темные улицы, где в каждом оконном провале мерещится дырка чужого ствола. Выглянула луна, обвисшие под снегом березы заискрились радостным мерцаньем из детского новогоднего воспоминания. Ахмет остановился и поднял глаза в черное небо. На севере луна, серебристый пятак посреди проруби в невидимых тучах, падает мелкая изморозь, совсем как в детстве. Вспомнилось: мама оставила его подождать у магазина «Новатор», с санками туда было нельзя; маленький Ахметзянов самовольно покинул санки и точно так же стоял, выпав из нехитрых детских ритмов, потерявшись в бездонном черном небе, откуда медленно падали крохотные сверкающие пылинки. Где-то на том краю вселенной хлопала дверь магазина, впуская нарядных тетенек с нагруженными свертками дядьками в рыжих мохнатых шапках, и пахло стиральным порошком, елками и автобусным выхлопом, а потом небо рванулось навстречу, фонарь оказался рядом с лицом, Ахметзянова подбросило, развернуло, обдало вкусным мандариновым облаком – и вот уже валенки стукаются о переднюю планку санок, с боков подпирают алюминиевые полоски бортика – и перед испуганно вытаращенными глазенками Ахметзянова появляется обрамленное белым пухом платка сказочно красивое лицо – мама! Ее глаза блестят куда ярче снега, она радостно что-то говорит и целует его в холодную щеку…
В заборе дыра – где-то от пояса и до земли, арматура перекушена и заботливо загнута в стороны. Видимо, еще До Этого сделали, место вон какое удобное – с этой стороны заросли акации, с той – задняя стена гаражей, че-нибудь таскать с работы – милое дело. …Еб! А это че?! Подойдя поближе, Ахмет обмер: из дыры тянулась цепочка следов, исчезая под одним из окон полузанесенного барака. Кто-то вошел и не вышел. Обратного следа нет; с другой стороны – тоже, Ахмет только что там прошел. Значит, Он – там. Тело мгновенно напряглось до каменной твердости, в ушах зашумела под удвоенным давлением кровь. Рука ме-е-едлен-но потянулась к рукояти АПБ, словно Тот уже целится в спину, и любое движение может…
– Э, воин ислама. Смирно стой.
…Голос-то какой слабый, раненый, что ль? Если раненый, значит, шанс есть – щас перехвачу темп и попробую. Че он не стрельнул-то сразу?.. – пронеслось в голове, пока опускались руки.
– Повернись. Дурить не вздумай.
Ахмета как обожгло: «воин ислама», «не дури»…
– Серб?! Ты?!
– Ты… Ты кто, э?
– Я щас подойду, не стреляй! Слышь, Серб, не стреляй, понял? Я Ахмет, ты в Пасхиной тройке был, вы ко мне заходили все лето! В Угловой, ну, у ДК!
– Ты?..
За окном что-то упало, сначала металлическое, потом хрустнуло что-то мебельное, и завершилось все мягким шлепком тела.
Ахмет подбежал к окну, влез. У окна, на обломках то ли стула, то ли журнального столика, неестественно вывернув ноги, лежал Серб. …Че это он вырубился? – подумал Ахмет, не заметив впотьмах, как нездорово обтянут молочно-синей кожей череп Серба. – О, ясно… Одна нога Серба, от колена и до паха, представляла собой ком заскорузлого от крови тряпья. Не раздумывая, Ахмет собрал Сербов арсенал и вытолкал бесчувственное тело в окно. Выпрыгнул, взвалил на спину, оставив свободной правую руку с АПБ.
Донес, и вовремя – рана под срезанным тряпьем уже начинала издавать характерный сладковатый смрад.
Несколько суток Серб думал, жить ему дальше или ну его. Все обитатели Ахметкина Углового дружно его обихаживали, отчего-то всем очень хотелось, чтоб Серб встал. Ахмет с удивленьем отмечал, что его ничуть не напрягает вскакивать среди ночи, вытаскивать из-под опрелой задницы чужого человека обоссанные тряпки и радоваться слегка обдристанным. Наконец, Серб очухался и начал жрать. Как начал – рана пошла затягиваться на глазах; землистая голубизна заросшего лица сменилась сперва желтоватыми, а потом и откровенно розовыми тонами. Через полторы-две недели Серб уже выходил на улицу, стал подниматься наверх и поправлять, что он не Серб, а Сергей. Ну, Серега.
Еще когда Серб лежал и «му» сказать не мог, Дом отразил несколько наездов. Похоже, в двух больших бандах, на которые разделилась Администрация, шли довольно бурные внутренние процессы – и проигравшие либо отстреливались, либо уходили, пытаясь выгрызть себе место под тусклым зимним солнцем. Иногда нахалам хватало одной очереди «утеса», чтоб свалить из района его досягаемости; иногда приходилось всю ночь бегать от окна к окну и палить на любое шевеление. Ахмет ввел круглосуточный караул. Ему было ясно, что это только цветочки. …Предстоит, похоже, два этапа – сначала дойдут до ручки те, кто не смог нормально пристроиться. Эти попрут напролом и биться будут как в последний раз, да это и будет их последний раз: для того чтоб взять хотя бы меня, надо или немного умелых бойцов, или много обычных. Умелые давно сидят на жирных Домах и меня в гробу видали, никто ж не знает, как я кладовки набил… Остаются неумелые. Осадить Дом им слабо – с НСВ я их вынесу отовсюду, с любой огневой. Штурм – да ради бога, все, что до взвода, – пожалуйста. Может принести успех лишь хорошо подготовленная спецоперация, но – все способные на квалифицированные действия сидят и в ус не дуют. Круг замкнулся. Шелупони остается только ходить да одиночек резать, я им не по зубам…
Надо сказать, что так и вышло: за остаток зимы город понемногу переварил оставшихся без Дома диких бойцов. Кто получил электрод в спину, кто прибился к чертям, как назывались теперь слабые – от одиночек до сравнительно больших групп, объединявших несколько слабых семей. Немногие сумели как-то пролезть в уже сложившиеся Дома. Пока дикие шерстили слабых, Дома окончательно устаканились – полноценный Дом формировался из группы, которая могла прекратить шляние по своему пятаку, бизнесом, чтоб прокормиться, и достаточным для караула личным составом. Этого этапа Ахмет боялся. …А вот теперь начнутся дела сурьезные, толпы сколотились, по мастям народ разобрался. Начинается нормальная конкуренция. Бля, как бы мне жопу не отстрелили конкуренты эти… Ахмет перестал выходить из Дома в одиночку и с одним АПБ – теперь на торжок его обязательно сопровождал или Витька, или Серега, с задачей внимательно пасти заднюю полусферу и стрелять на любую движуху, хотя бы приблизительно напоминающую опасность.
В один из визитов на торжок Ахмет еще издали отметил необычное оживление.
– Глянь, Серег. Че там за кипеш?
– Метелят кого-то. Да крысу[95], поди, поймали.
Подойдя поближе, Ахмет засомневался – если крысу, то не многовато ли там крыс? Вон из клубка дерущихся вылетел один с разбитой мордой, второй… Если это крысы и есть, то кого метелят сейчас? Еще одну? Навряд ли… Над густеющей толпой стоял злобный гам.
– Да прихуярьте его кто-нибудь!
– Виталь, ты ж с ружьем, мочи его!
– Да куда стрелять-то, дура?!
– Не стрелять, бараны! Там же наши!
– Вон татарин угловой пришел, с волыной! Эй, борода, ебника вон того! А то тут все с дробоганами, наших еще зацепим!
Попытки выяснить, в чем, собственно, дело, ни к чему не привели – сразу несколько разбитых морд наперебой орали что-то свое, из-за боевого азарта крайне путаное и абсолютно непонятное. Кто-то кому-то перевернул прилавок, «а он ебнул, такой, а тут Вася», «а тот дрыну хватать», – короче, без пузыря не разобраться. Тем временем в туче поднятой пыли все так же топтались, вскрикивали, рычали, из тучи порой слышались полновесные плюхи. Ахмет на мгновенье замер и прислушался к миру. Нет, вмешательство неприятностями не грозило. …Ладно. Эх, жалко патроны, да хуй с ним; подзаработаем немного авторитета… Поднял ствол и дал очередь.
При выстрелах автоматического оружия клубок драки распался, обнажив центр событий. Этим самым центром оказался здоровенный худой мужик, прижатый торговцами к забору, – весь в крови, на теле остались какие-то лохмотья; видно, досталось ему не хило, но руки держит, не опускает. Ахмет с Серегой аккуратно приблизились, держа его на прицеле.
– Э, мужик. Ты че тут быкуешь?
Мужик качнулся вперед, но Серый тут же отсек два патрона в пятачок рядом с его развалившимися берцами – стой, типа, где стоишь. Мужик понял, снова привалился к забору, однако поза его продолжала выражать безнадежную дерзость.
– Тебя спрашиваю. – Ахмет поднял волыну повыше, наведя мужику в грудь.
Из толпы начали орать: «Давай стреляй, да хули ты с ним базаришь» – и все такое.
– А ты, типа, тут шентровой? Шпра-а-ашивает он… – передразнил мужик, шамкая разбитым ртом.
– Типа. – Ахмет подвыбрал спуск, и мужик заметил это, только среагировал как-то странно: склонил голову набок, точно всматриваясь в ствол, из которого сейчас вылетит смерть.
– Ни хуя ты покрутел, шапер. Шентровой, шмашри ты…
– Че ты там кашляешь?
– Че, че… Манчо… Не ужнал, шапер?
– Еб тя за ногу… Жирик?
– Хуирик. Штарший лейтенант Кирюхин Игорь Штепаныч, бля, а не Ширик.
– Бля, сказал, Жирик, значит, Жирик, – облегченно выдохнул Ахмет, опуская ствол. – Слышь, «не Жирик», а я ведь чуть тебя не привалил.
Мужик, точнее, Жирик тоже расслабился и сполз по забору, осев на корточки. Видно, наподдали ему хорошо, держался на одном гоноре.
Серый, не обращая внимания на кровь, щедро мажущую его чистый пуховик, поднял Жирика, Ахмет подхватил с другой стороны, и они увели его сквозь строй разочарованно галдящих торговцев. Жирику еще хватило завода обложить их мимоходом, и он радостно шепелявил им что-то матерное, брызгая кровью на Ахметову телогрейку.
– Эй, успокойся ты нах, клифта мне всего законтачил! – прикрикнул на него Ахмет. – Не, Жирик ты и есть, самый настоящий, в цвет тебя погнали…[96]
Оказалось, его выперли нигматовские. Пока мылся да менял окровавленные тряпки, успел промеж сплошного мата объяснить, что с кем-то из помогальников зацепился и, когда почуял, что дело вплотную подошло к анонимному выстрелу в спину, свалил из Дома. Помытый, с наливными бланшами, Жирик сожрал половину ужина на четверых. Все уже давно выпили чай и закурили по второй, когда он наконец оторвался от миски.
– Та-ак, че курим-то? Ух ты. Э, хозяин, кучеряво живешь!
Закурил, блаженно откинувшись в мягкой опелевской седухе. Тут же взял вторую, прижег, кратко обрисовал канву событий: свалил от Нигмата, поджился у знакомых чертей, попытался завести бизнес на торжке – выгнал весового, но до полудня так никто выручки ему и не сделал. Потом пришел бывший весовой с какими-то козлами, ну, а дальше вы знаете. Милостиво позволил:
– А теперь вопросы, товарищи, пока я не уснул.
– А че так, в чем был, и подорвал?[97]
– Дык че делать-то оставалось? Хорошо, с вечера один цинканул[98], а то к утру бы я точно сотни сложил[99]. Че там, долго, что ли, подошел, ткнул свинорезом. Эх, патроны с волыной прожрал, а то б эти васи у меня умылись…
– А че там у Нигмата, как житуха?
– Да как, вроде нормально. Половина всегда в Барабаше, возит да на карауле у шахты сидит. Лафа там, жрать захотел – взял, сколько хочешь. Мы там в карауле до рыготины отъедались. А если в город привезенное тронешь – пиздец, Нигмат, падла, сразу вздернет. В принципе, логично: пока через пыштымских провезешь, все удвоится, утроится; бензин опять же. Знаете, бензин почем? Ебануться – один к трем, к тушенке. В смысле, по весу.
– А где, говоришь, ныкался?
– Да черт один тут есть, он мне вроде как должен. Вон, Серб должен помнить – слышь, Серег, помнишь, как при Коне еще у Маяковского пидоров-то каких-то обложили? Ваши еще тогда не справились, за нами послали.
– Да, было. Сколько там, три или четыре даже тройки собрались… Мухину тройку тогда всю положили, пацаны-то сразу, а Муха еще до вечера протянул…
– Ну вот, слушай дальше. Мы подтянулись, этих троечников плюшевых поставили прикрывать…
– Бля, Жирик! Ты пизди, но в меру, понял! У нас по пятку патронов на рыло оставалось, а эти, отморозь ебаная, с полным еще цинком сидели, не забыл?
– Ладно, ладно, патрули – терминаторы, никто не спорит, все зассали и кнокают[100]. Короче, поставил я этих терминаторов картонных окна давить, мои маслят им подкинули, ну, и зашли мы в адрес. Дверь эргээнкой вынесли да накидали этим отмороженным полну жопу огурцов. Из пятерых говно повыбило, а один, прикинь, остался. И даже не шибко контуженный, бодрый такой. Парням его кончить не дал, думаю, отведу Коню – пусть вздернет гада. Ну, на ствол его посадил[101], вывожу – а там черти собрались, смотрят, как этих крюками выволакивают, радуются – натерпелись. И мужик один – раз, такой, ко мне. Командир, говорит, дай мне его. И другие черти тоже орут, дай ему, типа. Я мужика спрашиваю, че он тебе сделал? А мужик, прикиньте, только плачет да рычит, ни бэ ни мэ. Ну, мне сказали, че – семью привалил, и привалил не по-людски. Неохота мне это за столом пересказывать; короче, отдать его выходило очень даже правильно. Ну, я и отдал, думаю, перебьется Конь. Тот его взял, да бережно так, смотрит на меня, как ебнутый, – и плачет, и смеется, и на козла этого нехорошо так щерится – все враз. Тот, пацаны, не поверите – обосрался и обоссался, обвис, как гандон с поносом, и шары как у вареной рыбы – а хули делать, накосорезил, надо отвечать… Ну, я как ушел, куда, думаю, пойти перекантоваться? А потом и вспомнил – а вот же, к черту этому и пойду! Должен он мне или как? Пожил у него, в детсаде. Бля, парни, вот кто сосет! Их там с полвзвода, мужики в основном, но и бабы есть, и дети даже бегают какие-то. Че они жрут, пацаны! У них нет ни ху-я! А этот, Ильич, он тронулся, по ходу. Сидит целый день, пиздит че-то себе под нос, но его все кормят, жалеют за семью. Ну, я попытался крысоловам этим мозги прочистить, типа давайте, пожрать-то надо добыть, но бесполезно, сплющило их, насовсем.
Зашла баба, поморщилась – типа, накурили, хоть топор вешай. Спросила глазами – винца принести, нет? Ахмет кивнул, продолжая вслушиваться в оживленный разговор. Разлил, успокоил Витька, мол, первый караул сам отстою, пей спокойно, и продолжал дымить, ничего не спрашивал, только слушал. Наконец Жирик выдохся и начал клевать носом: вино, хоть и слабенькое, плохо ложится на свежеполученные пиздюли. Жирика отправили спать, и сходняк угловых рассосался по своим делам.
Утром оказалось, что Жирика очень много – было ощущение, что, куда ни приди, он везде машет руками и весело басит, лезет во все щели, интересно ему, видите ли. Стоило Ахмету собраться на торжок – и он тут же, и приходится ему объяснять. Как вернулся – опять Жирик, че там да как, весовой там жив или нет, короче, полный атас. Витьке с Ахметом, от природы немногословным, он за одну неделю надоел до приступов мировой скорби. Даже Серб, такой же веселый и общительный, и то вяло демонстрировал Жирику неодобрение, поддерживая политику своей стаи. От него была одна польза – все ночные караулы Жирик взял на себя: «Че там, вы по хозяйству целый день, а мне один хрен делать нечего…»
Однажды Ахмет поднялся к нему среди ночи, специально погромче шаркая по лестнице с третьего на четвертый. Прихватил пластиковый ящик с лестничной клетки, не торопясь поплелся к пулемету. Жирик сидел на караульном стуле и совершенно не походил на себя дневного: собранный, внимательный человек, ничем не напоминающий расхристанного дневного балагура. Ахмет понял: старший лейтенант Кирюхин Игорь Степаныч сигнализирует ему, что свои дальнейшие действия обдумал, принял решение и готов им поделиться.
– Че, не спится, товарищ командующий? Спокойно все, тишина, как на кладбище. Последний раз час назад где-то; одиночный, шестнадцатый калибр, район больнички.
Вместо ответа Ахмет протянул ему открытую пачку.
– Покурить, что ль, зашел?
– Да спросить: может, что надумал.
– А че, так заметно?
– Да на торжке уже все обсуждают, че ты задумал, – подъебнул Ахмет. – Весовщик дрынов нарезал, дровяные парни вон поленьев посуковатее отложили… Щас, поди, на сеть скидываются, вязать тебя, когда опять конкурировать придешь.
Жирик молчал. Ахмет чувствовал, как он пытается вычислить процент, на который можно приоткрыть намерения. Еще он чувствовал, что сейчас лучше всего сказать правду, момент располагал именно к открытым картам. …Ну, попробую. Отыграть назад никогда не поздно…
– Товарищ старший лейтенант.
– Я, – задумчиво отозвался Жирик, все еще, видимо, решающий задачу меры открытости.
– Я к тебе с предлогой пришел, только она покажется тебе немного трудноватой. Она и на самом деле трудновата, но ниче такого суперсложного.
– Че, Нигмата вздернуть, а шахту подмять?
– Хе, однако размах у вас, господин офицер. Не настолько. Вот ты тут, я слышал, пытался как-то оказывать сервисные услуги предприятиям розничной торговли…
Жирик не стал выдерживать тон и откровенно хохотнул:
– Да уж…
– Вот. Я вот тут себе думаю, что делать это все же надо, но малость не так. Надо как-то обставить все это по-культурней. Думаю, пора эти все толкучки немного укрупнить, вот. Каждая отдельная толкучка содержать Дом не сможет, а если их согнать в одну, то ма-а-аленького процента с ихнего общего оборота хватит на то, чтоб содержать десяток нормальных бойцов. Вот такие мысли.
– И как ты меня в этом всем видишь? Шугануть маленькие толчки и потом охранять твой базар – правильно понимаю? Если так, то подписываюсь.
– Не, товарищ старший лейтенант, обожди подписываться. Я не хочу рано или поздно маслин твоих нажраться. Ты немного не тот парень, товарищ Кирюхин, уж прости за прямоту. Ты всегда будешь смотреть в лес. Поэтому считаю, что базар должен принадлежать твоему Дому. Подходит такой расклад?
Кирюха довольно продолжительное время смотрел на Ахмета и че-то решал. Потом протянул Ахмету ладонь:
– Ты умный человек, татарин. Когда все получится, а я знаю, что все получится и я подымусь, обещаю тебе – в твою сторону первым не выстрелю.
– Добро, побили[102].
– Ахмет, вот еще, сразу. Мне надо знать твой интерес в этом во всем. Ты не просто так это делать собрался, и я хочу знать, зачем тебе это. Примерно понятно, конечно, но лучше сам конкретно скажи.
– Вот мой интерес, чтоб не было непоняток. Мне надо, чтоб вокруг моего Дома были другие Дома, где сидят нормальные люди, хорошо ко мне относящиеся. Не должные мне, заметь, – все, что ты сделаешь, ты сделаешь сам и мне должен ничего не будешь, – а именно хорошо ко мне относящиеся. Чтоб я был им выгоден. Чтоб в тот момент, когда я, волей случая или по недосмотру, помешаю им в чем-то – чтоб до, до того, как стрелять, они мне сказали: Ахметзянов, есть недопонимание. Вот такое и такое. Понимаешь ход? Тебе вот я выгоден буду, как конкретно – потом протрем, важно, чтоб непоняток в целом не осталось. Ну че, не видишь лажи в моих словах?
– Нет, лажи не вижу. И не чую.
– Ну и слава богу. Ну ладно, давай чеши репу… – Ахмет начал подыматься.
– Куда собрался? Ниче я чесать не буду. То, что ты сказал, мне нравится, и я подписываюсь. Хочу конкретики послушать, ты ведь это не вчера придумал. Давай, изложи, как видишь.
– О че значит военный человек. Не хуй сопли жевать, да? Ну, давай. Вообще-то, карту бы не хило принесть, да хрен мы че тут разберем впотьмах. Короче, мысля такая. Фазанку шестнадцатую знаешь?
– Да как не знать.
– Вот. Смотри. Базарчиков маленьких в старом городе семь. Наш, за ДК; у «Паруса»; потом у двести второй школы; на стадионе; во дворах у пятого магазина и за старым рестораном. Седьмой на площади, но он больше к ДОКу относится. Их всех загоняем в шестнадцатую фазанку, кроме последнего. Единственный Дом, который мог на этот счет залупиться, – это рыбаки с Набережной. Но их по зиме хаслинские брали, и они не восстановились еще. Когда восстановятся, они сами это сделают. На базе ДК или универмага. Тут у них плюс есть, стратегический, можно сказать, – лес рядом, тут по дровам лучшее место.
– А-а, вон че ты закипешился. Вон тут, оказывается, какие расклады… С рыбачками бодаться поссыкиваешь. Решил меня приподнять, в противовес, – и подальше от себя посадить. Во хитрая морда, ты посмотри, а…
– А че, ты не рад, что ли? Смотри, все, что я тебе как вариант предлагаю, в общем-то разумной альтернативы не имеет. И еще. Уточню, для ясности. Я никого не боюсь, понял? Тут пытались уже на ДК сесть, все на Луну улетели. И если еще кто попробует, полетит за ними. Если надо будет, я свой Дом взорву, но надо мной никого не будет. Вот так.
– Ладно, ладно тебе. Непоняток нет, все понято правильно. А чем тебе фазанка-то нравится?
– Сразу по нескольким причинам. Первая – садясь там, ты садишься на торговлю вениковским хавчиком. Сейчас на Веникове сижу я, но долго не усижу, людей на это у меня нет. Если кто посильнее внимание обратит – все, пиздец, этот канал мне не отмахать. Второе – дорога. В сторону трассы никто мимо тебя не пройдет. Это в перспективе вообще одна дорога в город и обратно, согласен?
– Ну да. Напряг с пыштымскими и старогорновскими не падает, а совсем даже наоборот. Да, согласен. Блин, Ахмет, а ведь получается, что ты канал так и так теряешь, если я не перехвачу… На самом деле ниче я тебе должен не буду.
– Ну а я о чем тебе толкую. Никаких взаимных долгов, чистая обоюдная выгода. Но это еще удержать надо будет.
– Да уж посмотрим.
– Кстати, третья причина, почему фазанка, – легко держать. Вокруг застройка неплотная, с одной стороны – вообще пусто, город кончается, озеро еще рядом – по воде тебя не подсадят. Есть там один дом не на месте, но об этом позже. На девятиэтажке ставишь караул, чисто смотреть и маякнуть, если че. То есть тревога – объявили и дриснули оттуда. А огневые – на самой фазанке. Там даже че-то особо делать не надо, поставил вон НСВ, и хрен кто ближе сотки подойдет. Единственный минус – весь хаслинский накат твой будет. Вон, в Пятнашке[103], сколько раз уж вырезали, и сто пудов даю, когда-нибудь народ оттуда свалит, устанут. Ну, если кто-то там не сядет сурьезный, с 12,7.
– Ну, если это и забота, то завтрашняя. Пока базар, я так понимаю, надо сделать. Я уже тут думаю, кого подтянуть от Нигмата, от Мирохи. Есть там наши пацаны, которым эти козлы против шерсти.
– Думай, я на первое время тебя снабжу, чем надо, людей содержать сможешь. А как канал вениковский перехватишь, за пару месяцев отобьешь затраты, рассчитаешься. Сложнее другое – где бы тебе пулемет добыть.
– Ну, Ахмет, ты че, думаешь, я сам не решу? Как раз этот вопрос не больно-то и вопрос, идеи на этот счет имею. Ну че, завтра начнем?
– А че тянуть? Ладно, пошел я спать, а то рассветет уже скоро. Давай, спокойно докараулить.
Утро принесло проблему. Когда угловые в полном составе сидели за завтраком, по газелькиной кабине, венчавшей вал оплетенных егозой кузовов, кто-то постучал. Ахмет загнул выраженьице – как же так, Дом застали врасплох, и ломанулся из-за стола. Выбежав, обнаружил незнакомого мужика, спокойно глядевшего на него через проход в заграждении. Новый камуфляж, чистый свитерок, волына демонстративно висит стволом вверх, типа не боюсь тут никого. …Блядство! Это ведь он обозначает, что в курсе, где мины стоят!.. Ахмет проглотил остатки каши, сделал морду понаглее и вразвалочку двинулся навстречу, с удовлетворением отмечая, как его хлебники звякают стволами в окнах второго, занимая огневые. Насчет мин он ошибался – присланный Нигматом мужик не зря был жив, здоров и реально претендовал на статус Нигматова помогальника; обладая незаурядной интуицией, он вовремя отказался от так называемых «культурных навыков» и жил, полагаясь на логику лишь в необходимых случаях. Ахмет, дойдя до начала коридора, остановился, прикрывшись от возможного обстрела металлом волговского кузова. Мужик молча глядел на Ахмета, не допуская не то что лишних движений, но даже контролируя глаза – взгляд его не метался, а лениво плавал в небольшом коридоре. …У, в игры играть хотим, дядя? Давай, валяй… Ахмет ответил тем же, добавив разве немного насмешки в спектр посылаемых невербальных сигналов. Мужик постоял-постоял, понял – надавить не сложилось.
– Ты Ахметзянов?
– День добрый. Я.
Снова повисла пауза.
– Нигмат тебя зовет, пошли, – лениво так, но молодец, владеет словесной мерой – убедительно.
…Опаньки! Вот и головняк[104], давно не виделись… – Ахмет прищурился, рассматривая черные провалы окон в домах на той стороне улицы. – С-с-сука, во я тормоз! Ведь когда еще решил заложить там все и заминировать… Вот и крутись теперь, лентяй хренов… Где же… Должно быть трое минимум… Только бы у парней хватило ума не подставиться, наверняка где-то сидит один, а то и два с граниками…
– Это кто?
– Ты дуру-то не включай. Пошли, он долго ждать не любит.
– Ты, э. На вопрос ответь. Кто че любит, без интереса мне это. И куда когда ходить, я сам решу. Тебя спросили – кто такой этот Нигмат? Вместо которого ты, торпеда[105], тут людям дерзишь.
…Ага! Один в общаге, метров шестьдесят, о! еще один, крыша напротив, в дырке на шифере. Этот ближе… Ахмет потихоньку переместился, уменьшая подставленную площадь. Мужик тем временем малость подразозлился:
– Ты не нарывайся, чурбан! Больно до хуя на себя берешь. Нормально не хочешь, хуй на тебя, на пинках докатим. Этого хочешь? Последний раз добром тебе говорю – пошли.
– Че ты там, хуй добром на кого, говоришь? За метлой, козел, смотри внимательней. Очком такие базары кончаются. Короче! – не дал ответить уже разинувшему рот мужику. – Забирай своих баранов, пока мои парни их не продырявили, и вали на хуй, там твое место. Понял, бескрайняя?[106] Базарить научишься – приходи, расскажешь, кто как любит, как не любит. По ходу, ты об этом до хуя знаешь.
– Все! Пиз-з-здец тебе, чурка ебаная!!! – прошипел мужик, разворачиваясь. Видать, приказ был только сообщить.
– Машенька[107], фу, как грубо! – насмешливо крикнул Ахмет, падая и откатываясь за вал ржавых кузовов.
Гарнизон встретил командира недоумением, даже заводной по характеру Жирик присоединился к всеобщей позиции. После короткого нервного перекура его прорвало:
– Слышь, Ахмет. Ты тут хозяин, никто с твоими решениями не спорит. Но, епть, объясни, как так? Ты же всегда сам всем кричишь, типа, парни! вежливость и тэ де, культура и прочее, а сам Гончару разве что на клык только не предложил[108]. Мы с парнями, если честно, это твое движение не поняли. Мне вот кажется, что ты сам доводишь до цугундера.
– Без проблем. Только вопрос один есть: Нигмату че надо? Кто че думает? Даже конкретнее вопрос поставлю – дать он нам че-то хочет или взять у нас?
– Ага, дать…
– Ну, ты сказанул, Ахмет!
– Че, че, подмять хочет, че ж еще.
– Значит, он хочет взять, все согласны. Есть несогласные? Нету?
– Да че ты как в детском саду!
– Взять можно бесплатно, можно заплатить много или заплатить мало. Лучше, чтоб он сразу понимал, что тут бесплатно и дешево не получится? Или хуже?
– Вот как нагонит человек тридцать и объяснит, че хуже, че лучше…
– Не-а. Не нагонит.
– Эт почему же?
– Жирик, скажи вот: Нигмат дурак или умный? Только без прыжков в стороны, конкретно: дурак он или умный?
– Ну, умный. Конечно, умный, результаты – штука такая, не поспоришь.
– Вот и я думаю, что умный. Как думаешь, если умному человеку, который потрогал ненужный ему в общем-то предмет, этот предмет раз – и цапнул за палец, полезет он к нему еще? Умный человек?
– Нет, пожалуй. А с чего ты так уверен, что Нигмат стерпит?
– Ну, как сказать… Тут у него два варианта – настаивать и забыть. Этот хмырь обиженный, как его там, Гончар, сейчас прибежит и начнет Нигмата лечить – пошли, мол, охуевшего этого научим родину любить. Жирик, ты там кухню всю видел, так оно будет, нет?
– Так и будет. И вполне может быть, что придут. И научат.
– Пацаны ихние слышали базар?
– Конечно. Разве только третий не слышал, тот, что за деревом во дворе напротив лежал. Далековато там; а эти слышали по-любому, ветра не было.
– Как думаешь, проверит Нигмат то, что ему этот Гончар прогонит?
– Не знаю. Но думаю, проверит – есть у него особист бывший, с ним ходит постоянно.
– И че Нигмату пацаны про состоявшийся базар доложат?
– Что ты и на самом деле охуевший тип, вот что. Ты ж этого склонял, почем халва, нет?
– Правильно. Его, бычару невежливую. А Нигмата – нет. И с пацанов эту информацию снимут, будь спок. В остатке че имеем – посмотри глазами Нигмата: он послал человека. Зачем? Ему че, есть что мне сказать? Нечего. Послал он этого, чтоб посмотреть – приду я или нет. Пришел – значит, готов гнуться дальше. Если б пришел, то волыну бы сняли, привели пред начальственны очи, и кто я там перед Нигматом получаюсь? Два варианта – чмо или самоубийца. Не пришел. Как не пришел? Орал тут, что по хую мне все Нигматы и Мирохи? Опускал начальника в глазах подчиненных, нарывался? Нет. Быка на место поставил, а о хозяине слова не сказал дурного. И Нигмат поймет, сто пудов даю.
– Ахмет, все верно. На самом деле, все правильно, и я верю. Но если все же не поймет?
– Тогда сам приду и скажу, что, типа, не надо грязи. Повешу под клифтом пяток четырехсотых шашек, выцеплю момент, чтоб рядом встать, покажу – и поговорим. Когда увидит шашки и взрыватель в чужой руке перед своим носом – все вопросы миром решатся. Потому что на самом деле нет вопросов-то.
– А если он прям сегодня наедет, че тогда? – хмуро спросил практичный Витька Почтарь.
– Будем тогда отмахиваться.
– И ляжем тут все…
– Ляжем. А че такого? Нам че, не по хуй? – Впервые Ахмет сознательно использовал это магическое на нашей земле слово.
Помолчали. Ахмет с облегчением наблюдал, как разглаживаются хмурые лица его семейников. Прямой взгляд в лицо смерти всегда снимает кажущуюся сложность мира. Парни явно выдохнули вертевшиеся на уме блядские мысли, и их оживило уважение к себе: не надо, стыдясь себя, украдкой набрасывать кривые и мутные перспективы. Ясность по-любому лучше, даже смертельно опасная.
– Ну че, пошли тогда цинки подымем да вскроем. Сколь возьмем, Ахмет? – Голос Витька звучал иначе, как-то весело и отрешенно.
– Да одного на двоих за глаза, – ответил хозяин, твердо уверенный в том, что ничего не будет. – Только пачки не рвать. К «утесу» не надо, есть там все. Гранаты тоже есть, собранные.
Кроме того, он ясно чувствовал, что решилось это прямо сейчас, минуту назад, – когда все стоящие перед жилым подъездом решили – да, смерть, все возможно; но не наклон под чужую волю. А если эта самая чужая воля все же вздумает настаивать, то огребется так, что сто раз пожалеет.
Нигмат и впрямь все понял. Или даже не понял, но снимать людей с шахты или доставки – ради чего? Отсутствие продолжения Ахмет декодировал так: надавил – не давится, ну и хрен с тобой; упираться незачем…
Снова покатились одинаковые дни. Атомка, купить, доставить, раскидать, собрать выручку, снова атомка, купить, продать… Жирик целыми сутками пропадал в городе, пытаясь собрать ядро своего Дома. Об успехах не докладывал, туго было с успехами, – видимо, те люди, которые были ему нужны, не хотели срываться с едва насиженных мест ради неясной перспективы. Наконец в Ахметов караул поднялся:
– Слышь, Ахмет. У меня тут подвижки пошли.
– Рад. Че, те, кого хотел?
– Да.
– Скоро?
– Завтра. Я вот че хотел спросить, если мы – трое нас, без меня, у тебя на день тормознемся, ты как?
– Да бога ради. Че, хочешь своим показать, что нормально жить и без шахты можно?
– Примерно.
– Машину нашел?
– Нет, тележку твою возьмем. Чертей я подтянул уже, сидят, команды ждут. Обстановка на завтра нормальная, никакой движухи по району не ожидается. Думаю, спокойно переедем.
– До чужих Домов дошло уже, по-любому. Ну да ладно, Господь не выдаст – свинья не съест. А остальные когда?
– Как только с завтрашними перетрут. Давить, торопить не хочу – пусть сами. Я их понимаю, какой Нигмат ни урод, а в котле у него жирно. С одним вообще трудно – он у Мирохи помогает, живет не хуже тебя. Но я его один хрен выдерну, он Мироху за Коня не простит.
– Че, такой ценный кадр?
– Очень. Опыт у мужика – на десятерых хватит, и характер золотой. Если к себе его затащу – все, обо всех могу забыть и думать только о хозяйстве. Бог войны. Знаешь, бывают такие.
– Покажешь – увижу. Ну че. Припас я собрал, как договаривались. Готов отгрузить в любое указанное вами время, товарищ хозяин Дома Жирик.
– Ахмет, я тебе благодарен и в рыло лезть не буду. Но не зови ты меня, блядь, Жириком этим! Как вы все заебли меня с этим Жириком, а! Завтра тем более. Ты бы хотел жить в Доме, где хозяин Жирик какой-то?! Слушай, как брата прошу – завязывай. Лады?
– Да лады, лады… Э, Ж… ой, прошу прощенья, а как тогда погонять-то тебя, не товарищем же старшим лейтенантом?
– В училище Кирюхой звали, да и потом везде… Это в фоменковской бригаде налепили, там все с погонялами чудными были. Да и лейтенант… Эх, Ахмет, если б не одна история, после третьей чеченской представление уже отправили, и на капитана, и на Борькин крестик.
– Есть, товарищ орденоносный хозяин Дома старший капитан Кирюха!
– То-то. Вольно, боец. Слышь, Ахмет, ты иди спи, я посижу. Все равно не усну сегодня.
– Блин, вашбродь, целый капитан простого красноармейца на посту меняет… Ценю, ценю.
Жирик переехал и на несколько дней пропал из виду. Приближался день, на который было назначено представление Жирика Магомедычу, – передача канала. Ахмет терпеливо обносил все торжки рекламными новостями – вот-де будет скоро настоящий рынок, никаких крыс, никакого беспредела, всякие-разные будут на входе фильтроваться – никто с прилавка не дернет и не смоется… Торгующие обрабатывались на тему, что уходить всего будет раза в три больше, покупатели соблазнялись неслыханными ценами. Ну, и под крышей, ни дождя, ни снега – лепота. Товар можно будет прямо там хранить – сразу отваливается головняк таскать, ни собак, ни грабежей, пришел налегке и торгуй. Торговцы мялись. И чем дальше от будущего базара – тем больше сомнений. Рыбакам идея вообще встала поперек амбиций, плюс эксклюзивность их товара – с рыбаками было трудно. Махом создалась компания противников начинания – рыбаки, дровяные, те из местных торговцев, кто терял свою маленькую монополию. Обладая огромным численным перевесом, они быстро развернули против нововведения основную массу торгашей на удаленных от базара площадках. Ахмет не ожидал такого быстрого и эффективного ответа, грозящего перейти в нормальную войну.
…Не, че-то я где-то облажался. Блин, рынки полез перекраивать, дурила. С тремя стволами за спиной. Мудак. Ой, муда-а-ак… – держался за голову Ахмет. – Но отступать уже некуда. Ни рыбаки, ни дровяные мне не простят, если я эту ситуацию прямо сейчас не разверну. Окончательно и бесповоротно. И быстро, главное – быстро, тогда пожужжат, да и схавают. Заварил кашу, молодой, бля, реформатор. Хоть колдуна из Караболки вызывай, чтоб места ихних торжков проклял, или че они там делают… О! Может, и впрямь? Надо перетереть с Магомедычем, когда Кирюху представлять буду…
Дела хреново – улыбайся. Совсем хреново – улыбайся еще шире. С широкими улыбками парней, все решивших, схвативших, купивших и продавших, Ахмет с Кирюхой, наряженные, как на смотрины, перешагнули порог Магомедычева особнячка. Отдав начищенные волыны молчаливым плечистым парням, разулись, продемонстрировав новенькие носки.
– Вот, сюда проходите, сюда, – неумело, но очень старательно улыбаясь, заботился о гостях немолодой башкир с такой угрожающе-хищной мордой, что сразу вспомнились монгольские сотники из фильма Тарковского.
В комнате, завешенной коврами, за низеньким столиком сидел важный Магомедыч. Приветливо кивнул, встал, поздоровался за обе руки. …Как все-таки отточена на Востоке эта процедура, – мелькнула мысль у представившего нового партнера Ахмета. – Смотри, сколько без «цивилизации» живем? И как все быстро встает на круги своя, а? Только б Жирик не накосорезил… Но Жирик вполне проникся атмосферой, попал в темп и чинно, неторопливо, как и полагается хозяину большого Дома, беседовал с Магомедычем на светские темы. Прибежала симпатичная девчонка, слила гостям на руки, подержала полотенце. Официально, как на губернаторском приеме, съели шорпу, похваливая хозяина и его гостеприимство. Потом пошло уже полегче, по-советски, когда съели по паре шашлыков, выжрали полустаканами три пузыря дагестанского коньяка. Магомедыч аж прослезился – коньяк-то с родины… Наконец, приступили к чаю под сказочно вкусный чакчак. …Ну че, по всем восточным поняткам можно поговорить без особых протоколов, – решил Ахмет. – Как бы только не задолжать сверх меры. Хотя это теперь Жириковы головняки, пусть рассчитывается… Вклинился в базар, навел тему на то, как До Этого жили, вспомнил рыбалку на Кожаном, ввернул случай из жизни, как раз и про рыбалку, и про странные дела, изредка на Кожаном происходящие, словом, замотивировал, как умел:
– Кстати, Исмаил-абый, тут эти белемле[109] до сих пор, поди, живут. Как от них, нет беспокойства?
– Да какое от них беспокойство, улым[110]. Люди хорошие, тихие. – Магомедыч немного помолчал, видимо задумавшись, углубляться в тему, нет ли. Продолжил, однако: – Сейчас им вообще хорошо стало, никому они не нужны, спокойно живут. Я по молодости, участковым еще когда там работал, ездил к ним – выборы там. Помнишь же, как в советский время, выборы все ходили? Не дай бог. Ну, я им ящик возил, бумажки эти. Паспорт перепишу, за них там кого-то подчеркну, увезу. Им неприятно все это было. Но они ниче, вид не подавали. И не просили, я сам все делал, из уважений, они же как суфи.
– А как на них ваш хазрэт смотрит? Они ж ислам не уважают, – легонько, как ему казалось, спровоцировал Ахмет, раскачивая собеседника. – В ат-Тауба сказано же, что муслимлар обязаны сделать, чтоб все рядом, кто не приняли ханифа, или чтоб джизья платили, или воевать с ними[111].
Магомедыч даже крякнул от такой глупости.
– Э, ерунду ты сказал. Знаешь, Ахметзян, я когда дома, на Кавказе еще, жил – у нас в райцентр суфи жили. Ну, на них, что они – суфи[112], табличк не был, мечет они ходили, ураза держали – но все равно все райцентр знал. Вот. К ним, точней, к их старшему, знаешь, какие люди приезжали? Не то что республикански начальство, Магомедов даже был, неважно этот, а самые главные мулло, имомлар[113], понял? Советский время! Во дворе, перед воротм, ботинк, шапк сымали! Вот какие уважаемые люди был! – Магомедыч раскраснелся, даже привстал.
Помолчал. Покосился на Жирика, с наслаждением грызущего чакчак, на Ахмета. …Ага. Мент в Магомедыче проснулся. Да, правильно говорится: умер – надолго, мент – навсегда. Пора колоться…
– Ахметзян, а тебе зачем они? Только мне не рассказывай, что без интереса все это спрашивал. – Магомедыч выперся на Ахмета сверлящим оперским взглядом.
– А разве ты не сам рассказывал? – для проформы поупирался Ахмет, не сдаваться же сразу. – Я че, имена и факты тряс? Так, разговор просто зашел, нет? Ладно, ладно. Расколол. Есть маленькая проблемка.
Ахмет вкратце набросал расклад с маленькими базарами.
– Как думаешь, Исмаил-абый, помогут?
– Не знаю, улым, не буду врат. С ними заранее никогда ниче не знаешь. Вот я возил к ним иногда людей. В основном баб. То родить не может, то еще че, ну, сам знаешь – у баб постоянно какие-то проблем. Ну, и мужиков тоже. И знаешь че? Тебе вот кажется, что везешь человека с ба-а-альшым проблемам, а оказывается – тьфу. Или с мелочью, а они разворачивают. Или вообще – привез им как-то девку, маленькую совсем, и пропала девка, представь себе. И никакого шума, родители без претензий, никто слова не сказал. Прививки приезжали – не спрашивали, школа пора идти – тоже не спрашивали.
– А ты?
– А че я. Пацан, младш летнант. Честно скажу – боялся я этот вопрос подымать. Нет, не в том смысле, что мне хвост наступят, нет. Дураком побоялся стать. Родители не ищут, родня там, бабай-абика[114] спокойно ходят, а мент шум подымает, понимаешь? Спросил так, между делом как бы, мне говорят – к родне уехал, и весь разговор.
– Понимаю.
– Вот. Я к чему говорю – вот скажешь, надо мне три базар разогнать, а че они тебе скажут, неизвестно.
– Ну че, Магомедыч, когда съездим?
– Хе, съездим. Сначала сходим. Тут у нас живет один ихний, сначала к нему зайдем. Ты ему все доложишь, и идите домой. Следший раз придете, он скажет, как че. Пошли, сразу дело сделаем.
– Пошли, в самом деле, че тянуть. Кирюх, ты посиди, покушай, мы щас.