Всяк знй своё место!

Тому минуло уж больше ст лет.

З лесом у большого озер стоял стря брскя усдьб; кругом шли глубокие рвы с водой, поросшие осокой и тростником. Возле мостик, перекинутого через ров перед глвными воротми, росл стря ив, склонявшяся ветвями к тростнику.

С дороги послышлись звуки рогов и лошдиный топот, и мленькя пстушк поторопилсь отогнть своих гусей с мостик в сторону. Охотники сккли во весь опор, и смой девочке пришлось поскорее прыгнуть с мостик н большой кмень возле рв – не то бы ей несдобровть! Он был совсем ещё ребенок, ткя тоненькя и худенькя, с милым, добрым выржением лиц и честными, ясными глзкми. Но брину-то что з дело? Н уме у него были одни грубые шутки, и вот, проносясь мимо девочки, он повернул хлыст рукояткой вперед и ткнул им пстушку прямо в грудь. Девочк чуть не упл.

– Всяк знй своё место! Твоё – в грязи! – прокричл брин и зхохотл. Кк же! Ему ведь удлось сострить! З ним зхохотли и остльные; зтем всё общество с криком и гикньем понеслось по мостику; собки тк и зливлись. Вот уж подлинно, что

Богтя птиц шумно бьёт крылми!

Богт ли был брин, однко, ещё вопрос.

Бедня пстушк, теряя рвновесие, ухвтилсь з ветку ивы и, держсь з неё, повисл нд тиною. Когд же господ и собки скрылись з воротми усдьбы, он попробовл было вскрбкться н мостик, но ветк вдруг обломилсь у смого ствол, и девочк упл в тростник. Хорошо, что её в ту же минуту схвтил чья-то сильня рук. По полю проходил коробейник; он видел всё и поспешил девочке н помощь.

– Всяк знй своё место! – пошутил он, передрзнивя брин, и вытщил девочку н сушу. Отломнную ветку он тоже попробовл поствить н своё место, но не всегд-то ведь поговорк опрвдывется! Пришлось воткнуть ветку прямо в рыхлую землю. – Рсти, кк сможешь, и пусть из тебя выйдет хорошя дудк для этих господ!

При этом он от души пожелл, чтобы н ней сыгрли когд-нибудь для брин и всей его свиты хороший шпицрутенмрш. Зтем коробейник нпрвился в усдьбу, но не в прдную злу – куд ткой мелкой сошке лезть в злы, – в людскую. Слуги обступили его и стли рссмтривть товры, нверху, в зле, шёл пир горой. Гости вздумли петь и подняли стршный рев и крик: лучше они петь не умели! Хохот, крики и собчий вой оглшли дом; вино и строе пиво пенилось в сткнх и кружкх. Любимые собки тоже учствовли в трпезе, и то один, то другой из молодых господ целовл их прямо в морду, предврительно обтерев её длинными, обвислыми ушми собки. Коробейник тоже призвли в злу, но только рди потехи. Вино бросилось им в голову, рссудок, конечно, и вон сейчс! Они нлили коробейнику пив в чулок, – выпьешь, мол, и из чулк, торопись только! То-то хитро придумли! Было нд чем зубосклить! Целые стд, целые деревни вместе с крестьянми ствились н крту и проигрывлись.

– Всяк знй своё место! – скзл коробейник, выбрвшись из этого Содом и Гоморры, кк он нзвл усдьбу. – Моё место – путь-дорог, в усдьбе мне совсем не по себе!

Мленькя пстушк лсково кивнул ему н прощнье из-з плетня.

Дни шли з днями, недели з неделями; сломння ветк, посження коробейником у смого рв, не только не зсохл и не пожелтел, но дже пустил свежие побеги; пстушк глядел н неё д рдовлсь: теперь у неё звелось кк будто своё собственное дерево.

Д, ветк-то всё росл и зеленел, вот в господской усдьбе дел шли всё хуже и хуже: кутежи и крты до добр не доводят.

Не прошло и шести лет, кк брин пошел с сумою, усдьбу купил богтый коробейник, тот смый, нд которым господ потешлись, нливя ему пив в чулок. Честность и трудолюбие хоть кого поствят н ноги, и вот коробейник сделлся хозяином усдьбы, и с того же чс крты были изгнны из неё нвсегд.

– От них добр не жди! – говорил хозяин. – Выдумл их см чёрт: увидл Библию, ну и двй подржть н свой лд!

Новый хозяин усдьбы женился, и н ком же? Н бывшей пстушке! Он всегд отличлсь добронрвием, блгочестием и сердечностью, кк нрядилсь в новые плтья, тк стл ни дть ни взять крсвицей брышней! Кк же, однко, все это случилось? Ну, об этом больно долго рсскзывть, в нш недосужий век, известно, все торопятся! Случилось тк, ну и всё, дльше-то вот пойдет смое вжное.

Слвно жилось в строй усдьбе; хозяйк см вел всё домшнее хозяйство, хозяин зпрвлял всеми делми; блгосостояние их всё росло; недром говорится, что деньг родит деньгу. Стрый дом подновили, выкрсили, рвы очистили, всюду нсдили плодовых деревьев, и усдьб выглядел кк игрушечк. Пол в комнтх тк и блестел; в большой зле собирлись зимними вечерми все служнки и вместе с хозяйкой пряли шерсть и лён; по воскресным же вечерм юстиц-советник читл им из Библии. Д, д, бывший коробейник стл юстиц-советником, – првд, только н стрости лет, но и то хорошо! Были у них и дети; дети подрстли, учились, но не у всех были одинковые способности, – тк оно бывет ведь и во всех семьях.

Ветк же стл слвным деревцом; оно росло н свободе, его не подстригли, не подвязывли.

– Это нше родовое дерево! – говорили стрики и внушли всем детям, дже тем, которые не отличлись особенными способностями, чтить и увжть его.

И вот с тех пор прошло сто лет.

Дело было уже в нше время. Озеро стло болотом, строй усдьбы и вовсе кк не бывло; виднелись только ккие-то кнвки с грязной водой д с кмнями по крям – осттки прежних глубоких рвов. Зто строе родовое дерево крсовлось по-прежнему. Вот что знчит дть дереву рсти н свободе! Првд, оно треснуло от смых корней до вершины, слегк покривилось от бурь, но стояло всё ещё крепко; из всех его трещин и щелей, куд ветер знес рзные семен, тянулись к свету трвы и цветы. Особенно густо росли они тм, где ствол рздвивлся. Тут обрзовлся точно висячий сдик: из середины дупл росли млиновый куст, мокричник и дже небольшя стройня рябинк. Стря ив отржлсь в черной воде кнвки, когд ветер отгонял зелёную ряску к другому крю. Мимо дерев вилсь тропинк, уходившя в хлебное поле.

У смого же лес, н высоком холме, откуд открывлся чудный вид н окрестность, стоял новый роскошный дом. Окн были зеркльные, ткие чистые и прозрчные, что стёкол словно и не было вовсе. Широкий подъезд кзлся нстоящею беседкой из роз и плющ. Лужйк перед домом зеленел тк ярко, точно кждую былинку охоршивли и утром и вечером. Злы увешны были дорогими кртинми, уствлены обитыми брхтом и шёлком стульями и дивнми, которые только что не ктлись н колесикх сми. У стен стояли столы с мрморными доскми, звленные льбомми в сфьяновых переплётх и с золотыми обрезми... Д, богтые, видно, тут жили люди! Богтые и знтные – это было семейство брон.

И всё в доме было подобрно одно к одному. “Всяк знй своё место”, – говорили влдельцы, и вот кртины, висевшие когд-то в строй усдьбе н почётном месте, были вынесены в коридор, что вел в людскую. Все они считлись стрым хлмом, в особенности же дв стринных портрет. Н одном был изобржен мужчин в крсном кфтне и в прике, н другом – дм с нпудренными, высоко взбитыми волосми, с розою в рукх. Об были окружены венкми из ветвей ивы. Портреты были во многих местх продырявлены. Мленькие брончики стреляли в них из луков, кк в мишень. А н портретх-то были нрисовны см юстиц-советник и советниц, родончльниц бронской семьи.

– Ну, они вовсе не из ншего род! – скзл один из брончиков. – Он был коробейником, он псл гусей! Это совсем не то, что рр и тлтп.

Портреты, кк скзно, считлись хлмом, тк кк “всяк знй своё место”, то прббушку и прдедушку и выствили в коридор.

Домшним учителем в семье был сын пстор. Рз кк-то он отпрвился н прогулку с мленькими брончикми и их стршею сестрой, которя только недвно конфирмовлсь. Они шли по тропинке мимо строй ивы; молодя бронесс соствлял букет из полевых цветов. Првило “всяк знй своё место” соблюдлось и тут, и в результте вышел прекрсный букет. В то же время он внимтельно прислушивлсь к рсскзм псторского сын, он рсскзывл о чудесных силх природы, о великих исторических деятелях, о героях и героинях. Бронесс был здоровою, богто одрённою нтурой, с блгородною душой и сердцем, способным понять и оценить всякое живое создние.

Возле строй ивы они остновились – млдшему брончнку зхотелось дудочку; ему не рз вырезли их из ветвей других ив, и псторский сын отломил ветку.

– Ах, не ндо! – скзл молодя бронесс, но дело было уже сделно. – Ведь это же нше знменитое родовое дерево! Я тк люблю его, хоть ндо мною и смеются дом! Об этом дереве рсскзывют...

И он рсскзл всё, что мы уже знем о строй усдьбе и о первой встрече пстушки и коробейник, родончльников знтного бронского род и смой .молодой бронессы.

– Слвные, честные стрички не гнлись з дворянством! – скзл он. – У них был поговорк: “Всяк знй своё место”, им кзлось, что они не будут н своём, если купят себе дворянство з деньги. Сын же их, мой дедушк, сделлся броном. Говорят, он был ткой ученый и в большой чести у принцев и принцесс; его постоянно приглшли н все придворные прзднеств. Его у нс дом особенно любят, я же, см не зню почему, больше симптизирую двум стричкм. Могу себе предствить их уютную птрирхльную жизнь: хозяйк сидит и прядёт вместе со своими служнкми, стрик хозяин читет вслух Библию!

– Д, слвные, достойные были люди! – скзл псторский сын.

Звязлся рзговор о дворянстве и о мещнстве, и, слушя псторского сын, прво, можно было подумть, что см он не из мещн.

– Большое счстье приндлежть к слвному роду – тогд см кровь твоя кк бы пришпоривет тебя, подгоняет делть одно хорошее. Большое счстье носить блгородное родовое имя – это входной билет в лучшие семьи! Дворянство свидетельствует о блгородстве крови; это чекнк н золотой монете, ознчющя её достоинство. Но теперь ведь в моде, и ей следуют дже многие поэты, считть всё дворянство дурным и глупым, в людях низших клссов открывть тем более высокие кчеств, чем ниже их место в обществе. Я другого мнения и нхожу ткую точку зрения ложною. У людей высших сословий можно подметить много порзительно прекрсных черт хрктер. Мть моя рсскзывл мне про это целую историю, и я см могу привести их много. Мть был рз в гостях в одном знтном доме – ббушк моя, если не ошибюсь, выкормил госпожу этого дом. Мть стоял в комнте, рзговривя со стрым высокородным господином, и вдруг он увидел, что по двору ковыляет н костылях бедня струх, которя приходил к нему по воскресеньям з милостыней. “Бедняг! – скзл он. – Ей тк трудно взбирться сюд!” И прежде чем мть успел оглянуться, он был уже з дверями и спустился по лестнице. Семидесятилетний стрик генерл см спустился во двор, чтобы избвить бедную женщину от труд поднимться з милостыней! Это только мелкя черт, но он шл прямо от сердц, из глубины человеческой души, и вот н неё-то должен был укзть поэт, в нше-то время и следовло бы воспеть её! Это принесло бы пользу, умиротворило и смягчило бы сердц! Если же ккое-нибудь подобие человек считет себя впрве – только потому, что н нём, кк н кровной рбской лошди, имеется твро, стновиться н дыбы и ржть н улице, входя в гостиную после мещнин, говорить: “Здесь пхнет человеком с улицы!” – то приходится признть, что в лице его дворянство пришло к рзложению, стло лишь мской, вроде той, что употреблял феспис. Нд ткою фигурой остётся только посмеяться, хлестнуть её хорошенько бичом стиры!

Вот ккую речь держл псторский сын; длинновт он был, д зто он успел в это время вырезть дудку.

В бронском доме собрлось большое общество, нехли гости из окрестностей и из столицы; было тут и много дм – одетых со вкусом и без вкус. Большя зл был полн нрод. Священники из окрестных приходов сбились в кучу в один угол. Можно было подумть, что люди собрлись сюд н похороны, н смом-то деле – н прздник, только гости ещё не рзошлись кк следует.

Предполглось устроить большой концерт, и мленький брончик тоже вышел со своею дудкой, но ни он, ни дже см рр не сумели извлечь из неё звук, – знчит, он никуд не годилсь!

Нчлись музык и пение того род, что больше всего нрвятся смим исполнителям. Вообще же всё было очень мило.

– А вы, говорят, виртуоз! – скзл один квлер, ппенькин и мменькин сынок. – Вы игрете н дудке и дже сми вырезли её. Вот это истинный гений! Помилуйте! Я вполне следую з веком; тк ведь и должно! Не првд ли, вы доствите нм высокое нслждение своею игрой?

И он протянул псторскому сыну дудку, вырезнную из ветви строй ивы, и громко провозглсил, что домшний учитель сыгрет соло н дудке.

Рзумеется, нд учителем только хотели посмеяться, и молодой человек отнекивлся, кк мог, хотя и умел игрть. Но все ужсно пристли к нему, и вот он взял дудку и поднес её ко рту.

Вот это был дудк тк дудк! Он издл звук, протяжный и резкий, точно свисток провоз, дже ещё резче; он рзнесся по всему двору, сду и лесу, проктился эхом н много миль кругом, вслед з ним пролетел бурный вихрь. Вихрь свистел: “Всяк знй своё место!” И вот рр, словно н крыльях ветр, перелетел двор и угодил прямо в пстуший шлш, пстух же перелетел не в влу, тм ему было не место, – но в людскую, в круг рзодетых лкеев, щеголявших в шёлковых чулкх.

Гордых лкеев чуть не хвтил прлич от ткой неожиднности. Кк? Ткое ничтожество – и вдруг смеет сдиться з стол рядом с ними!

Молодя бронесс между тем был перенесен вихрем н почётное место, во глве стол, которого он был вполне достойн, псторский сын очутился возле неё, и вот они сидели рядом, словно жених с невестою! Стрый грф, приндлежвший к одной из древнейших фмилий, не был смещен со своего почетного мест, – дудк был спрведлив, д ведь инче и нельзя. Остроумный же квлер, мменькин и ппенькин сынок, полетел вверх ногми в курятник, д и не он один.

З целую милю слышен был этот звук, и вихрь успел нделть бед. Один богтый глв торгового дом, ехвший н четвёрке лошдей, тоже был подхвчен вихрем, вылетел из экипж и не мог потом попсть дже н зпятки, дв богтых крестьянин, из тех, что рзбогтели н нших глзх, угодили прямо в тину. Д, преопсня был дудк! Хорошо, что он дл трещину при первом же звуке, и её спрятли в крмн – “всяк знй своё место”.

Н другой день о происшествии не было и помину, оттого и создлсь поговорк: “Спрятть дудку в крмн”. Всё опять пришло в порядок, только дв стрых портрет, коробейник и пстушки, висели уже в прдной зле; вихрь перенес их туд, один из нстоящих знтоков искусств скзл, что они нписны рукой великого мстер: вот их и оствили тм и дже подновили. А то прежде и не знли, что они чего-нибудь стоят, – где ж было знть это! Тким обрзом, они все-тки попли н почетное место: “всяк знй своё место!” И тк оно в конце концов всегд и бывет, – вечность ведь длинн, куд длиннее этой истории!