Фрид Абрмовн Вигдоров
(1915—1965)
Это мой дом
Пмяти моего отц
I
Вот и нши будущие влдения!
Дв небольших одноэтжных дом смотрят друг н друг квдртными окнми, поодль третий – совсем избушк н курьих ножкх. Вокруг пустырь, з ним стоят рядми коренстые рзлпые яблони и зябнут н ветру.
Пустой, гулкий дом нгонял тоску. Хотелось поскорей приняться з дело. Хотелось, чтоб поскорей прислли ребят, чтоб были рядом Гля и Лен. Я ждл телегрммы, но он не приходил.
И вдруг рно утром рздлся стук в дверь и знкомый мльчишеский голос крикнул:
– Принимйте гостей! Я кинулся открывть.
Леночку зкутли тк, что виднелся только кончик нос. Н миг мне вспомнилось другое рннее утро. Ленингрдский вокзл. Тм тоже были Гля, Леночк, Король. Но тм был еще и Костик.
Я встретился глзми с Глей и понял – он подумл о том же.
– У Глины Констнтиновны флюс, ндо грелку, – деловито скзл Король, и через секунду из сеней послышлось:
– Эй, Лир, где тут у вс кухня?
Мы с Глей в четыре руки рскутывли Леночку, он со смехом отбивлсь, крич свое обычное: «См!»
– Кк доехли? Что Король? Его вм в провожтые дли?
– В няньки. Мне не позволил пльцем шевельнуть. И велел предупредить тебя, что обртно не поедет. У него тм ккое-то письмо к тебе, говорит – после этого ты уж ничего не скжешь.
Чудится мне или в смом деле у Гли голос изменился? Не ткой, кк был прежде, но и не ткой тусклый, неживой, кк в последнее время. Он очень бледн и устл, видно, и щек у нее рспухл, но что-то милое, прежнее ожило в ней. Вот рзговривет, и голос потеплел, когд стл рсскзывть, кк вел себя в дороге Король.
– Дже ндоел, знешь! Ни встть, ни выйти н остновке. «Мне поручили…» – и дело с концом…
И в эту смую минуту з дверью Митькин зов:
– Глин Констнтиновн, кипяток!
В дверь протягивется рук с чйником, и Митя снов исчезет.
Через четверть чс он уже помогет н кухне готовить звтрк, беседует с ншей поврихой Мрьей Федоровной, с Лирой. Но со мной он не хочет встречться дже взглядом.
З столом все-тки говорю:
– Кк же знятия, Дмитрий? Ндо тебе скорей нзд.
– А в здешней школе есть шестой клсс?
– Ну вот.
Уж конечно всякий з столом сообрзит: ехть нзд Король не нмерен. А когд мы остемся одни, он отдет мне пчку писем и среди них одно, подписнное: «Председтель совет детского дом № 60 Алексндр Жуков».
Несмотря н ткую официльную подпись, пишет Сня очень просто и хорошо.
Сильно скучю з Вми, – читю я. — Тк бы и поехл вместе с Глиной Констнтиновной, но по всему понимю, что нельзя. – А в конце стояло: — Мы решили, что н первых порх Вм нужны помощники, посылем Короля.
Смотрю н Митю. Он отвечет спокойным, незвисимым взглядом.
– Семен Афнсьевич, – говорит он, – вы меня отослть не можете. Я не см ехл – меня послл совет.
* * *
В тот же вечер я нведлся в школу, где будут учиться вместе с сельскими ребятми и мои. До школы дв километр, но дорог прямя – шоссе, по обе стороны обсженное густыми липми; весной здесь не грязно, зимой не утонешь в сугробх. См школ – двухэтжня, кирпичня, окружен невысоким редким збором. Зведующий Ивн Ивнович Остпчук не очень рд нм. Нешуточное дело – принять шестьдесят новичков, д еще среди год. Но и не принять нельзя, не оствлять же их без учения до осени.
Шестьдесят человек! Кто они – мленькие или большие? В первый клсс пойдут или в седьмой? Кк будут учиться, не подведут ли школу? Кто стнет потом считться с тем, что ребят новые, собрнные с бору по сосенке? В роно спросят процент успевемости – и не поглдят по головке, если процент окжется низким. Все это яснее ясного нписно н птичьем, ностом лице Ивн Ивнович.
Выхожу из школы. Во дворе меня ждет моя верня тень – Лир, и мы идем в свои Черешенки.
Влит снег. Ускоряем шг – хорошо бы добрться дотемн.
– Глядите, идут ккие-то. Перегоним? – предлгет Лир, который любит всегд видеть перед собой ясную цель. Что з интерес просто тк шгть – то ли дело перегнть кого-нибудь, обствить, нтянуть нос! Итк, вперед!
Перед нми шеренг – четверо ребят. Догнть их – дело двух минут. Лир снисходительно улыбется, когд мы минуем эту четверку. Но нс окликют:
– Не знете, где здесь Черешенки?
– А вм что ндо?
– Детдом.
– Пойдемте вместе, – говорю, – нм по пути.
Лир нсторживется, бросет н ходу:
– Я пойду, Семен Афнсьевич, – и, едв дождвшись моего кивк, со всех ног мчится к дому.
Я змедляю шг, принорвливюсь к новым спутникм, – они, видно, устли, особенно те, что поменьше.
– Откуд вы, ребят?
– Из рзных мест, – не торопясь отвечет стрший. – Я и вот он из Хмелевки. А этот из Винницы. А Нстсья ж из-под Стропевск. Он еще в детдоме не бывл.
– А ты?
– Я? Был рз… Обртно в свое село пошел.
– Что ж тк?
– А ну его, детдом. Безделье одно. Все кричт: того нельзя, этого нельзя. Грмоте учись. А рз я не хочу? Сми звонят: «Рботй, трудись», рботть нечего.
Он умолкет. Лдно, поговорим пок с другим.
– Что же вы пустились в дорогу, н ночь глядя?
– А мы уж рз ночевли в роно. Что тм делть? Велят: «Ждите сопровождющего». А сколько его ждть? Взял я их и повел. «Доведу», – говорю. Мне что, ей вот… Устл, Нстсья?
Нстсья мотет головой и молчит.
– Двй руку, – говорю ей, – быстрей дело пойдет.
Зстывшя рук без врежки, почти ткя же мленькя, кк у Леночки, совсем тонет в моей руке.
– Долго еще идти? – спршивет стрший.
– А вон тм – видите ворот? Это и есть вш дом.
– Скорей бы.
Идем молч. Понемногу согревется в моей руке мленькя доверчивя рук. И по этой руке я чувствую, что девочк очень устл, хоть и не жлуется.
– Ну вот, зходите. – И в ответ н вопросительные взгляды поясняю: – Д, д, я и есть зведующий. Пойдем познкомимся.
Нстя в первый рз поднимет голову и тихонько высвобождет свою руку.
И вот все они в комнте. Нерешительно осмтривются, снимют пльто. Стрший протягивет мне бумги – тут нпрвления и хрктеристики всех четверых.
– Чй готов! – влетет Лир. – Сейчс кртошк поспеет! Првильно, он не терял времени дром.
– Ну, потом посмотрю вши документы, снчл согреемся.
В столовой горит свет, н столе дымится кстрюля с кртошкой, крупными ломтями нрезн пеклевння пляныц. Лир с Митей тк и сияют – очень довольны, что успели все устроить! Гля поднимется детям нвстречу.
У Нсти большой лоб и легкие русые волосы. Он упорно смотрит вниз, глз ее не видно. Леночк сидит нпротив нее и молч круглыми глзми глядит н новую девочку.
Тому, который со мной рзговривл дорогой, лет четырндцть. Сейчс, при свете лмпы, я могу его рзглядеть. Лицо скулстое, но очень крсивое, яркое: черные брови стрелми, глз чистые, серые; крупный, крсивого рисунк рот; темные кудрявые волосы не зкрывют лб. Но лоб хмурый, угрюмое выржение, неприветливый взгляд.
– Тебя кк звть?
– Всилий Коломыт.
– А меня Мефодий Шупик, – говорит второй прнишк, должно быть, ровесник Всилия. – Я своей охотой шел…
– Все своей охотой, – обрывет Коломыт, двя понять, что дорогой он нболтл лишнего и теперь жлеет об этом.
У Шупик вид тоже нсупленный, веки опухли и волосы торчт космми. Он упрямо повторяет:
– Я своей охотой. Меня послл крсный комндир. «Иди, говорит, в детдом», – и змолкет тк же неожиднно, кк зговорил.
Гля угощет, я рсспршивю. А ребят сковнны. Только млдший мльчик, тот, что из одного сел с Коломытой, ест не смущясь и весело посмтривет вокруг, хотя, кк остльные, помлкивет. Он очень худой, млорослый и похож н девочку: тонкие подвижные брови, вздернутый нос, мелкие черты лиц; мелкие ровные зубы неутомимо кусют горбушку. Остльные ребят дже едят осторожно, неуверенно.
– И отшгли сколько, и нмерзлись, клюете, кк воробьи, – не выдерживет Митя.
– А вот сейчс стнет повеселее, – говорю я и открывю шкф. – Про слдкое-то мы и збыли.
Высыпю н стол пригоршню леденцов, которые зовутся «прозрчные», – и вдруг вижу: н меня строго, в упор синими глзми смотрит Нстя. И в тишине рздется тоненький, строгий голос:
– Вы, мбуть, из кулцкой семьи?
Ошеломленный, я не срзу нхожу слов.
– Кк тк? Почему ты думешь?
– У вс дуже большя жменя.
Лир зпрокидывет голову и хохочет. Смеются и остльные. Лед сломн: ничто не соединяет людей лучше, чем смех. А Нстя вот-вот зплчет – уже и нос у нее покрснел, и губы стли тонкие, кк ниточки.
– Нет, нет, Нстя, – спешит Гля н выручку, – не из кулцкой! Просто рук ткя большя выросл. Д ведь и см Семен Афнсьевич рзве мленький? Ну, кто тут больше его?
– А мускулы? – гордо говорит Лир, окидывя меня хозяйским глзом. – Знешь, ккие у Семен Афнсьич мускулы? Железо!
– И у Вськи мускулы! – вступется односельчнин Коломыты, зовут его Вня Горошко.
Коломыт сгибет руку. Под рубшкой вздувются мышцы. Лицо его по-прежнему непроницемо, но взгляд отчетливо говорит: «Тоже не лыком шиты!»
Поврих Мрья Федоровн принесл чйник. Гля рзлил кипяток по кружкм, и в дело пошли леденцы.
Вня Горошко рскрснелся, пьет шумно, кк белк, грызет леденец. Он один чувствует себя уже совсем кк дом.
– Я возьму еще одну? – скзл он и, не дожидясь ответ, взял леденец и сунул в крмн. Потом откинулся н спинку стул. По всему было видно: жизнью он доволен.
Шупик во время чепития еще рз сообщил, что в детский дом ему посоветовл пойти крсный комндир. Коломыт говорил мло и односложно. Нстя после вопрос о моей жмене не произнесл больше ни слов, но глз теперь опускл, только если с нею зговривли, то смотрел н все здумчиво, пытливо. Но под конец веки у нее отяжелели, голов склонилсь н стол.
– Глядите, спит. Притомилсь, – скзл Коломыт.
* * *
Н другой день нм прислли еще ребят – срзу сорок. Их привез утром н двух грузовикх инспектор роно Кляп. Подойдя к мшине, я откинул борт:
– Прыгйте!
Но, нерзличимые в утренней зимней мгле, они продолжли сидеть н низких скмейкх.
– Ну что же вы? Змерзли?
Я ухвтил под мышки зкутнную фигуру, сидевшую с крю, – это окзлся мльчишк лет двендцти. З ним кряхтя полез еще пренек. Крошечный мльчик, чуть побольше ншей Нсти, протянул руки подоспевшему Королю. Митя снял его, вскочил в мшину и уже оттуд комндовл:
– Эй, Лир, принимй сундук! Не бойся, не бойся, – усовещивл он кого-то из приехвших, – цело будет твое имущество. Тебя кк звть? Любопытнов? Коломыт, держи вещи Любопытнов д береги их особо. Слышишь?
Мы по конвейеру принимли узелки, сундучки, булы. Ребят, которых мигом рстормошил Король, попрыгли с мшины, кто нлегке, кто – прижимя к груди ккой-нибудь смый зветный узелок.
Мы с Глей нчли принимть ребят. Мелькли лиц, то круглые, то узкие и худые, глзстые, курносые, волосы ежиком, волосы, зботливо причеснные н пробор, вот высокий сухощвый мльчик, остря голов его обрит нголо.
– Что это тебя обрили н зиму глядя?
– Скрлтиной болел.
Вот еще один бритый: тоже болел скрлтиной. Вот лицо стршное: вся првя щек злит бгровым родимым пятном. А ккие великолепные глз сверкют из-з мохнтых ресниц – яркие, синие. И в глзх этих зтенное ожидние: не встретят ли они испуг или отврщения в моих? Спокойно иду нвстречу этому взгляду.
– А тебя кк? Искр? Хорошя фмилия. А зовут? Степн, тк… Ого, отметки у тебя… молодчин! Теперь иди вот к Глине Констнтиновне, получи белье. Ну, ты? – обрщюсь к следующему.
– Лев Литвиненко.
Лев Литвиненко, потупясь, смотрит н свои бшмки. Причин его смущения более чем ясн:
русский язык – «неуд»,
рифметик – «неуд»,
история, геогрфия, немецкий язык – «неуд», «неуд», «неуд»…
– Гм… Ну лдно. Пойди вымойся, потом поговорим.
Он вскидывет н меня глз – не угроз ли звучит в моем голосе? – и вот еще одно зеркло души: большущие, серые с черным ободком, глубокие и вырзительные… Нет, не должен бы мльчишк с ткими глзми плохо сообржть. Откуд же столько «неудов»?
Следующий – от горшк дв вершк, льняные волосы спущены н лоб. «Вот он я, весь тут, вы что ткое?» – говорит его взгляд. Нзвлся мльчугн коротко и звонко:
– Витязь.
Я дже не срзу понял, что это фмилия, и посмотрел с недоумением. Он повторил:
– Это я. По фмилии Витязь. А зовут Гриш.
Под вечер из роно приводят еще одного – высокого худого прнишку. Ослепительно белозубый, с дерзкими зелеными глзми, он держит з ошейник рослого, космтого пс.
– Ктев Николй, – предствляется он и добвляет: – Смогу у вс остться, только если примете Огурчик.
– Кого?
– Собку, зовется Огурчик.
Я поглядел н собку – он никк не опрвдывл своей клички: большущий пес неведомой породы и хмурого нрв.
– Он со мной уже дв год. Кк ни гоните, все рвно не уйдет. Очень хороший сторож. Зря не лет. Берете?
Ктев не упршивл, он говорил кртко, по-деловому, и я тк же по-деловому ответил:
– Беру!
Бня у нс з селом. Девочек отводит в бню Гля, мльчиков – Митя. Я остюсь докнчивть прием…
Вечером мы все собиремся в ншей столовой, длинной комнте с низким потолком, и я рсскзывю ребятм, кк нкнуне, 27 янвря, мы с Лирой повстречли первую ншу четверку. Вот с этого, со вчершнего дня и нчл жить нш дом. Теперь мы одн семья. У нс много имен и фмилий, но пусть у нс будет и одно общее имя, которым мы будем дорожить и гордиться.
Двйте нзовем нш дом в честь большой, дружной семьи, которя достойно перенесл суровое испытние, – в честь челюскинцев. Но имя это – большое, высокое, ндо, чтобы мы его зслужили. Тк будем добивться этого, чтоб по прву и с честью носить имя: челюскинцы.
По комнте словно проктывется тепля волн, всем это по душе: кто же не тревожился з челюскинцев, не восхищлся их выдержкой, не рдовлся их спсению!
– Тк двйте жить дружно и счстливо! – говорю я.
В углу, спиной к печке, стоит Гля. Н фоне ярко-белых, до голубизны, изрзцов еще смуглей кжется ее исхудлое лицо, еще чернее глз…
Ночью, когд ребят спят, мы с Глей обходим спльни. Гля вглядывется в спящие лиц, вглядывется с тревогой, ндеждой и грустью. Я крепко держу ее з руку. Теперь мы будем рботть вместе. Милый, милый мой друг, я верю: твое сердце излечится после ншей горькой утрты в тепле ншей новой семьи, в зботе о ней.
* * *
Весь дом уже спит, я перелистывю личные дел ребят. Горе – тусклое, обыденное, серое, кк осенний дождь, – смотрит н меня со стрниц нкет и хрктеристик. Почти все ребят потеряли родителей, жили до поры у дльних родственников или в детских домх. Дом либо рсформировлись по ккой-нибудь причине, либо были переполнены и отсеяли тех, что прибыли последними. Смя мленькя из всех, семилетняя Нстя Величко, лишилсь мтери только месяц нзд. У Коломыты отец умер осенью. Многие переменили з год по три, по четыре детских дом.
Грустили они, покидя друг или любимого учителя? Или не успевли дже привязться, кк снов ндо было прощться, уезжть и снов искть друзей и товрищей?
Хрктеристики ребят походили одн н другую. «Поведение хорошее, учится посредственно, н урокх невнимтелен». Или нпротив: «Учится хорошо, н урокх ведет себя прилично». Только у двоих, прислнных из Днепропетровск, были хрктеристики, которые мне что-то объяснили.
О Грише Витязе я прочел: «Облдет хрктером блгородным, открытым. Очень добр, делится с товрищми без оглядки. Любит лес, речку».
З этими строчкми я увидел и того, кто их нписл. Человек, в чьих глзх любовь к лесу и речке – черт нстолько вжня, что следует о ней упомянуть в педгогической хрктеристике, – ткой человек чего-нибудь д стоит! Я посмотрел н подпись. Фмилия воспиттеля был Кзчок.
О Лиде Поливновой тот же Кзчок писл:
Был в детдоме недолго, всего полгод. Все это время шрхлсь в поискх подруги-товрищ от одной девочки к другой, не рзбиря возрст – от четвертого клсс до седьмого. Отзывчив. Когд Вря Куценко сломл руку и никто ей не сочувствовл (ее не любят), Лид провозилсь с больной всю ночь. Со многими фктми жизни в детдоме примириться не может, критикует порядки и педгогов. Особенно возмутило ее то, что письмо Ври к брту было прочитно. «Имеют они прво читть чужие письм? А еще учт сми не читть чужих писем! Сыщики! – говорит он с презрением. – Хорошо, что у меня змок н корзине, то и туд зберутся». Скрытн он не от природы, потому только, что боится ошибиться, боится нсмешки. Хорошя девочк.
Я позвл к себе хорошую девочку Лиду и Гришу Витязя, который любит лес и речку.
– Воспиттель Кзчок рботет в вшем прежнем детском доме или ушел? – спросил я.
– Тк ведь дом больше нет, рспустили, – скзл Гриш. – Всилий Борисович ушел, и все воспиттели ушли.
– А вы не знете его дрес?
– Кк идти зню, чтоб нписть письмо – нет.
– А семья у него большя?
– Нет, он живет один, – скзл Лид, рзглядывя меня большими крими глзми. И вдруг в этих глзх зсветилсь догдк. – Вы хотите, чтобы он приехл сюд? Д? Вы дже не знете, кк это было бы хорошо! Спрведливее его нет никого н свете!
– Это очень вжно. Тк, по-твоему, нписть ему?
– Но кк же нписть? Адрес-то нет! – Н лице у Лиды мгновенно сменяются волнение, стрх (вдруг ничего не выйдет!) и желние непременно помочь. – Знете что? Я съезжу в Днепропетровск. – И он уже делет шг к двери.
– Нет, погоди. Мы и тк его рзыщем.
Вечером я нписл Кзчку н дрес Днепропетровского гороно. Я писл, что в селе Черешенкх Криничнского рйон, под Стропевском, оргнизуется детский дом. Условия трудные, помещение плохое, все придется нчинть снчл и своими рукми. Тк вот, не хочет ли он приехть? Будем рботть вместе.
* * *
В первый же день в слезх пришл из школы Лид.
– Что хотите со мной делйте, – говорил он, судорожно рыдя, – я в пятый не пойду… не пойду и не пойду… Я контрольную… я здчу не решил… я в пятый не пойду и в четвертом н второй год не остнусь…
– Про второй год ты рно зговорил, все звисит от тебя. Только плкть вовсе не к чему. А у тебя что, Всилий?
– Меня без рзговору из пятого в четвертый, – отвечет Коломыт. – Ну и првильно. Не зню я з пятый.
Его спокойствие рдует меня не больше, чем рыдния Лиды: в этом спокойствии чувствуется не сознние, что с ним поступили по спрведливости, глубочйшее рвнодушие.
Зведующий Ивн Ивнович скзл мне:
– Я, конечно, понимю, что не должен делить детей н вших и моих. Но, доложу вм, вши дети… Вот Ктев в четвертом клссе, ведь он не умеет по делимому и чстному делитель нйти, Коломыт пишет корову через ять. Любопытнов – тот взял себе привычку: выйдет к доске и молчит, хоть кол н голове теши…
Чсы, когд ребят готовили уроки, были смыми дрмтическими чсми нших суток. Лид стрстно рыдл нд кждой здчей, еще дже не прочитв ее. Ктев с тким лицом открывл учебники, что видно было: все это для него хуже горькой редьки. Лев Литвиненко спрвлялся с зднным в две минуты, потом окзывлось, что хоть решение здчи у него и совпдет с ответом, но ход решения – непонятный и бессмысленный, по принципу «бы сошлось».
Кждый день зново рзыгрывлсь одн и т же сцен.
– Глин Констнтиновн! – говорил Лев, лучезрно улыбясь. – Вот, смотрите, все!
Гля просмтривл, отчеркивл крндшом ошибки и возврщл тетрдь. Лев, обескурженный, шел н свое место, еще через пять минут зявлял с той же счстливой уверенностью:
– Все! Теперь – все!
– Ну, двй рссуждть, – говорил Гля и уводил его к окну.
Тм они и рссуждли шепотом, чтоб не мешть другим.
Вня Горошко учил уроки тк: прочитет полстрницы, потом зкроет книгу и, глядя куд-то в потолок, быстро-быстро шепотом повторяет. Изредк молниеносным движением откроет зложенное место, скользнет по нему взглядом и снов с великим рвением зубрит.
К Лиде обычно подхожу я и, не обрщя никкого внимния н ее слезы, говорю спокойно:
– Повтори мне здчу.
– В колхозном стде… было… – говорит Лид рыдя.
– Тк. Что спршивется в здче?
– Спршивется… сколько… – всхлипывет Лид.
Шг з шгом, без всякой подскзки, он нзывет вопрос з вопросом и блгополучно приходит к решению. Не рз я видел, кк, в рздумье сведя брови, глядел н нее Король и молч пожимл плечми.
Степн Искр со своими урокми спрвлялся очень быстро, но не уходил ни в спльню, ни н улицу, окидывл столовую испытующим взглядом и подсживлся к кому-нибудь, кто без толку пыхтел нд здчей или отчялся спрвиться с немецкими глголми.
Нередко ребят звли сми:
– Степ! Поди-к…
И он отклдывл свой учебник и тотчс шел н зов.
* * *
Рзные бывют хрктеры.
Н другой же день после своего прибытия в Черешенки нс поистине огорошил Вня Горошко.
– Семен Афнсьевич, – шепнул Лир, зглянув в кбинет, и помнил меня рукой.
Я пошел з ним. Лир привел меня к мльчишечьей спльне, приотворил дверь и молч покзл пльцем: Вня сидел у окн и… крючком обвязывл носовой плток. Почувствовв, что н него смотрят, поднял голову, улыбнулся нм и кк ни в чем не бывло снов принялся з рботу.
– Что это ты делешь? – спросил Лир, трщ глз.
– Дров рублю, – приветливо ответил Вня.
Лир угрожюще здрл подбородок.
– Ну, ты… тебя спршивют!
Словно не змечя угрозы, Вня добродушно пояснил:
– Не видишь? Плток обвязывю.
– Д ты девчонк, что ли?
Вня взглядом призвл меня в свидетели, что терпение его может и кончиться, и сменил нитку.
Пристрстие его к девичьей рботе тотчс стло известно всем. Конечно, нд ним стли смеяться. Он кого-то стукнул, кому-то погрозился стукнуть. Однко остновило нсмешников другое: Вня никому не уступл, игря в снежки, ловко бегл н конькх, бесстршно слетл н снкх с горы, гор был высокя и крутя.
По-иному вел себя Коломыт.
Н кждом шгу я чувствовл: все не по нем, все ему постыло. Он и уроки учил, и не нрушл првил, и ни рзу не ослушлся ни меня, ни Гли. Но глядел он угрюмо, досдливо, делл все без увлечения. Ни с кем не дружил, девочек сторонился и не змечл, рзговривл с одной Нстей – видно, считл своим долгом спрвиться:
– Сыт, Нстсья? Чего сегодня делл? Не холодно тебе у окн спть? Скжи тм своим, чего смую мленькую ткнул к окну.
– Д печк же рядом!
– Что «печк»!
Думю, его отношение к ншему дому можно бы определить ткими словми: «А куд денешься? Терпи и пользуйся».
Бывет тк: человек все время, изо дня в день, у тебя н глзх, и ты не змечешь, кк он рстет. Король неотступно был со мной, но сейчс я вдруг увидел, кк сильно он переменился. Возмужл – вот, пожлуй, нстоящее слово.
Он не стл менее горяч, но горячность стл другой – не искр, вспышк и копоть, ровное, ндежное плмя. Он был по-прежнему нсмешлив, но нсмешк стл мягче. В центре Вселенной уже не стоял см он, Митьк Король, со своими обидми, желниями, смолюбием. С той минуты, кк он с шуткми и прибуткми, подбодряя и посмеивясь, нчл снимть ребят с грузовик, кждый поверил, что вот этот – лдный, широкоплечий, с желтыми глзми и веселой россыпью веснушек н коротком прямом носу – человек, н которого можно положиться.
Когд Лир говорил: «У нс в Березовой», ему чстенько отвечли: «Отстнь ты со своей Березовой!» У Короля спршивли: «А кк было у вс в Березовой?»
Лир очень гордился тем, что приехл в Черешенки вместе со мной, и, где мог, подчеркивл: я, мол, из других крев и зню ткое, что здесь никому и не снилось. Король срзу повел себя тк, словно он тут и родился и никогд не было у него другого дом, кроме Черешенок.
Когд стли выбирть председтеля совет детского дом, я был уверен, что все нзовут Короля. Тк и вышло.
– Королев, кого же! – скзл Оля Борисов.
– Королев! – повторил и Коломыт, голос которого нм доводилось слышть не чсто.
И из рзных углов послышлось:
– Дмитрия! Митю! Королев!
И все дружно подняли руки.
Я посмотрел н него. Кким смолюбивым огоньком вспыхнули бы прежде его глз! А сейчс он улыбнулся, глубоко вздохнул и скзл то, чего не говорил н моей пмяти ни один удостоившийся избрния мльчишк. Он скзл:
– Спсибо! – И все поняли, что это знчит: спсибо з доверие.
* * *
Вечер. В столовой сидят ребят. Кто кончет делть уроки, кто читет, кто просто слоняется из угл в угол и мешет товрищм. Я гляжу н них из соседней комнты. Лид Поливнов, положив лицо н лдони, здумчиво смотрит в темное окно. Горошко щелкет Лиру по мкушке и тут же склоняется нд книгой. Лир, рзумеется, не остется в долгу, щелкет в ответ и с тем же невинным лицом, что и у Горошко, окунет голову в учебник.
Вот сидит Оля Борисов. Он румяня, круглолиця и кудрявя. Он никк не может толком зплести косы, отовсюду лезут колечки – н лоб, н уши. Лид еще ни с кем не сблизилсь и ходит см по себе. А Оля всех уже знет, и ее знют – у нс и в школе. И вдруг Оля говорит, ни к кому в отдельности не обрщясь:
– Все-тки здесь очень плохо. У нс в стром детдоме было не тк. Рзве это дом? Брк ккой-то. А поврих? Рзве это обеды? А во дворе? Хоть шром покти!
– В Березовой тоже ничего не было, – говорит Митя. – Пустой двор, и все. А потом построили спортивный городок. Гигнтские шги, брусья – все сми сделли.
– И чего это ты, Борисов, говоришь «у нс», «у нс»! Где это «у нс»? Где твой дом – в Стропевске или здесь? – Это спршивет Лир.
– А если швыряют с мест н место, тк и позбудешь, где дом, где не дом, – откликется Ктев. – Сегодня мы здесь, звтр, может, будем у черт н куличкх.
Вхожу в столовую. Ребят оглядывются, в глзх вопрос: «Слышл или нет?»
– Я с тобой соглсен, Оля, – говорю я без предисловий, – многое еще плохо у нс. Но это нш дом, мы тут хозяев, и. мы должны добиться, чтоб у нс стло хорошо. Двйте поговорим сейчс о том, кким мы хотим видеть свой дом. Ну, Оля, чего бы ты хотел?
– Я… Д мло ли чего!
– Вот и говори все!
– Все? – Оля смотрит н меня с сожлением. – Лдно, скжу... Я бы хотел, чтоб у нс был другой дом, большой. Чтоб был клуб... читльня. А перед домом – сд.
– Сд есть, – вствляет мльчик, который пришел к нм только сегодня утром. Он носит фмилию Крикун, но, к счстью, носит ее очень тихо. Вот и сейчс он негромко, но внятно произносит: «Сд есть».
– То фруктовый сд. А я хочу, чтоб вокруг дом.
– А что бы ты посдил вокруг дом?
– Ну… что-нибудь.
– Нстя, ты что хотел бы посдить?
– Мки, – шепчет Нстя и, поняв, что ее не рсслышли, повторяет чуть погромче: – Мки... И кцию...
– Цветы – хорошо. А огород? – вступет в рзговор Митя.
– Ягодные кусты можно, – снов отвживется Крикун.
– И чего зря болтть, – нсмешливо и с досдой вмешивется Ктев. – Чего зря болтть! Кусты, цветы, кции...
Он с презрением пожимет плечми.
– Я не стну ничего обещть тебе, – говорю я, – потому что не я, все мы должны сделть тк, кк решим. И я предлгю вот что: будем все думть о том, что ндо сделть, чтобы нш дом стл тким, кк нм хочется. Думйте порознь и вместе. А потом устроим конкурс. Кждый отряд нрисует свой плн, кким он хочет видеть нш двор, сд и дом.
– Можно спросить? – говорит Ктев. – А если я хочу стеклянный дом с золотой крышей и брильянтовым крылечком?
– По-твоему, это крсиво? Попробуй поживи в стеклянной хте – всю зиму будешь трястись д зубми стучть.
– Только з этим дело? – усмехется Ктев.
– Ну и, что грех тить, пок еще нет подвоз золот и брильянтов н крыши, придется млость подождть. Тк вот, думйте и при этом сообржйте, что толково, что не очень, что мы одолеем, что нет. И срок устновим: к пятндцтому преля кждый отряд пускй предствит плн-проект – кким должны мы сделть нш дом, двор и сд, ккое звести хозяйство, что посдить н огороде. Тебе, Оля, не нрвится нш дом? И мне тоже. Вот и двйте сделем тк, чтобы он нм нрвился. Д не просто нрвился, чтобы мы его полюбили! Едв я умолкю, Нстя спршивет:
– А крусель можно?
…Позже, когд ребят умывются перед сном, я слышу, кк Лир говорит кому-то:
– Он ткой, он зря не скжет. Обещл, – знчит, сделет. Думю, что это говорится про меня, и не скрою: мне это лестно.
* * *
Я ездил в Криничнск к зведующему роно Коробейникову добивться, чтобы смету ремонт утвердили кк можно скорее. Нчинть рботу в мстерских нельзя: инструмент, стнки – все новое, но крыш течет. И вообще дел по хозяйству много, денег пок нет и взять их неоткуд.
Когд я вышел от Коробейников, мне поплся в дверях человек небольшого рост, чуть сутулый. Волосы ежиком, нос совсем плоский, лопткой, и от этого лицо удивленное. Тк и кжется: что-то человеку непонятно, вот сейчс нчнет здвть вопросы. И он действительно спросил:
– Вы Крбнов?
– Крбнов, – слегк опешил я.
– Не удивляйтесь, что узнл. Вш учитель описл вс в точности. А я к вм: Кзчок.
– Кзчок? Вот это дело! Что ж вы мне не ответили?
– Решил уж срзу с нзнчением явиться. Вот пришел з бумгми – и к вм. Мне уже обещно. А если не секрет, почему это вм вздумлось меня приглсить?
– Мне вс хорошо рекомендовли.
– Кто же это?
– Один молодой человек, который любит лес и речку, одн особ, которя считет вс смым спрведливым человеком н свете.
– О! Уж не Лид ли Поливнов? Знчит, они с Витязем к вм попли? Это хорошо. Тк едем, что ли? – И он подхвтил со скмейки солдтский, обитый железом сундучок.
Перед обедом мы пошли встречть нших школьников. Мы увидели их еще издли: кто рзмхивя сумкой, рсктывясь по ледяным дорожкм, кто чинно и степенно, возврщлись они из школы. Все меньше рсстояние между нми – и вот отделились двое и со всех ног кинулись к нм. Гриш в последнюю минуту едв успевет зтормозить; еще немного – и он, кжется, сбил бы Кзчк с ног.
– Вы! Приехли!
А Лид вдруг кк вкопння остнвливется в пяти шгх от нс и смотрит выжидтельно.
– Лид, – зовет Кзчок, – что же ты?
И он снов кидется к нему, видно уже поверив и больше ни о чем не помня.
– Вы! Приехли!
* * *
Ровно в восемь утр дом пустел, ребят уходили в школу. Оствлсь одн Нстя Величко, ее в первый клсс не приняли: ей только недвно минуло семь лет. Обычно они с Леночкой, которой уже исполнилось пять, игрли во дворе. Строили снежные город, лепили ббу. Они почти не ссорились, рзве что одн другой зпустит снежком в нос: короткие слезы – и снов дружб.
Мы с Нстей тоже дружим. Он чсто приходит в мой кбинет и тихо сдится рядом со мной. Иногд, если ей кжется, что я отвлекся от рботы, он полушепотом говорит мне что-нибудь, чще спршивет. Вопросы – смые неожиднные:
– А вы знете, як в лото гуляют?
– Вы кжете «двдцть пять», я шукю…
Нстя любит сидеть н тбуретке у окн. Сидит не двигясь и подолгу глядит во двор.
– Не скучно тебе? – спросил кк-то Гля.
– Нет, – ответил Нстя и, помолчв, прибвил: – Я не тк сижу, я думю.
После ужин нступют чсы, которых ждет весь дом. Дежурные мигом убирют со стол, и мы снов собиремся в столовой.
– Двйте почитем, – просит кто-нибудь из ребят. Гля сдится з стол, спокойно положив руки по сторонм книги. Единствення лмп стоит рядом с нею и освещет только стрницы и эти спокойные руки.
Вся комнт в полутьме, я едв рзличю лиц. Ребят сидят нпротив Гли полукругом, в несколько рядов, тесно сдвинув стулья. З окном темень, снег, мороз, у нс тепло и тихо, и с нми хорошя книг.
Ребят слушли чтение тк, кк обычно слушют ребят, свято веря: все, про что читют, истиння првд, все это было. Нет, дже не тк: все происходит вот сейчс, в эту смую минуту. Умирет стрик Дубровский… Лезет Архип в огонь спсть кошку… Мчится молодой Дубровский, чтобы освободить Мшу… А Мш? Что же он ему отвечет?
– «Нет, – отвечл он. – Поздно, я обвенчн, я жен князя Верейского.
– Что вы говорите! – зкричл с отчянием Дубровский. – Нет, вы не жен его, вы были приневолены, вы никогд не могли соглситься!
– Я соглсилсь, я дл клятву, – возрзил он с твердостью, – князь мой муж, прикжите освободить его и оствьте меня с ним. Я не обмнывл. Я ждл вс до последней минуты… Но теперь, говорю вм, теперь поздно. Пустите нс».
– Тьфу! – плюется Лир.
– Минутой бы рньше, – с досдой шепчет Витязь.
– Ум решилсь! – восклицет Горошко.
Гля, хмурясь, приподнимет руку – он не любит, когд ее прерывют.
– «…Несколько дней после он собрл всех своих сообщников, объявил им, что нмерен нвсегд их оствить, советовл и им переменить обрз жизни.
– Вы рзбогтели под моим нчльством, кждый из вс имеет вид, с которым безопсно может пробрться в ккую-нибудь отдленную губернию и тм провести остльную жизнь в честных трудх и изобилии. Но вы все мошенники и, вероятно, не зхотите оствить вше ремесло.
После сей речи он оствил их, взяв с собой одного. Никто не знл, куд он девлся…»
– Плохой конец, – неодобрительно говорит Вня Горошко. – И зчем он их обзывет? «Мошенники», скжи пожлуйст! См же с ними рзбойничл, см обзывет.
– Ну, это он тк. С горя. Сгоряч, – вступется з Дубровского Король.
И всякий рз все они тянутся посмотреть – толстя ли книг? Много ли еще остлось? С сожлением вздыхют, когд дочитн и перевернут последняя стрниц. И терпеть не могут плохих концов. А концы все плохие: и в «Дубровском», и в «Муму»…
…Я любил эти вечерние чсы, когд ребят уже вернулись из школы. Кк когд-то в Березовой Поляне, и здесь, в Черешенкх, кждый день приносил мне новое. Я узнвл о ребятх то, чего прежде не знл. И все-тки не оствляло меня стрнное чувство. Мне кзлось, в Березовой все было инче – ярче, знчительней – и ребят и события. Тм мне было трудно. А здесь? Тишь д глдь…
А может, я просто скучл о Березовой?
* * *
Однжды перед вечером, выйдя н крыльцо, я увидел возле сря огромную груду поленьев; дверь звлен, к срю не пройти. Что ткое? Только сегодня после обед мы с ребятми, кто пострше и покрепче, пилили и кололи дров, потом четвертому отряду было поручено сложить поленницу и убрть щепки. Неужели не выполнили?
Я зшел в комнту четвертого отряд, поискл глзми комндир.
– Витязь, почему вш отряд не выполнил здния?
– Кк тк не выполнил? – изумился Гриш. – Про что вы, Семен Афнсьевич?
– Вм поручено убрть дров, они лежт нвлом.
– Что вы, Семен Афнсьевич! Кто вм скзл? Мы все сложили, все убрли, до последней щепочки, дже снег подмели, Всилий Борисович видел!
В искренности Витязя не может быть никких сомнений.
И вдруг из-з чьего-то плеч высовывется остренькое личико Любопытнов. Он чересчур мл ростом для своих одинндцти лет, белобрысые волосы у него легкие кк пух и встют дыбом при млейшем дуновении, глз в длинных ресницх, голубые и стрнной формы: полукругом, снизу срезнные – тк рисуют дети восходящее солнце. И вот этот Любопытнов говорит пискливым, восторженным голосом:
– А я зню! Это когд Кольк н срй лзил! Он полез по дровм н крышу, они и посыплись.
Это не ябед, Любопытнов говорит открыто, при смом Ктеве, – просто он в восторге, что может сообщить ткую интересную новость.
– Он свлился, потом опять полез! А потом соскочил! А потом опять! А они и посыплись! Меня по ноге стукнуло – во!
Любопытнов здирет штнину. Н коленке у него изрядный синяк. Но и н синяк он не жлуется, он добвляет тк же оживленно:
– А я посмотрел-посмотрел и ушел. Холодно было потому что!
Ребят кто почтительно, кто с одобрением рзглядывют синяк.
– Ого! С ткой отметиной не потеряешься.
Ясно одно: до них еще не доходит, что их общий труд сведен н нет ккой-то дурцкой выходкой. А Ктев сидит н подоконнике и пренебрежительно, боком поглядывет н Любопытнов.
– Ничего не понимю! – говорю я. – Ктев! Ты лзил н крышу?
– Лзил, – отвечет он хлднокровно.
– И рзвлил поленницу?
– Рзвлил.
– Гордо отвечешь, – скзл я. – Придется сложить дров.
– А кто будет склдывть? – с интересом спросил Ктев.
– Ты.
– Я? Вот еще! Больно ндо! Дров и тк хороши, что в поленнице, что в куче.
– Что ж, лдно. Витязь, собирй отряд, одевйтесь и сложите дров.
– Семен Афнсьевич, – робко возрзил Крикун, – кк же, ведь сегодня в школе кино? Нм уже идти пор.
– Сегодня вм в кино не идти – будете убирть дров.
В первую минуту Ктев отнесся к моим словм вполне рвнодушно, просто не поверил им. Но когд ребят столпились у вешлки, рзбиря шпки и нтягивя пльто, он всполошился и соскочил с подоконник:
– Я см пойду!
– Сиди, сиди отдыхй, – мирно ответил Крикун.
– Семен Афнсьевич! – зкричл Ктев. – Пускй они в кино идут! Пускй идут, то хуже будет!
– Оствьте, – велел я. – Ктев см спрвится.
Ктев нхлобучил шпку, рывком вдел руки в рукв куртки и выскочил з дверь. Ребят повлили з ним, вышел я и с крыльц увидел, кк он с остервенением принялся з рботу.
– Идите отсюд! Чего не видли? – огрызнулся он н Витязя, Любопытнов и еще двоих-троих, кто сунулся ближе.
– Двй вместе! Быстро кончим, и вое пойдем, – предложил Витязь.
– Не пойду я. Подумешь, кино я не видл, – сквозь зубы отвечл Николй. – Д идите же вы! Опоздете!
Когд мы возврщлись, я еще от клитки увидел: у сря ккуртно сложен поленниц; в свете луны голубел рскиднный метлой снег, и н нем – ни щепочки. Ндо скзть, одному человеку тут пришлось изрядно порботть.
Зслышв нс, Ктев выскочил н крыльцо:
– Не опоздли?
– Один склдывл? – спросил я вместо ответ.
– Любопытнов помогл, – ответил он угрюмо.
– Кто ему рзрешил? Любопытнов, кто тебе рзрешил вмешивться не в свое дело?
– А вы придиретесь! – зкричл Ктев. – Ко мне придиретесь… потому что я с вми спорил, когд вы про плны говорили!
– Д ты, я вижу, просто дурк, – ответил я с сердцем.
– А вы… Вы не имеет прв выржться… Обзывть не имеете прв!
Вечером ко мне постучлся Всилий Борисович.
– Я хочу скзть, – нчл он с порог, – что не соглсен с вми.
«Не успел приехть и уже не соглсен», – мелькнуло у меня.
– Вы, нверно, думете, – продолжл он: – «Вот, только приехл и уже лезет со своими несоглсиями».
Невольно смеясь, я признлся, что и впрямь тк подумл. А в чем же несоглсие?
– Во-первых, Любопытнов ни в чем не виновт. Он решил помочь товрищу, и я не вижу в этом преступления.
– Преступления нет, конечно, но есть ткое понятие – дисциплин. Ктев был нкзн…
– Нкзн? Д рзве можно нкзывть трудом? Я понимю тк: испортил рботу – сделй ее зново, рзрушил – восстнови. И если Любопытнов не пошел в кино, остлся с товрищем и помог ему, то убейте меня, не зню, з что его укорять. И что это знчит: «Не вмешивйся не в свое дело»? Мне кжется, мы их кк рз тому и учим, чтоб они во все вмешивлись. Нет, тут вы ошиблись.
Я с детств помню эту кость, которя стновится поперек горл и мешет скзть: «Д, я ошибся».
– Не буду врть, не буду отпирться, – скзл я, стрясь проглотить эту проклятую кость, – вы првы, это я сгоряч. A все же Любопытнов должен был спросить меня, или вс, или комндир.
– Рзрешите, мол, помогу товрищу? Д вы же первый подумли бы: «Ах ты хвстунишк!» Уж решил помочь, тк и помогй без реклмы. Првильно я говорю?
– Ну, првильно.
– А теперь еще… нсчет дурк. Тоже сгоряч?
– Д кк же вы не понимете, что я бы и сыну тк скзл?
– Ну, по-моему, и сыну не обязтельно. Но с этими детьми мы еще не зслужили прв рзговривть по-отцовски. Мы знем их без году неделя, если говорить по совести вовсе не знем. И друзьями им еще не стли.
– Никто-никто из ребят в Березовой Поляне не обиделся бы н меня. Тм кждый мльчишк отличил бы грубость от резкого слов, скзнного сгоряч.
– Опять сгоряч?
– Ну д, сгоряч. Он ткую чушь понес: я, мол, в отместку к нему придирюсь. Мелкя душ вш Ктев.
– Уж и мой!
Всилий Борисович встл, прошелся по комнте:
– Хотел бы я знть, что з плечми у этого мльчишки.
– Зчем?
– Кк зчем? Чтоб лучше понять природу его грубости, чтоб увидеть, откуд он.
– А вы не думете, что грубость Ктев не от кких-то сложных причин, от двно укоренившегося хмств?
– Нет, не думю, – твердо скзл Всилий Борисович, – Вспомните сегодняшний случй. Он привел в порядок эти смые дров не потому, что боялся вс или меня, не потому, что боялся ссоры с ребятми, – он просто не допускл, чтобы из-з него кто-то лишился удовольствия. Нет, Семен Афнсьевич, я думю, мы должны помнить простую вещь: если неудч – ищи причину в себе.
* * *
Ну что ж. Я искл. Мне кзлось, ошибки не было в моем к нему отношении, кроме того злополучного «дурк», не было слов, скзнного зря, поступк, который мог его понпрсну оскорбить, здеть. Нпротив, здевл и оскорблял он см всех, походя, без рзбору и без всякой видимой причины.
Кзлось, его с колыбели обуял дух противоречия, и он поутру просыпется со словми «нет» н устх. «Нет!» – твердил он, не выслушв, не дослушв, не вслушвшись. «Нет!» – выржло его лицо и зеленые, прозрчные, кк виногрдины, глз. «Нет, нет, нет!» – слышлось в кждом его ответе. Он всегд говорил тк, словно ему перечили, не говорил – огрызлся.
Однжды преподвтельниц русского язык Ольг Алексеевн вызвл Ктев отвечть зднное н дом. Он долго молчл, потом нчл, немилосердно путясь и спотыкясь:
– «Кк ныне сбирется вещий Олег… вещий Олег…»
Он тк и не переполз с первой строчки н вторую, Ольг Алексеевн тк и не добилсь от него – куд же и зчем сбирлся вещий Олег.
– Придется поствить тебе «плохо», – скзл он.
Прошло несколько дней. Ольг Алексеевн стл читть ребятм н пмять отрывок из «Зписок охотник» – зпнулсь, попрвилсь, снов зпнулсь… И в тишине рздлся голос Ктев:
– Придется поствить вм «плохо»!
– Выйди из клсс, – скзл Ольг Алексеевн.
И он вышел, не упустив случя легонько хлопнуть дверью. В тот же вечер происшествие обсуждлось н ншем общем собрнии.
– А что я ткого скзл? – сверкя глзми, кричл Ктев. – Что я ткого скзл? Если ученик збыл, тк это плохо? А если он см збыл, тк это очень прекрсно?
– Пойми, – скзл Всилий Борисович, – Ольг Алексеевн допоздн проверял вши тетрди, пришл в клсс с головной болью, ну и зпмятовл – ведь это не стихи, которые здно выучить. Кк же ты смел тк грубо скзть ей?
– Я не грубо скзл, я спрведливо скзл! – снов взорвлся Ктев.
Оля Борисов поднял руку:
– Дйте я скжу!
– Говори, – рзрешил Король.
– Рзве Ктев нгрубил один рз? Он всем грубит. Ему ничего нельзя скзть, он срзу кидется, кк дикий зверь.
– Потому что я не трушу! Не подхлимничю!
– А все остльные трусят? – с интересом спросил Митя. – И я трушу?
– Ты, может, не трусишь, все – конечно… Если бы не трусили, тк и отвечли бы по спрведливости.
– Умный ты человек, ккой вздор несешь! – скзл Baсилий Борисович. – Рзве тут все оттого рзговривют друг с другом по-человечески, что один другого боится? А ты и првд отвечешь тк, будто вокруг тебя врги. Неужели ты не понимешь, что скзл Ольге Алексеевне грубость?
– Не понимю! – с вызовом ответил Николй.
– Кк же мы постновим? – спросил Король.
Короткое молчние.
– Пускй попросит прощения у Ольги Алексеевны, – предложил Оля.
– Не буду я просить прощения!
Недром говорили только Оля д Король, остльные молчли. Их не здевло з живое, что Ктев нгрубил. Им было любопытно, и только. Вот нгрубил, теперь не хочет прощения просить и, нверно, не попросит, вот молодец! Молчли, к моему огорчению, дже Витязь и Лид – питомцы и почиттели спрведливого Кзчк.
– Витязь, – скзл я, – Ктев в твоем отряде. Кк ты думешь, что нужно делть?
Я, видно, зстл Гришу врсплох; он с интересом глядел н Николя, не подумл, что и см должен будет решть его судьбу. Он зерзл н стуле, вздохнул.
– Что ж… ндо извиняться, – скзл он нконец.
– А ты что скжешь, Вся?
Коломыт пожл плечми – дескть, кто ж его знет…
– А ты, Лид? А ты, Степ?
– Это он см пускй решет! – вспыхнув, ответил Лид.
А Искр, секунду подумв, спокойно скзл:
– Я бы, конечно, извинился.
Ктев сидел крсный, нсупленный.
– Мы хотим, чтоб Николй попросил прощения, – нчл я, – чтоб он скзл Ольге Алексеевне: «Простите меня, я поступил грубо». Но ведь чтоб тк скзть, ндо понять свою вину. Зчем нм, чтобы Ктев просил прощения, кк попугй. Поэтому предлгю: пускй з него извинится Королев. Придется тебе, Дмитрий, просить прощения у Ольги Алексеевны от имени всего ншего дом. Кк ты считешь?
– Считю – првильно! – скзл Король.
– Проси, рз тебе хочется, – вздернув подбородок, бросет Ктев.
– Чтоб очень хотелось – не скжу. Д, видно, придется.
* * *
Н другой день, кк только прозвенел звонок, мы с Митей входим в четвертый клсс «А». Ребят встют. Здесь только трое нших – Ктев, Лир и Витязь. Остльные незнкомы мне. Все с любопытством смотрят н нс. Удивлен и пожиля учительниц.
– Ольг Алексеевн, – говорит Король, – от имени ншего детдом прошу простить Ктев з грубость.
Он умолкет. И срзу все чувствуют – з этим должно последовть: «…Обещем, что больше этого не будет». Но кк обещть з Ктев?
Король ловит мой взгляд и добвляет решительно:
– Мы постремся, чтоб больше этого никогд не было!
Учительниц нклоняет голову.
– Мне было бы дороже, если бы извинился см Ктев, – говорит он.
К ужину Ктев не выходит.
– Голов болит. Можно, я лягу? – спршивет он у Гли, которя нынче дежурит. Спршивя, он глядит в сторону.
– Ложись, конечно, – отвечет Гля.
…Вечер, весь дом уснул, мы сидим в кбинете – я з книгой, Гля з учебникми: решил все повторить з семь клссов, чтоб ни в чем не отстть и во всем уметь ребятм помочь.
– Мне кжется, я зню, что делется у него внутри, – говорит вдруг Гля. – Я помню себя в детстве. Очень трудно понять, почему нельзя скзть вслух то, что думешь. Это кжется лицемерием, хнжеством. Он збыл стих – ему поствили «плохо». Он считет: учительниц збыл – ну и…
– Я вижу, ты считешь, что он прв.
– Нет. Но он мне по душе. Вот он не боится и тебе резко отвечть, ведь он понимет, что звисит от тебя. Нет, есть в этой его грубости ккя-то прямот, что-то ткое… кк бы тебе скзть…
Я жду, но Гля никк не нходит слов.
– Мудрено что-то, – говорю я. Мы долго молчим.
– Сеня, – говорит вдруг Гля, – ты можешь сердиться, но я поглдил его по голове.
Вот тк рз!
– Когд это?
– Когд ребят легли спть. Я обошл спльню, у его постели остновилсь – ну и провел по волосм. Он сделл вид, будто не слышит.
– Ну знешь ли! Мы с тобой не больно длеко уйдем, если тк будет – я ругю, ты по головке глдишь!
Гля молчит. Не соглсн со мной. А почему не соглсн?
– Послушй, – дня через дв скзл Гля Ктеву, – я хочу предложить тебе роль в пьесе. Мы готовим к вечеру «Горе-злосчстье».
– Не буду, – ответил Ктев. – А кого игрть?
– Королевич. Зморского королевич.
– Ну, буржуя. Не хочу. Большя роль?
Он вроде бы откзывлся. Но Гля продолжл:
– Тм все роли мленькие, вот погляди. Сегодня вечером в спльне у девочек устроим репетицию.
Был в этой нехитрой пьеске роль цревны Анфисы – жены зморского королевич. Все девочки нотрез откзлись ее игрть.
– Мльчишки потом дрзнить будут…
Гля тщетно уговривл их. Выручил Вня Горошко:
– Я буду цревн.
Он тут же принялся мстерить себе костюм – юбку выпросил у кого-то н селе, см нчл шить кокошник, рздобыв где-то и ленты и бусы.
Лев Литвиненко ходил з Глей по пятм:
– Глин Констнтиновн, дйте мне роль! Я умею две мимики, вот посмотрите…
Снчл нм покзлось, что обе «мимики» к ншему случю мло подходят. Лев очень убедительно изобржл испуг – у него дже волосы вствли дыбом и глз чуть не высккивли из орбит. И он умел косить – сводил зрчки к смой переносице. Но этим фокусом Гля ему, к его великому огорчению, знимться зпретил:
– Тк недолго и косым остться.
– А испугнный-то в пьесе есть, – зметил Митя. – Купец-то, помните? Н него рзбойники нпдют, он и пугется.
Лев посмотрел н него влюбленным, блгодрным взглядом. Н том и порешили.
Роль Горя исполнял Любопытнов. Он очень нтурльно пищл и весь был ткой вертлявый, востроносенький, – почему-то кк рз тким мы и предствляли себе Горе-злосчстье.
* * *
Люди толстые и румяные чще всего добродушны. Нш поврих подтверждл ту печльную истину, что внешность бывет обмнчив. Мрья Федоровн был женщин хмуря и н язык резковт. Это меня не пугло – Антонин Григорьевн из Березовой Поляны тоже ведь не отличлсь нгельским хрктером. Но вот бед: первый же обед, сготовленный Мрьей Федоровной, покзл, что он не похож н Антонину Григорьевну в глвном.
– Все есть в этом супе, только вкус нету, – пробормотл Лир и был прв.
– Души нет в вшем борще, вот что я вм скжу, – сообщил кк-то поврихе Всилий Борисович.
– Еще чего – душу в борщ клсть! – последовл ответ.
– Не в борщ, в рботу свою, чтоб ребят нкормить кк следует. Понимете?
Но это не врзумило ее.
Еще непримиримее рзговривл он с ребятми.
– Кк тресну поврешкой по лбу, узнешь! – скзл он однжды Крикуну, человеку чрезвычйно поклдистому, который ничего ткого вовсе не зслуживл.
Я, кк умел, миролюбиво стл объяснять Мрье Федоровне, что с детьми тк рзговривть нельзя.
– Д кк еще с ними рзговривть? – сврливо нчл он. – Ккие они ткие особенные, вши дети?
Тормоз – вещь необходимя, но я знл, что их-то у меня нехвтк. Поэтому я не зорл: «Больше вы здесь не рботете!», скзл очень тихо и очень отчетливо:
– У них нет никого, кроме нс, можете вы это понять? Если женщин с собственными детьми худо обрщется, у нее вместо сердц осиновя чурк. А уж если с сиротми… Тк вот: еще рз скжете грубое слово – уволю.
Он пробормотл то ли «подумешь», то ли «больно ндо» и отвернулсь к духовке.
…И вот еще один вечер, пор ужинть. Згремели посудой дежурные. Уже стояли н столх плетенки с хлебом, уже нес целую бшню из трелок Крикун. Придерживя подбородком крй верхней трелки, он водрузил бшню н стол и снов отпрвился н кухню. Через минуту зглянул туд и я.
Когд я переступил порог, Мрья Федоровн стоял ко мне спиной, приподняв крышку одного из трех нших огромных чйников – должно быть, проверял, скоро ли зкипит.
– Мрья Федоровн, – скзл Ктев, который тоже дежурил, – что это кш ккя пересолення, прямо горькя!
– И тк слопете, – ответил он, не оборчивясь.
Ктев посмотрел н меня с любопытством. Крикун – с испугом.
Эх, если бы не сорвлся тогд у меня с язык «дурк»! Ну, д лдно!
– Мрья Федоровн, с звтршнего дня вы здесь больше не рботете, – скзл я сухо.
Он обернулсь н мой голос. В лице этой женщины было все, что считют признкми добродушия: оно и круглое, и румяное, и нос вздернутый, и дже ямочки н щекх… но – вот поди ты! – от этого оно кзлось только еще злее и неприветливее.
Он не ответил мне и молч стл швыряться всем, что попдло под руку: отлетели тряпк, веник, згремел люминиевя ложк. Рскидывя все н своем пути – тбуретк, щетк, ведро словно шрхлись от нее, – он пошл из кухни. Н пороге обернулсь, крикнул злобно:
– Выдумют тоже – з кшу увольнять!
– Не з кшу. И в семье случется недосол, пересол – это дело попрвимое. Увольняю не з кшу – з грубость. У нс в доме – люди, не свиньи. Они едят, не лопют. Понятно? Я вс предупреждл. Крикун, поди скжи ребятм, что ужин зпздывет.
Не обрщя больше внимния н злую ббу, я снов поствил н огонь котел с кшей, подлил молок, потом нклонился и подбросил дров. З моей спиной яростно хлопнул дверь.
Остться без поврихи, когд н рукх шестьдесят человек детей, – это не шутк. И все-тки я ни минуты не жлел о сделнном. Хмство зрзительно. Нет уж, будем пок спрвляться сми.
* * *
Гля рздобыл в рйоне ящик яиц, сел н попутную мшину и поехл в Черешенки. По пути, у дверей роно, ее приметил инспектор, окликнул. Гля умолил шофер остновиться.
– К вм тут один мльчик нпрвляется, зхвтите, – скзл инспектор Кляп.
– Одну минутку…
Минутку шофер обещл повременить. Но, конечно, минутк потянул з собой и другую и десятую. Н пороге вновь появился Кляп:
– Подождите еще, ндо выпрвить документы.
Шофер ждть откзлся. Гля соскочил с мшины, шофер, которому изрядно ндоел эт книтель, столкнул ящик с яйцми нземь. Рздлся, кк принято говорить, хрктерный треск.
Нконец документы были выпрвлены, еще через полчс удлось снрядить сни, и Гля с мльчиком могли ехть.
– Помоги, пожлуйст, втщить ящик, – попросил Гля.
Он молч повиновлся.
– Понимешь, ккя бед, – пожловлсь Гля. – С тким трудом удлось добыть эти несчстные яйц… тут ткя неприятность.
Мльчик сидел в снях, придерживя рукой сундучок, и безучстно слушл. Н нем были меховя ушнк, хорошее, теплое пльто. Он не проявил ни млейшего сочувствия, нпротив, почти отвернулся от Гли.
– Ты откуд? – спросил он.
– Ниоткуд, – холодно ответил мльчик.
– Кк тебя зовут?
– Ну, Крещук.
– А имя?
– Ну, Федор.
– Кк же это, Федя, ниоткуд?
– Все рвно не скжу, – ответил он.
Гля до того удивилсь, что и про битые яйц збыл. Рзговор тк и не звязлся. О чем бы он ни спросил, Федя отвечл: «Не скжу».
– Ну что ты тк? – скзл нконец возниц. – С тобой по-доброму, по-хорошему, ты все одно волчонок ккой.
– Мне не ндо по-доброму, – последовл ответ.
– Ух, трудно вм, должно быть, – покчл головой возниц. – Ежели кждый с этким норовом.
Когд они приехли, я вышел им нвстречу. Гля предствил мне Федю, см опять зхлопотл вокруг злополучного ящик; кликнул ребят, и с величйшими предосторожностями они стли сгружть ящик с сней. Из щелей текли желтые ручейки.
– Ах, жлость ккя! – донесся до нс Глин голос.
– Вот… н человек им нплевть. Им всегд ккой-нибудь ящик вжнее… – произнес новичок.
В изумлении я остновился.
– Кто это они?
Он дернул подбородком: они, мол, и все.
Я тк и не понял, что же скрывется з этим местоимением. Они – учителя? Или они – взрослые вообще? Или – чем черт не шутит – женщины?
Я отвел его н кухню: все уже двно пообедли, и в столовой шли знятия. Поручил Лире нкормить новичк. Лир тотчс зметлся: трелку! Ложку! Хлеб побольше!..
– Вот хлебй борщ, – скзл он через минуту, ствя перед Федей полную до крев трелку, см сел нпротив, подперев щеки кулкми, и стл внимтельно смотреть Феде в лицо.
Федя немного похлебл и отложил ложку.
– Ешь! – возмутился Лир.
– Не хочу.
– Ешь, говорят!
– Д ты что привязлся? Не буду я больше.
Федя устло отвернулся. Потом достл из крмн плток и вытер лоб.
– Твой плток? – спросил я.
– А то чей же?
– Поел? Ну, пойдем, познкомлю с товрищми.
Он поднялся, мы вышли из кухни.
– Скжи, – спросил я, – почему метк у тебя н плтке «Ф. Г.», если ты Крещук?
Он исподлобья глянул н меня, тотчс отвел глз и сжл губы: мол, все рвно ничего от меня не добьешься.
– Ну, кк знешь, – скзл я.
По бумгм понять, откуд он родом, где его семья и почему он ушел из дому, не удлось. Из школы документов не было. Но Крещук скзл, что ему двендцть лет и что учился он в четвертом клссе.
Я был убежден, что фмилия у него другя, он сменил ее, чтобы не отыскли его семью. Когд я был мльчишкой, тк делли нередко; иные беспризорники дже и збывли свою нстоящую фмилию, нзывли себя привычным прозвищем, кличкой, приросшей к ним з время бродяжничеств. Но то было в двдцтых годх, сейчс уже тридцть пятый, ребят сбегют из дому все реже. И потом, видно, что в семье о Феде зботились: пльто у него не новое, но добротное, крепкя обувь, белье ккуртно зштопно. Н его светлой рябенькой рубшке у плеч, видно, был вырвн клок, и чья-то зботливя рук положил штопку рзными ниткми: голубой, розовой, белой – по цветм ткни. Ткими не бывют вещи мльчик неухоженного.
– Кто штопл? – мимоходом спросил я.
– См, – был ответ.
Через несколько дней я покзл ему дырку в кухонном полотенце и попросил:
– Почини-к.
Он было вскинулся, потом вспомнил, змялся… Гля дл ему иголку, нитки, он хмуро и неловко поковырял иглой минуты две и молч отложил полотенце. Все было ясно, и он только глзми скзл: «Поймли… ну и лдно».
– Послушй, – скзл я ему, – зчем нм игрть в прятки? Зчем тебе выдумывть? Силком тебя никто домой не отпрвит. Скжи, кк оно есть н смом деле, и мы вместе решим.
Он дже не ответил. Молчл, упрямо, добел сжв губы.
Мы определили Крещук в отряд Искры, и тут н него предъявил свои прв Лир.
Лир дружил со всеми. Вернее, дружил он со мной – поверял мне все свои огорчения, делился мыслями и плнми. Он неутомимо ссорился с Вней Горошко, слушлся Короля, увжл Искру («Ух и пмять! Ух и головстый!»), презирл неизвестно почему Любопытнов, в общем, был одинково хорош со всеми. Но Крещук здел ккие-то особые струны его сердц, почему – этого не мог понять ни я, ни, кжется, он см.
– Хочу с ним подружить, – сообщил он мне однжды.
– Понрвился он тебе?
– Угу.
– Чем же?
– У него почерк хороший, – скзл Лир, помолчв.
Я пострлся ничем не выдть своего удивления. Почерк у Феди действительно был превосходный: мелкий, но отчетливый, круглый, однко мне кзлось, что для дружбы этого, в общем, мловто.
Но вот нездч: окзлось, Крещук не хотел дружить с Лирой. Он ни с кем не хотел дружить, Лир ему, видно, был и вовсе без ндобности.
– Отстнь, – сердито говорил Федор, когд Лир подходил к нему с нилучшими нмерениями. – Чего привязлся?
Антолий горяч и смолюбив – это известно. И по всем зконм, божеским и человеческим, он должен бы скзть про себя, еще вернее – во всеуслышние: «Ну и черт с тобой!»
Но он этого не скзл. Получлось, что Фединых слов, Фединого отпор он просто не слышит: он не огрызлся, он упорно сдился рядом с Федей готовить уроки и очутился по соседству с ним в спльне, для чего поменялся кровтями с Искрой.
Взрослых Федя слушлся беспрекословно – никогд не откзывлся, не спорил. Учился хорошо. И в общем, внешне ничем не отличлся от других.
* * *
Пришло письмо Леве Литвиненко.
– Это, верно, не мне. Откуд мне нпишут? У меня родных никого нет, совсем никого.
Но н конверте стояло черным по белому: «Литвиненко Льву Андреевичу».
Лев взял у меня конверт, рзорвл, первым делом взглянул н подпись; просияв, быстро прочел письмо. Только после этого поднял просветлевшие глз.
– Это от Лючии Ринльдовны.
Я очень удивился, услыхв ткое необыкновенное имя-отчество, но Лев, видно, инче понял мой удивленный взгляд.
– Семен Афнсьевич, он очень хорошя, очень, прямо змечтельня! – нчл он горячо, кк будто я выскзл н этот счет ккие-то сомнения. – Он подруг моей ббушки. Когд ббушк умерл, он хотел взять меня к себе, только это не вышло. У нее муж был очень больной. А теперь вот он велит спросить: можно ей нвестить меня?
– Конечно, можно. Рз он твой друг, пускй приезжет, мы будем рды. А почему у нее имя ткое… стрнное?
– О, это целя история! Он итльянк. Ее родители двно-двно переехли в Россию. И он совсем кк мы, только вот имя ткое. А фмилия смя простя – Веткин.
Мы дли ей телегрмму, приглшя нвестить Леву, и он приехл. Небольшого рост, стройня, быстря. Ничего стрческого не было в ней, кроме седины: волосы кк снег, смуглое лицо почти без морщин, и глз живые, дже луквые. И одет он был кк-то очень лдно, и двиглсь легко, и рзговривл открыто и рсполгюще.
Он всплкнул, обнимя Леву, но тут же вытерл глз мленьким, в кружеве, плтком, и скзл Гле:
– Я знл его мть и ббку – всю семью. Близкие, очень близкие мне люди.
Лев стоял, хмурясь и куся губы, – то ли улыбку сдерживл, то ли слезы.
– Не ндо, не ндо, – зторопилсь Лючия Ринльдовн, – то все прошло. Я рстревожил тебя, прости. Хотелось повидться с тобой, я ведь теперь тоже одн, ты знешь…
Мы оствили их вдвоем у меня в кбинете, чтобы они могли поговорить без помехи.
Вечером, когд мы с Глей поили Лючию Ринльдовну чем у себя в комнте (он остлсь переночевть), кто-то прошел мимо ншей двери, и до нс донеслось:
– А эт струшк, которя приехл, он Левке ббушк или кто?
Кто-то зшикл в ответ (должно быть, покзывя н ншу дверь).
– Никк не могу привыкнуть к тому, что я струшк, неиспрвимый я человек, – зговорил нш гостья. – Вот приятельниц моя моложе н три год – ей всего шестьдесят. Вижу: струшк. А себя – нет, никк не чувствую струшкой. Годы мои, конечно, не млые. А только очень не люблю, когд меня струшкой зовут! – с веселым вызовом докончил он.
– Лдно, не буду! – говорю я и невольно смеюсь.
– Это хорошо, тк и ндо! – поддерживет Гля.
– А не смешно, нет? – добродушно и пытливо поглядел н нее Лючия Ринльдовн, и в ее глзх я прочел: «А и посмеетесь – не испугюсь!» – Я рд, рд, что мльчик попл к вм, – продолжл он. – Боюсь детских домов. Когд-то бывл я в приютх – тягостно вспомнить: дети обриты нголо, худые, серые ткие. Ну что ж, никкого срвнения, – И, помолчв, вдруг перешл н другое: – Это я к Леве проездом попл. Еду от дочки к брту. Не ужилсь.
– Что тк?
– У дочки – свекровь. А свекровь с тещей в одном доме – не дело это.
– Ну смотря ккие хрктеры у тещи со свекровью, – неделиктно змечю я.
– Ккие-никкие, все рвно. Нет, не люблю есть хлеб из чужих рук. К брту еду.
– А тм не чужие руки?
– Рботть буду. Могу хозяйство вести, экономкой пойду.
– Вот и пошли бы к нм, в нш дом – хозяйство вести, – полушутя предлгю я.
– Что вы! С детьми – это рбот дскя. Я свою дочку рстил – с ног сбилсь.
– Потому что дочк одн, верно?
– Верно, одн. А когд много, легче?
– Куд легче! Он смеется.
– А првд, Лючия Ринльдовн, – вдруг и просительно и нстойчиво говорит Гля, – пошли бы вы сюд, к нм! Подумйте хорошенько. Првд, семья большя…
– Д уж слишком велик семья, – кчет головой гостья. – Я к ткой не привыкл.
Н другой день он сердечно рспростилсь с нми и уехл, ни словом не вспомнив о ншем предложении.
* * *
Н большом плотном листе нчерчен плн нших угодий: три дом, пустырь, з пустырем – плодовый сд.
Что здесь будет?
Сделны уроки, кончен ужин, и в ккую комнту ни згляни – н чьей-нибудь кровти рзложен плн и вокруг собрлись ребят.
– Вот бы, – говорит Витязь, – вот бы посдили бы мы дуб до смой школы. А в школе стли бы сжть дльше – до смой Хмелевки. А в Хмелевке стли бы сжть до Якушенцев. И тк до смой Москвы. А?
– Уж лучше тогд березу – ткя будет беля дорог, – говорит Крикун.
…В столовой полутьм. Стоит одн только лмп, отбрсывя неширокий круг свет. Возле нее двое – Король и Всилий Коломыт.
– Слушй, Коломыт, – говорит Митя, поднимя голову от тетрди, – что же ты со своими не думешь ни о чем? Твои все бегют и к другим зглядывют, нет чтоб смим придумывть. Будете в хвосте – что хорошего?
Всилий мшет рукой: отвяжись, мол.
– Э-эх! – говорит он ндсдно. – Ну их к лешему, вши детские дом! Душно в них. Воздуху нет. Кричт, брнятся: того нельзя, этого нельзя.
– Ты в уме? Кто это н тебя кричит? – вскидывется Митьк.
– Ну, это я зря. Тут никто не собчится, верно. Тк велят учиться. А если я не хочу? Кждый день – рботй, рботй. А что рботть-то?
– Д ведь нчинем только. Увидишь, рботы будет – дохнуть некогд. Еще взвоешь!
– Взвою… Рзве ты понимешь! У меня к рботе тк руки и лезут. А учиться… Вон в здче спршивется: сколько сен съест коз? Ну к чему? Сколько ей ндо, столько он и съест.
В отряде у Коломыты – Горошко, Щупик, Литвиненко. Шупик, если его не подтолкнуть, тк и будет стоять н месте. Литвиненко – былинк. Его гнет и кчет то в одну сторону, то в другую, его мло зботит, н кком месте окжется отряд. Но не ткой человек Вня Горошко! Д еще ему вечно портит нстроение Лир, который двно уже всех оповестил, чтоб никто и не ндеялся придумть лучше, чем придумют у них в отряде. Кково выносить эткое бхвльство, д еще когд у тебя ткой тюлень комндир!
Свои огорчения есть и у Лиры: его возмущет Король. Митя ничего не хочет скрывть и, если кто интересуется, преспокойно рсскзывет обо всем, что зтевет отряд.
– Дурк ты после этого! – кричит Антолий.
– Д что ты жмешься? Жлко рзве? А мы еще придумем, трудно нм, что ли! – весело подмигивет Король.
– Рук дющего не оскудевет, – говорит Всилий Борисович. – Легкий будет человек Митя. И с ним всякому будет легко. Вот только не поплсь бы ему жен с хрктером. Он по доброте не стнет ей перечить, он его и скрутит в брний рог.
Я смотрю н Короля – до свдьбы ему еще длеко. Нет, не ткой рстет человек, чтоб его кто согнул в брний рог!
* * *
– Семен Афнсьевич! Вм письмо!
Лир мчится н всех прусх и мшет белым конвертом.
Я всегд нетерпеливо жду почты. От кого оно, письмо? Что принесло с собой?
Знкомый почерк. О, д это Репин.
Из Березовой Поляны обычно получл я письм, нписнные сообщ. Чсто писли Сня Жуков и Сергей Стеклов. Но от Репин это первя весточк. Я ждл ее двно. В письмх, которые я слл в Березовую, я не рз обрщлся к нему, но он не откликлся, и это тревожило. Дже в горячке новой рботы я много думл об Андрее – почему он молчит? И нконец-то вот оно.
Дорогой Семен Афнсьевич! – читю я. – Все не писл Вм, все хотел снчл решить, потом уж нписть. Очень хотел ни с кем не советовться, решить н свой стрх и риск. Но вижу, что никк ни н чем не могу остновиться.
Месяц нзд приезжл в Березовую мой отец. Вы знли, что он приедет? Я думю, что знли. Приехл отец и зовет домой, и я не зню, кк поступить. Мне хочется остться в Березовой, еще больше хочется поехть к Вм. Но и туд тоже хочется…
Перед словом «туд» несколько слов было зчеркнуто. Я вгляделся. Снчл Андрей нписл «домой» – зчеркнул. Нписл «к отцу и к мме» – зчеркнул. Видно, долго искл верного слов и остновился н неопределенном «туд».
Что же мне делть? – читю я дльше. – Я бы хотел просто съездить, нвестить, потом уж решть. Что Вы мне посоветуете? Отец привез мне письмо от мтери («ммы» было зчеркнуто). Он зовет. Влдимир Михйлович говорит, что ндо ехть. А кк по-вшему? Отвечйте мне поскорее.
Андрей.
Советовть всегд трудно. Я покзл письмо Репин Гле.
– По-моему, ндо ехть к родителям, – скзл Гля. – А ты кк думешь?
Я подумл, поколеблся и покзл письмо Королю. Король прочитл, положил н стол, подумл немного.
– Я бы остлся в Березовой, – скзл он нконец. – Тк ведь то я. Я ни отц, ни мтери не помню.
Рботы было по горло, но что бы я ни делл, я думл об этом письме. То я видел Андрея, кким он был в первые мои дни в Березовой – смоуверенным, холодным и рвнодушным.
То вдруг всплывло нпряженное, чуть беспомощное лицо – тк он слушл рсскзы Гнс о Гермнии. То вспоминлись отчянные глз, и я слышл срывющийся голос: «Семен Афнсьевич! Возьмите деньги!»
Кков он сейчс? «Он хорошо помогет нм. Он теперь руководит отрядом, и это у него вполне получется» – писл мне Николй Ивнович. Но что з этим кроется? Привязнность к дому? Или роль комндир льстит влстной нтуре Андрея? Я знл – это не прежний Репин, многое в кем изменилось; но ведь теперь я и требую с него по-иному. О ком он думет сейчс больше и ревнивее – о себе или о других?
Поздно вечером, когд все уже улеглись, я сел з ответное письмо. Долго лист бумги лежл передо мною нетронутый, прежде чем я нконец нписл:
Мой дорогой!
В жизни кждого человек непременно нступет ткя минут, когд он должен решть см и ничей совет не должен ему мешть. Думю, ткя минут нстл и в твоей жизни.
Я слышл – ты хорошо рботешь, ты нужен в Березовой. Если хочешь, приезжй к нм, будем рды, и рботы у нс здесь много, с Николем Ивновичем я бы столковлся. Кк видишь, ты нужен и в Березовой, и у нс в Черешенкх, и, конечно, дом, тм, где родился и рос. Одно скжу: к родителям можно ехть, только если ты уверен, что не принесешь им нового горя. А это решть тебе смому.
Жму твою руку и обнимю тебя. Большой привет всем.
Твой С. Крбнов.
Ответ пришел через неделю:
Еду в Коломну. Спсибо Вм з все. Привет Глине Констнтиновне, Королю.
* * *
Нстя был стрше Леночки и в этой крепкой дружбе игрл первую скрипку. О чем бы ни зшл речь, н все у Лены был один ответ: «Я кк Нстя!»
Но вот совсем нечянно выяснилось одно обстоятельство, о котором никто не подозревл.
– М……ш…… – нзвл Лен буквы в ккой-то книге, лежщей рядом с Глей.
– Ну, вместе? – почти мшинльно спросил Гля.
– М…ш… – неуверенно скзл Лен.
Гля нписл крупными печтными буквми еще несколько слов. Лен спрвилсь и с ними.
Вот это был удр в смое Нстино сердце. Лен читет! Он не могл вынести ткого унижения: ведь он стрше, ей осенью в школу – и, однко, он не умеет читть, Лен читет… Нстя молчл, но видно было, что ей невмоготу.
– Я тебя тоже нучу! – предложил Лен.
– Мы тебя нучим, к сентябрю будешь читть! – нперебой говорили остльные.
Коломыт ничего не скзл, но нзвтр, вернувшись из школы, взял смое обыкновенное полено и принялся мстерить кубики. Нстя и Лен сидели рядом и молч почтительно следили з кждым его движением.
Потом Ася Петров нрисовл н кубикх буквы. И нчлсь новя стрниц в Нстиной и Лениной жизни. Дже поигрть во двор они теперь выходили неохотно. Целыми днями просиживли в уголке н полу и строили, строили дом, лестницы, зборы, колодцы. Соствляли из букв слов, потом и целые фрзы. Кубиков хвтло: Коломыт, не жлея ни времени своего, ни труд, подкидывл все новые, то поменьше рзмером, то побольше.
– Ккие буквы знешь? – спршивл он Нстю. – Это ккя? А это? Ну-к, сложи «Всилий»… А теперь «Коломыт»… Ишь ты! Ну, молодец.
Недолго спустя он скзл мне:
– А можно… когд соствлять этот… ну, плн…
– Д?
– Если для мленьких построить вроде ткую беседку… гриб ткой, знете? От солнц летом… и чтоб игрть тм. Вот для Нстсьи, для Лены… Может, и еще тких пришлют.
– Что ж, – скзл я, – вот и предложи своим.
* * *
Биологию в школе преподвл Пвел Григорьевич Пвленко – человек желчный, сердитый и внешности непривлектельной: зубстый щучий рот, не знющий улыбки, голов огурцом. Строг он был до чрезвычйности, зто совершенно ровен и одинков со всеми, и ему ничего не стоило вчершнему отличнику поствить «плохо» и, нпротив, зведомому лентяю вывести «отлично», если лентяй н сей рз это зслужил.
Природ не был для Пвл Григорьевич источником рдости, кк для Влдимир Михйлович, но он превосходно знл ее зконы и рсскзывл о них обстоятельно и толково.
– Ндо бы ввести его в жюри по конкурсу, – зметил кк-то Всилий Борисович. – Кк думете, соглсится он?
Пвленко соглсился и сообщил, что по вторникм и четвергм после уроков к нему можно приходить н консультцию. Девочки пошли к нему в первый же вторник. Вернулись озбоченные, дже встревоженные. Я поинтересовлся, с чем в они ходили к Пвлу Григорьевичу, и в ответ услышл:
– Хитрый вы, Семен Афнсьевич! Вы своим рсскжете! Ндо скзть, что мы определили тк: отряды девочек и Коломыты – в Глином ведении, в отряде Искры воспиттелем Всилий Борисович, в отряде Витязя – я.
Я пострлся не обидеться.
К дому, где помещлсь столовя, примыкл большой пустырь. Он сползл в зросший колючкми оврг, который отделял нс от сел. Вокруг пустыря рзгорелись споры.
– Тут только овощм место, это ж целин, тут, может, только при Трсе Бульбе рос мк, может, глушки, – говорил Митя.
– Арбузы, лучше рбузы! – убеждл Литвиненко.
– Тк-тки все поле под квуны пустить? – презрительно переспршивл Гриш Витязь.
Я почти не вмешивлся, только отвечл, если ко мне обрщлись с вопросми: когд лучше сжть деревья – весной или осенью, кк узнть, готов ли к посеву земля?
– Про дуб Витязь зря говорит, – объявил мне кк-то Горошко. – Совсем дже зря. Пвел Григорьевич нм объяснил: его врз сорняк здушит, и солнце сожжет, и ветер положит, ему и не подняться. И совсем дже не дуб мы будем сжть.
– А что же?
– Э, Семен Афнсьевич…
Вня хитро подмигивет: не тк-то, мол, я прост, кк вы думете! Но рскрыть чужой секрет он не прочь:
– Девчонки-то что выдумли – все клумбы зсдить георгинми. «Крсиво, говорят, все кругом крсное». А Пвел Григорьевич им: «Вы что, в уме? У вс до осени клумбы будут голые, георгин – осенний цвет».
– Ты что же чужие тйны выблтывешь?
– Я думл, вм интересно…
* * *
– Послушй-к, – говорю я Гле, – я ошибюсь или првд ребятм кжется, что я не ко всем одинков?
Гля отвечет не срзу; по лицу вижу – ей тоже не хочется меня обижть, но уж конечно он не может не скзть, что думет:
– Знешь, д. Все видят, что больше всего тебе по душе отряд Искры. Тм Король, Лир – все твои друзья.
– Подумй, что ты говоришь! А Коломыт, Горошко, Витязь уж будто мне не друзья? Что я, кого-то выделяю? Или придирюсь к кому-то?
– Ты резок с Ктевым.
– А он кков со всеми?
– Кков бы он ни был, но ты должен относиться к нему совершенно тк же, кк и к остльным.
– И глдить его по головке? – не могу удержться я. Гля отворчивется.
– Больше ничего не буду тебе рсскзывть.
Гм… тк.
* * *
Вечером 14 преля кждый из комндиров вынес в столовую большой зпечтнный конверт (четыре одинковых конверт склеил для этого случя Крещук) и положил н стол девизом вниз. Я перетсовл конверты и зпер в шкф н ключ. Звтр после обед к нм явится жюри: Пвел Григорьевич, Петр Семенченко – председтель учком в ншей школе; Андрей Ульяшин – ученик седьмого клсс и строст биологического кружк; Ольг Алексеевн Зотов – преподвтельниц русского язык. (Всилий Борисович, Коломыт, Король и я вошли в жюри с совещтельным, но не решющим голосом. Решть должны люди сторонние, хлднокровные.) Придут строгие судьи, сядут у меня в кбинете и решт судьбу кждого проект.
…Девизы были нписны печтными буквми в првом верхнем углу конверт. Н одном стояло: «Ндежд».
– Нверно, девочки! – улыбнулсь Ольг Алексеевн. Н другом было нписно: «Хочешь быть молодцом – выше держи голову!»
Ох, кк пхнуло н меня Березовой Поляной! Это Король придумл, не инче!
Третий конверт окзлся под девизом: «Мы рождены, чтоб скзку сделть былью», четвертый – совсем неожиднно: «Попытк – не пытк, спрос – не бед».
Пвел Григорьевич и Ольг Алексеевн сели з стол, с боков примостились Ульяшин и Семенченко. Мы же, хозяев, рсселись кк попло и н чем попло, потому что восьмерым з моим столом было уж никк не уместиться.
Пвел Григорьевич вскрыл конверт с девизом «Ндежд», извлек большой, ккуртно сложенный лист бумги и рзвернул его.
По этому плну весь двор нш должен был превртиться в цветник. Рсчет был ткой, чтобы с весны до глубокой осени двор непрерывно цвел. Только-только стнет тепло – рсцветут незбудки и нютины глзки. Потом рспустятся тюльпны, н смену им придут ирисы, нстурции. И осенью не погснут клумбы: зцветут стры и георгины.
С огородом у тех, кто скрывлся под девизом «Ндежд», дело было похуже: они позботились об рбузх и дынях, но кпуст у них окзлсь длеко от водоем, огурцы и тыкв – в северной чсти огород.
– Почему это неудчно? – спросил Пвел Григорьевич. Ульяшин рскрыл было рот, но Пвел Григорьевич приподнял лдонь – и Ульяшин поперхнулся.
Неожиднно подл голос Коломыт:
– Кпусту ндо пониже, где сыро, то кочн будет кк деревяшк. А н теплую сторону…
– Н южных склонх огород, ты хочешь скзть? – перебивет Пвел Григорьевич.
– А н теплую сторону, – упрямо повторяет Всилий, – тыкву ндо, огурец. Вон, кк у нс скзно…
Пвел Григорьевич снов поднятой лдонью прегрждет путь неосторожному слову: нельзя рскрывть секрет, рньше времени объявлять, ккой проект – чей.
– А н холодную сторону… – гнет свое Коломыт.
– Н северную? – неукоснительно переспршивет Пвел Григорьевич.
– Н холодную сторону, – упрямо повторяет Всилий, – ндо горох.
– Верно, – говорит Пвел Григорьевич. – Горох ндо сжть н северной стороне, пускй будет зствой против холодного ветр. У тебя есть прктические знния, это ценно!
Коломыт умолкет тк же неожиднно, кк и зговорил, больше мы не слышим его голос до смого конц.
«Молодцы» рспорядились ншими влдениями по-хозяйски, всякому овощу ншлось место. Н редкость толковым окзлся проект под девизом: «Попытк – не пытк…» И по тому, что в нем предлглось устроить беседку-гриб для млышей, я понял – это отряд Коломыты.
Ккой же девиз у Витязя? Судя по всему – «Мы рождены, чтоб скзку сделть былью». Больше всего Витязь и Любопытнов рсспршивли меня про ягодники, в этом проекте только и рзговору, что о черной смородине д млине. Этот проект смый беспомощный.
– Плохо думли, врзброд! – говорит Пвленко. – Руководящей идеи нет, вдохновения нет. Что вы тк сердито смотрите н меня, Семен Афнсьевич, рзве я непрв?
Ах, чтоб его!
– Нет, Пвел Григорьевич, вы совершенно првы! – отвечю я, стрясь не смотреть н Всилия Борисович.
– Ну-с, – продолжет Пвел Григорьевич, – кк же мы решим? Вше мнение, Ольг Алексеевн?
Ольге Алексеевне очень по душе проект под дивизом «Ндежд», но, конечно, он несколько непрктичен…
– Лучше всех «Если хочешь быть молодцом»! – с жром говорит Ульяшин. – Првд, Ольг Алексеевн? Они все учли – у них и крсот и польз. И нет ошибок против биологии…
– А ягоды? Где у них ягоды?
– А кк же! Вот смородин, вот же – бордюром по глвным ллеям, млин – по грнице сд. Все кк следует!
Рзговор идет все стремительней. Пвел Григорьевич больше не сдерживет ребят, грозня лдонь никого не остнвливет: он и см увлекся, спорит, докзывет.
– Итк, решено, – говорит он нконец, – первое место зслуживет проект под девизом: «Хочешь быть молодцом – выше держи голову!» Второе место – «Попытк – не пытк…». Третье – «Ндежд». Четвертое – «Мы рождены, чтоб скзку сделть былью». Очень гордо нзвлись, но проект бескрылый. А теперь вм ндо бы соствить новый проект, который соединит в себе достоинств всех четырех плнов.
Что ж, мы ведь внчле тк и здумывли.
Крсные, рзгоряченные, словно не зседли, бежли нперегонки, входим мы в столовую. Все всккивют, кк по сигнлу. Нзвв девиз победителей, Пвел Григорьевич предусмотрительно делет пузу, и Лир тк громко кричит: «Ур! Всилий Борисович, ур!» – что сомнений, кому же приндлежит первое место, ни у кого не остется.
«Попытк – не пытк…», конечно, отряд Коломыты. Горошко повернулся лицом к Гле и тк хлопет в лдоши, что это стоит любого «ур».
– А «Ндежд» – это мы! – весело сообщет Нстя.
И по методу исключения «Мы рождены, чтоб скзку сделть былью» – это отряд Витязя. Мой отряд. Встречюсь глзми с Ктевым – он недоволен: последнее место… все же это здевет и его. У Любопытнов поползли книзу уголки губ. Витязь нхмурил брови и смотрит н носки своих бшмков. Последнее место… это, что ни говори, неприятно.
– Ты огорчен? – спросил Гля.
– Глупости ккие! – ответил я.
Он пошл уклдывть Леночку, я остлся в кбинете один и был этому рд.
Помню, в детстве меня учили пхть. Обливясь потом, шел я з плугом, и в иную минуту мне кзлось, что сил уже не хвтет, ноги не держт и я вот-вот упду. И вдруг – это было счстье! – плуг пошел легко. Он пошел легко, и силы возвртились ко мне, я шгл з ним счстливый, веря, что пришло умение, с ним и легкость. И услышл з спиной окрик отц: «А чтоб тебе! Ослеп, что ли?»
Нет, не умение принесло эту легкость. Просто плуг пошел поверху, он брл не в глубину, только црпл верхний слой земли – потому и стло легко.
Здесь, в Черешенкх, мне кзлось, что все вокруг делется смо собой. Нет. Тк не бывет. Всилий Борисович неотступно был со своими ребятми. Гля отдвл им кждую свободную минуту: они были все вместе, думли, мечтли, спорили. А я был в стороне. Мне было скучно – сейчс я уже мог себе в этом признться, – скучно, потому что жизнь изо дня в день текл ровно, для меня он нрушлсь, пожлуй, только грубостью Ктев, но я знл: рно или поздно мы его обуздем.
Почему тк? Потому ли, что душу свою я оствил в Березовой?
Почти никто из ребят в Березовой не помнил семьи. Нш дом был для них якорем спсенья, всем миром. В Черешенкх почти кждый из ребят помнил семью, рзрушенную несчстьем, смертью или себялюбием. Сми они никк не были виновты в своей бездомности: они не выбирли ее, не уходили из дому в поискх приключений или легкой жизни, кк Репин. Позди у них не было ничего, кроме одиночеств. И у всех был потеря – для многих еще пмятня и болезнення.
Почему же я удовлетворился видимостью блгополучия? Кк мог позволить себе зскучть? Неужели дв год смостоятельной рботы ничему меня не нучили?
Кк просто мне предствлялось: человек идет вперед и, конечно, по пути избвляется от своих недосттков, стновится все лучше и лучше. Зчем ему стновиться хуже? Слыхл я пословицу: «Без стыд лиц не износишь, кк плтья без пятн». Зчем? Не хочу стыд!
Что бы я тм ни отвечл Гле, но я-то знл, что потерпел поржение вместе с отрядом Гриши.
* * *
К теплу девочки высдили в ящики клубни георгинов и поствили в комнте н солнечное окно.
В погожие дни окно отворялось, и ветер колыхл ленты н веревочке между рмми – крсные, синие, желтые, то яркие, то полинявшие от многих стирок.
После школы мы все во дворе. Солнце пригревет горячей с кждым днем, весн нынче щедря, дружня, и мы не жлеем рук.
Вон Витязь и Ктев нмечют клумбу – вбили кол, привязли веревку с плочкой н конце и описывют круг. Знятие мирное, но Николй, но обыкновению, яростно чертыхется.
– Потише! – говорю я, проходя мимо.
Он умолкет, но тк стискивет зубы, что н скулх вздувются желвки.
– У него инче не получется, – миролюбиво говорит Гриш.
– Пускй попробует обойтись, еще ловчее получится, – советую я.
Н огороде истово трудится Всилий. Рбот горит в его рукх, он способен копть без устли с утр до позднего вечер, и видно, что нслждется: рскрснелся, глз блестят. Он почти не смотрит по сторонм, не комндует, ему неохот отрывться от дел. Но, взглянув мельком н Горошко, он подходит, почти вырывет у того из рук лопту и минуту-другую сосредоточенно копет. Потом тк же молч сует Вне рукоятку и возврщется н свое место. Увжительно поглядев ему вслед и тихонько вздохнув, Вня погружет лопту в землю под другим углом – тк, кк покзл Коломыт.
Вечером зстю Всилия н крыльце. Черное небо сплошь усыпно звездми. Звезды, что ли, он изучет? Тоже присживюсь н ступеньку. Некоторое время молчим.
– Звезды-то ккие! – говорю я.
Он долго не отвечет, я уже думю о чем-то другом, и вдруг он произносит медленно:
– Не люблю я эткую ночь. В ткую ночь у меня отец помер. Я в детдом-то уходил от мчехи… Д по отцу зскучл, вернулся. А уж теперь, когд отец помер, ну ее в болото… Эх, ккой у меня отец был: крепкий, боевой… Бывло, пойдем с ним, он рсскзывет, кк в Крсной Армии был, кк воевл. Или, бывло, я иду у него з плугом, посвистывю. Рубх рсстегнут, без пояс, ветер рвет, мне нипочем… Тк бы и шел, тк бы и шел…
Он умолк. Я не шевельнулся, не подл голос, боясь его спугнуть.
– Еще я любил лошдей обхживть. Бывло, едешь зимой – знесет всего, зпушит, зкидет снегом. А мне нипочем!
Опять помолчли.
– Или вот еще. Бывло, скжет отец: «Всюк, принеси дров». Пойду, нмхю топором сушняку. Тяпнешь – тк и отсккивет, летит.
«Бывло… бывло…» – повторял он, и в этом горьком «бывло» слышлсь и любовь к отцу, и стрстня тоск.
– Что ж тебе скзть, брт… Большя твоя потеря. Видно, хороший был у тебя отец…
– Эх, Семен Афнсьевич… Кбы вы его знли!..
* * *
– Товрищ Крбнов, – скзл мне инспектор Кляп, – вы с кем-нибудь соглсовли свою идею нсчет того, чтобы присвоить детдому имя челюскинцев?
– Я соглсовл ее с ребятми.
– А с вышестоящими оргнизциями?
– Нет, с вышестоящими не соглсовл.
– Чересчур смело! Этк кждый зведующий будет доводить до сведения детей все, что ему вздумется! Я считю это ненормльным.
– Ну почему же? – возрзил я. – Зслужим мы – попросим дть нм это имя. Вот тогд уж пускй вышестоящие оргнизции решют – окзть нм ткую честь или нет. А неужели же и мечтть мы должны только по соглсовнию с нчльством?
Но он отвечл мне суровым и неодобрительным взглядом и то и дело пофыркивл в нос, точно нсморк его мучил.
Инспектор Дементий Юрьевич Кляп был невысокого рост, широк в плечх, с лицом пухлым и румяным. Эти толстые крсные щеки, д еще при светлых, вьющихся волосх, кзлись не по возрсту ребяческими. И у него был сытый вид – смое неприятное из всех выржений, ккие встречешь н человеческом лице.
«Ох и хлебну я с тобой!» – неизменно думл я, глядя н него.
Следом з Коробейниковым смету ремонт посмотрел и Кляп. Он долго, придирчиво рсспршивл про кждую сттью. Потом откинулся н спинку стул и, глядя н меня тк, точно хотел пробурвить взглядом нсквозь, скзл:
– Все пок не докопюсь – н кком это пункте вы собиретесь себе в крмн положить?
– Кк? – Я не срзу понял. Вернее, не позволил себе понять.
– Ну-ну, – почти добродушно усмехнулся он, – мы люди свои. Я директоров перевидл дй боже. Чтоб ремонт – и чтоб н нем для себя не схлопотть? Д з кого вы меня считете?
– Вы… кжется… изволите… шутить? – спросил я, придерживя себя н кждом слове и не повышя голос.
– Ну-ну, – повторил Кляп, но уже не тк, кк в первый рз – сыто и с видом превосходств, – суетливо, неуверенно. – Ну-ну, зчем же все тк близко принимть к сердцу? Я нслышн, нслышн о вшем горячем нрве… Хотел, тк скзть, убедиться… х-х…
– Вы неудчно шутите, – скзл я. – В другой рз не советую вм убеждться тким обрзом в особенностях моего хрктер. Не советую.
После этого рзговор я не только смотреть н него – думть о нем не мог. Я понимл, что это скверно, – ведь мне с ним рботть, к нему первому обрщться по любому делу. Но и одолеть отврщение я тоже не мог.
Зню я эту подозрительность, которя не верит, что можно остться честным рядом с деньгми. Но до сих пор никогд еще ее грязное жло не обрщлось против меня.
Я видел: ему стрстно хочется поймть меня н ккой-нибудь недостче, н ккой-нибудь оплошности. Прямых подозрений он больше не выскзывл. Но однжды, рзвлившись н стуле, порсскзл о том о сем:
– В Хмелевском детдоме зв нгрел себе руки. Тысячи полторы прикрмнил. И не придерешься – ткой ловкч, все шито-крыто! Комр носу не подточит…
Я скриплю зубми, но помлкивю.
– А вот в Струмкх директор Лденко – тот позртнее, тот тысяч н пять…
– Стоп! – говорю я. – Хмелевского зв не зню, потому молчу. А Лденко не трогйте. Его зню. Не поверю. И в обиду не дм, и нпрслины слушть не стну.
– То есть кк это не поверите? Я его к суду привлекю, вы не верите! – Кляп обиженно выпрямляется н стуле.
– Я его зню. Н воровство он не способен.
– А если его осудят?
– Знчит, ошибутся. Все рвно не поверю.
Кляп смотрит н меня тк, словно я чудище зморское.
– Я, – говорит он быстро, – я верю человеку, пок он не осужден. А при ншей рботе вообще ндо с доверием поосторожнее.
Ну почему ткой тупиц должен быть инспектором? Чему он может нучить, что посоветует?
В кбинете зведующего роно Коробейников Кляп никогд не сидел, рзвлясь н стуле, ничуть не бывло! Он сидел н смом кончике стул и с тким выржением готовности н лице, что неловко глядеть. Дже голос его здесь звучл совсем инче, чем у меня в кбинете, – не слышлось в нем нчльственной сытости и уверенности.
«Ох и хлебну я с тобой!» – опять и опять думл я, когд приходилось видеть это откормленное, розовое лицо.
* * *
С утр были чисто вымыты полы и окн, все блестело тк, кк блестит только в смый веселый прздник.
Билеты, нд которыми корпел нш художниц Ася Петров, вышли очень крсивые. Рмк из зелени и цветов, нверху мелкими печтными буквми. «Поздрвляем с Первомем!» А посередине приглшение: «Просим прийти к нм н первомйский вечер. Будем рды Вс видеть. Обещем, что скучть не будете».
Последнюю фрзу прибвили по нстоянию Лиры, хотя многим из нс он кзлсь смоуверенной и просто дже нхльной. Однко сил убеждения у этого человек был почти неодолимя, и мы невольно подчинились.
Я хотел, чтобы о нс знло кк можно больше нроду. Поэтому мы послли билеты не только в школу, но и соседям – н схрозвод и в сельхозтехникум.
Актеры с испугнными лицми все время что-то бормотли, повторяя роли. Лир носился по дому кк бес – веселый и луквый.
Мы решили вынести нш прздник под открытое небо; вытщили и рсствили рядми скмейки и все стулья, ккие только ншлись. Сцен потребовл многих трудов, но мы слдили и с нею.
Перед смым вечером мы решили еще рз повторить мленькую белорусскую скзку – исполнители знли ее нетвердо. В скзке этой брин потребовл у бтрк: «Скжи мне ткое, чему бы я не поверил. Если скжешь, дм много денег. Не придумешь – нгржу плетьми».
Витязь игрл бтрк и врл нпроплую, однко брин – Шупик н все отвечл рвнодушным бсом: «Бывет, бывет…»
Но вот бтрк говорит: н небе, мол, видел твоего отц – он тм псет волов. И тут-то брин вопит: «Непрвд, непрвд!»– и остется в проигрыше.
Нчиня живописть кртину, которую он зстл н небесх, Витязь говорил:
Святые пьют горилку,
Едят яишню, мсло, сло —
И тк святых тех рзобрло…
И вдруг мы услышли:
– Убрть! Горилку убрть!
Я обернулся. В дверях стоял Кляп.
– Почему, Дементий Юрьевич?
– Могут пойти кривотолки. Горилку убрть!
– Вот что, Григорий, – скзл Митя, сохрняя н лице вполне пристойное, серьезное выржение, – ты говори тк: «Пьют кко, едят яишню, мсло, сло».
Гриш искренне удивился:
– Х, кко! Выдумл тоже. Тк рзве от кко рзберет? Нет, без горилки нельзя.
Всилий Борисович попробовл взять Кляп логикой:
– Ведь это святые пьют. Тк скзть, персонжи отрицтельные.
Но Кляп гнул свое:
– Могут возникнуть кривотолки.
По пустяку мне связывться с ним не хотелось, гостей мы ждли с минуты н минуту.
– Отствить скзку! – скзл я.
– Семен Афнсьевич! – с укором воскликнул Витязь.
…К семи стли собирться гости. Из школы пришли с десяток ребят, Ольг Алексеевн и, конечно, Пвел Григорьевич. С звод приехли секретрь комитет комсомол Вня Крев – невысокий, круглолицый и синеглзый – и еще три комсомольц, среди них Мш Горошко, сестр ншего Вни. Из техникум был тоже четверк студентов.
Мы не стли их долго мучить, усдили в ншем «зле» посреди двор, и Митя со сцены произнес совсем коротенькую речь. Прежде нс здесь, в Черешенкх, не было. А теперь мы тут – и ндо знкомиться. Мы – новые соседи, нс зовут детский дом имени Челюскинцев. Просим любить и жловть. А сейчс мы покжем мленькую пьесу, и вести вечер будет Антолий Лир – вот он!
Но, кроме Лиры, н сцене окзлся Кляп.
– Я должен дть спрвку в порядке ведения, – произнес он своим ббьим, высоким голосом. – Дому номер четыре Криничнского рйон официльно не присвоено имя челюскинцев, и здесь об этом упомянули безответственно.
Лир стоял тут же – чисто одетый, причеснный, нсколько это было возможно при его жестких, непокорных волосх. Из бокового крмн выглядывл кончик белоснежного плтк (обвязнного, между прочим, Вней Горошко).
– «Горе-злосчстье», пьес в трех действиях! – объявил он, словно никкого Кляп рядом не было.
Инспектор спустился со сцены и прошел вдоль рядов. Я зшгл следом.
– Послушйте, – скзл я, кк мог, тише. – Добейтесь мне выговор, снимйте меня с рботы, отдвйте под суд, только не портите нм сегодняшний прздник.
– Я уезжю, – прошипел он в ответ, – но я доложу… Я доложу не только в рйоне, кк вы портите детей, кк вы их рспускете и… – Он хлопнул клиткой и уже из-з огрды крикнул: – И рзлгете, д!
Я постоял у клитки. Воистину кмень тяжел и песок есть бремя, но гнев дурк тяжелее всего н свете… И я вернулся к сцене, н которой уже сновли нши ктеры.
Мне до сих пор кжется смым большим достоинством этого спекткля, что шел он в неслыхнном темпе. События сменялись, точно кинокдры, речи и движения ктеров, быть может, и не сверкли мстерством, но были тк стремительны, что зскучть зрители и впрямь не могли.
Лев Литвиненко снискл шумный успех в роли испугнного купц – он был очень нтурлен со своими вздыбленными волосми (и скосить глз он тоже ухитрился!).
Любопытнов, который н репетициях терял то горб, то живот, во время предствления лицом в грязь не удрил и ничего не потерял. Ктев был, кк говорится, в обрзе. Реплики он подвл своим обычным ворчливо-сврливым тоном, это кк нельзя лучше шло к делу:
– Что ткое – денег нет, третий день к обеду вин не подют и бтюшкину шпгу пришлось зложить…
После первого действия Лир снов выскочил н сцену и, не дв никому опомниться, обртился к Креву:
– Будьте тк добры, скжите: ккя у вс любимя цифр – ну число из однознчных?
– Любимя? – удивился Крев. – Ну пять! – Сейчс я доствлю вм большое удовольствие! – пообещл Лир и протянул смущенному секретрю лист бумги и крндш: – Умножьте, пожлуйст, двендцть миллионов трист сорок пять тысяч шестьсот семьдесят девять н сорок пять!
Крев пожл плечми, но откзться, видно, ему было неловко, и он взял крндш и бумгу. А Лир уже протягивл те же орудия одному из студентов:
– Здумйте трехзнчное число. Здумли? Переверните его, нпишите ноборот. Теперь от большего отнимите меньшее. Опять переверните и сложите последние дв числ… Сложили? У вс получилось… у вс получилось… – Лир кртинно зктывет глз, кк будто и впрямь нпряженно считя, – …тысяч восемьдесят девять. Тк?
– Смотрите-к, верно! – рзом говорят студент и все, кто спрв и слев зглядывл к нему через плечо. – Кк это у тебя выходит?
Между тем Крев может быть вполне удовлетворен, если пятерк впрвду его «любимя» цифр: у него получилось ни много ни мло – 555 555 555.
– А если б я скзл другую цифру?
– Тогд бы то и было, – бойко отвечет Лир под общий смех.
– Нет, – сердито упорствует Крев, – если моя любимя цифр – восемь? А если – три?
– У, ккой хитрый! Что это у вс сколько любимых цифр? Любимя – знчит, одн, – нствительно говорит Лир.
Синие глз Вни Крев гневно темнеют. Он уже не помнит, что он взрослый, солидный товрищ и дже секретрь комсомольской оргнизции, ему непременно ндо кк-то взять верх нд этим дерзким и нпористым мльчишкой. Но Лир успевет опередить его.
– Д вы не сердитесь, – говорит он вкрдчиво. – Вот у вс фмилия нчинется с ккой змечтельной буквы – прямо волшебня букв. Он может сделть кожный пояс кмнем. Ну-к, думйте.
В публике змештельство. Лир приходит н помощь:
– Вот ремень. А если прибвить «к»?
– Кремень! – кричит Горошко в восторге от своей сообрзительности.
– Это ткя букв! – не унимется Лир. – Всем буквм букв! Рыб он преврщет в столярный инструмент…
– К-лещи? – осторожно догдывется Крев.
– То-то и оно! А если взять чсть лиц и прибвить эту смую букву «к», получится животное.
– К-рот!
– А прибвьте к той букве рстение – и стнет дерево.
– К-лен!
Лир ведет эту чсть своей прогрммы тк же стремительно, кк игрли ктеры. Его быстро понимют, быстро отвечют ему, и Крев, позбыв про любимую цифру, вполне доволен, что его фмилия нчинется с ткой змечтельной буквы.
После спекткля дежурные позвли нс ужинть. Пок ребят рссживли гостей, я зглянул н кухню и остолбенел. Вместе с Глей и дежурными у плиты хлопотл Лючия Ринльдовн – с зсученными руквми, в пестром фртуке.
– Вы?! – только и скзл я, хотя всегд считл себя человеком, который готов к любым неожиднностям.
– Д-д, я уж срзу сюд, вот – принимю дел н ходу.
– Буду считть, что вы – мне первомйский подрок, – скзл я, крепко пожимя ей локоть (руки у нее были в муке), и, очень довольный, пошел к прздничному столу.
Еще не все гости уселись, Вня Горошко и Лев Литвиненко уже зняли свои мест. Я взглянул н них кк мог вырзительно, но они не взяли в толк. Я нпрвился к ним, но меня опередил Митя. Он прошел мимо, нгнулся к ребятм с смой милой улыбкой и скзл-то, нверно, словечк дв, не больше, но они вскочили кк ошпренные и стли усердно усживть гостей.
– Вы хорошие ребят. И дельные, – убежденно скзл Крев и вдруг спросил: – А музыкльного инструмент у вс нет?
Музыкльного инструмент у нс не было. Крев огорчился, но, подумв минуту, успокоил то ли нс, то ли себя смого:
– Ну и не ндо! – и зпел:
Стоит гор высокя, под горою гй…
Все притихли. Голос у Крев окзлся небольшой, но свежий и чистый. Почему-то особенно силен и зметен стл зпх молодой зелени, вскопнной земли, вливвшийся в рскрытые нстежь окн столовой.
Если человек хорошо поет, можно считть, что у него есть ключ ко всем, сердцм. Вот приехл – и ничего в нем приметного, необычного: и ростом невелик, и не крсвец, и тк вздорно ссорился с Лирой, и ничем не выделялся среди своих.
И вдруг…
– Еще! Еще! – зкричли все, когд Крев кончил.
Он не зствил себя просить и спел «Дывлюсь. я н небо», когд мы снов зкричли: «Еще!» – скзл:
– Нм уже пор, темно.
И вдруг поднялся Искр, з ним весь первый отряд. Ребят подошли к Степе, он взмхнул рукой, словно зпрвский дирижер, и мы услышли:
Эт песня про меня и про тебя,
Эт песня про черешенских ребят.
Мы сложили и поем ее с душой,
Перед нми путь длекий и большой.
Скворец – в скворешнике,
Орех – в орешнике,
А мы живем теперь
В своей Черешенке.
Здесь собрлись мы н прздничный костер,
Здесь ншли себе мы бртьев и сестер,
Для того семью ткую я ншел,
Чтобы жить нм было вместе хорошо.
Н этот рз припев мы пели уже все вместе – и слов и мелодия зпомнились быстро.
Хоть нс вырстят не мтери-отцы,
Хоть рзъедемся потом во все концы,
Вспоминть родной нш дом я буду рд,
Всюду встретится тебе сестр иль брт.
И снов все подхвтили:
Скворец – в скворешнике,
Орех – в орешнике…
Ни звидовть отряду Искры, ни горевть о собственной неизобреттельности было нельзя.
* * *
– Глядите, Семен Афнсьевич! – Горошко стоит здрв голову. – Иней!
И верно, верхушки сосен поседели от инея – это в ме-то! Мй н Укрине всегд теплый, тут удрил нстоящий мороз, дрожь пробирет, зубы постукивют. Ну, мерзнуть не придется, рбот не дст – ндо думть о посевх.
Позвтркв, ребят рсходятся н рботу, меня зовут в првление колхоз: председтель просит зйти, д поскорей! Вкуленко зря звть не стнет, я тотчс иду и встречю ее по дороге.
– Будь другом, – озбоченно говорит Анн Семеновн, едв поздороввшись, – созови своих ребят, которые пострше, порзумнее. Нш Ндя с ног сбилсь, с рссвет глз не осушет – знешь, сколько он сил н свою свеклу положил!
Про Ндю Лелюк мы все знем. Он со своим звеном обещл вырстить не меньше пятисот центнеров с гектр. Кк тут не помочь!
Первое, что услышли ребят н поле, было:
– Чего их нгнли? Н бис они мне сдлись!
Это кричл высокя, оплення весенним солнцем и ветром девушк, только белки д зубы сверкли н черном от згр лице, по которому он кулком рзмзывл слезы.
– Не слушйте ее! – скзл Анн Семеновн. – Не слушйте и беритесь з дело. Это в ней обид кричит. Знете, сколько он труд н эту свеклу положил? А тут н тебе – мороз! Эй, девчт, получйте помощников!
Зеленые листья свеклы съежились, пожухли. Лелюк смотрел н них, сжв зубы.
Чуть потоптвшись – кк-никк прием был не из любезных, – нши ребят вместе с девушкми взялись з дело: вокруг плнтции кучми рзложили нвоз, солому и подожгли.
– Только под ногми путться! И чего они помогут! – не унимлсь Ндя.
– Ох и язычок! – скзл вдруг Митя. – У меня тещ был – ну точь-в-точь ткя же!
Ндя остновилсь, взглянул н него и зсмеялсь сквозь слезы.
Нши, сменяясь, рботли н свекле до вечер. А костры жгли и ночью, и н другой день. Ребят возврщлись домой устлые, зкопченные и пхнущие дымом, в волосх у них торчли соломинки.
– Лется он хуже Кольки, – скзл Мефодий. – Прямо бессовестня. А другие девчт ничего, добрые. И все говорят «спсибо» и «спсибо».
– Все еще лется? – удивился я.
– Ну, поменьше, – ответил добросовестный Витязь. – Можно скзть, уже мло лется. Мруся ей кричит: «Не имей сто рублей, имей сто друзей – верно, Ндя?» А он говорит; «Ну, верно».
* * *
В школе, в детском доме нет тких людей, чтоб не приносили ни вред, ни пользы. Недоброй пмяти Мрья Федоровн все вокруг себя отрвлял духом грубости, неувжения, неопрвднной злости. А приехл Лючия Ринльдовн – и с нею пришло в нш дом нечто новое. Уж не говорю, что готовить он был великя мстериц, это хоть и проз, но весьм существення. Ккой-нибудь гороховый суп или незмысловтые кртофельные котлеты – прежде ребят встречли их дружным и недвусмысленным: «У-у-у!» – теперь нходили смый рдостный прием.
В первые же дни ребят почувствовли, что кждый ей интересен. Придя из школы, почему-то хотелось сообщить ей: «А меня спршивли! Про лягушек и про ящериц! „Хорошо“ поствили!» И он не отделывлсь вежливым «д?». Он шумно рдовлсь: «Неужели? Нет, ты меня удивил! Ты же скзл, что не успел прочитть по второму рзу?» Знчит, не пропустил мимо ушей то, что говорилось з чисткой кртошки и мытьем кстрюль!
Кроме того – и это было ох кк вжно! – Лючия Ринльдовн был многорук, он все умел.
Вскоре после Мйских прздников мы получили цветной стин н летние плтья девочкм. Я полгл, что мы сделем всем одинковые плтья. Лючия Ринльдовн восстл:
– Кк это одинковые? Рбочий костюм – это пожлуйст. Но домшнее плтье, тем более нрядное, шить без рзбору, всем одно и то же – кк можно! Дети-то рзные! Вон Лид худенькя – ей оборочки. Олечк по-другому сложен – ей и фсон другой.
И словно мло ей было своего дел, он взялсь руководить шитьем. Ей не ндоедло подолгу рссуждть – кому что пойдет, У нее были свои взгляды и своя терминология.
– Вот это просто, но мило, – говорил он. – А это – простенько, но со вкусом.
Постепенно мы взяли в толк, что это и впрямь не одно и то же!
Позже, когд мы шили костюмы мльчикм, кто-то скзл Витязю:
– Стой прямо, чего живот выпятил!
И Лючия Ринльдовн строго возрзил:
– Не трогйте его, у него от природы ткой гордый ход!
Если у портнихи дело не лдилось, Лючия Ринльдовн вооружлсь ножницми и иглой и мигом подкривл, сметывл, не столько объясняя, сколько покзывя, совсем кк Всилий Коломыт.
Вечерми он охотно игрл с кем-нибудь из ребят в домино и умел не сердиться, если проигрывл.
Однжды он сел з домино с Крикуном против Ктев и Лиды. Рсположились они н кухне: у Лючии Ринльдовны стояло что-то н плите и он время от времени помешивл в кстрюле. Я зшел зчем-то н минуту и зстрял, глядя н игрющих.
Николй вклдывл в игру столько зрт, что все только диву двлись. Он крснел, руглся, негодовл и нконец с ненвистью крикнул Лиде, своей пртнерше:
– С тобой хоть не сдись игрть, чертов дур!
Лид побледнел, помедлил минуту, потом вдруг встл, молч отодвинул тбурет и вышл из кухни.
Мне покзлось – Николй н секунду смутился. Но тотчс тряхнул головой, смешл кости и тоже пошел к дверям.
– Можешь больше сюд не ходить, – скзл вдогонку Лючия Ринльдовн.
Изумленный, он обернулся, пожл плечми, чуть постоял н пороге, словно искл и не нходил ккие-то слов, и вышел. Почесв в зтылке и шумно повздыхв, ушел и Крикун.
– Кков! – скзл я.
Лючия Ринльдовн уже снов сосредоточенно помешивл в кстрюле и не ответил.
– Кков Николй? – повторил я.
– Д… – отозвлсь он нконец. – Ткого не скоро переломишь… нужно. С тким хрктером – куд же?
Вечером я рсскзл об этом Гле. Мне покзлось, что слушет он кк-то хмуро. И вдруг он спросил:
– А больше Лючия Ринльдовн ничего не скзл?
– Нет. А что?
– Все, что ты рсскзл про Ктев, очень похоже н тебя смого.
– Здрвствуйте!
– Вот тебе и «здрвствуйте»! Последи з собой, кков ты в игре – хотя бы з тем же домино. Конечно, ты не ругешься – еще бы! Но ты тоже збывешь обо всем н свете. Знешь, что мне Лючия Ринльдовн говорил? «С Семеном Афнсьевичем игрть невозможно. У него только свои првил првильные. Хвтет из мгзин любую кость, я, кк индюшк, н все соглшюсь».
– Вот те рз!
– Ты не видишь себя со стороны, вот и удивляешься.
Ох, до чего мне хотелось обидеться! Слов Гли покзлись мне не то что неспрведливыми – нелепыми. Но я зню: ничего нет смешнее обиженного человек – уж он-то всегд слеп и неспрведлив. Поэтому я скзл:
– Лдно, я понблюдю з собой.
– Не сердись. А?
– Нет, зчем же! Я послежу, потом отчитюсь.
– Ну… Зчем ты тк? – огорченно скзл Гля.
* * *
Может, и првд другому человеку труднее всего прощешь свои собственные недосттки? Может, и првд я в себе не змечю того, что тк ясно вижу в Ктеве?
И все, что бы ни случилось у нс, словно случлось нрочно для того, чтоб я убедился: ничего я в ребятх еще не понял, ничего про них не зню.
Однжды к вечеру приехл Кляп. Он ни словом не зикнулся о том, что произошло у нс Первого мя. Глядя куд-то мимо моего ух, он скзл официльным голосом:
– Есть укзние отобрть некоторое количество детей. В Киеве оргнизуется спецдом для особо одренных.
– Что з чушь!
– Для вс всегд все чушь, товрищ Крбнов, это двно известно.
– Кого же из них будут готовить – гениев?
– Оствим пустопорожние рзговоры. Я нметил небольшой список: Борисову, Витязя, Ктев, Литвиненко, Любопытнов, Петрову.
Он был верен себе. Его никогд не интересовл суть дел. Вот и сейчс: он дже не пострлся вдумться, не спросил у нс, кто из ребят одрен, тлнтлив; он просто зписл по лфвиту тех, что учствовли в пьесе, и еще Асю Петрову, которя рзрисовывл билеты. Только про «цревну» Вню збыл.
– Подготовьте к отпрвке, – скзл Кляп, положив список мне н стол.
– Все же спросим ребят, хотят ли они уезжть отсюд?
Кляпу, видно, и в голову не приходило, что их ндо о чем-то спршивть, что они могут чего-то не зхотеть. Он поглядел с удивлением, потом скзл:
– Только я буду рзговривть с детьми без вс, недине. Велите их прислть.
С этим я спорить не мог.
Я нимло не сомневлся, что Ктев уедет. Литвиненко остнется уж хотя бы потому, что здесь Лючия Ринльдовн, Витязь и Любопытнов с первых дней привязлись к ншему дому и, конечно, не уйдут. Не уйдет и Ася Петров. Эт большелобя коренстя девочк с умным, энергичным лицом тк стрлсь перед прздником, без устли рисовл билеты, рсписывл декорции. Об Оле Борисовой и говорить нечего. У нее открытый нрв, ее всегд привечл Лючия Ринльдови, уж он-то понимет толк в людях…
Через полчс ребят вышли из кбинет.
– ….и хрчи, и все лучше, – услышл я обрывок фрзы.
Это говорил Ася.
– Сволочь ты после этого, и больше никто, – отозвлся Ктев.
– См ты сволочь, – невозмутимо ответил Ася.
Он собирлсь спокойно, деловито. Ее нисколько не зботило, что о ней думют.
– Ты у меня зеленый крндш взял, – скзл он Вне Горошко, – двй неси скорее. Лидочк, ты у меня веревку знимл. Мне ндо книжки перевязть.
Оля Борисов упковлсь в десять минут – молч, ни н кого не глядя.
Любопытнов собирл свои вещи суетливо, кк-то воровто оглядывясь, словно брл чужое.
– Эй, рубшку збыл, я ее сегодня из-под твоей подушки вынул. Сколько рз тебе толковл – под подушку ничего не клсть! – И Горошко сует ему в сундучок рубшку.
– Вот в новом доме он збывть не стнет нипочем! – отзывется Витязь.
– Горошко, тебе не звидно? Ты тоже предствлял, тебя не позвли? – спршивет Крикун.
– Убей меня бог! – отвечет Вня, склдывя вещи Любопытнову, который стоит рядом, беспомощно свесив руки.
– До свидния, Семен Афнсьевич, – спокойно говорит н прощние Ася.
Любопытнов не поднимет головы. Мне жль его почему-то. В том доме и впрвду хрчи и одежд будут лучше, он это понимет, и пускй едет. Но я привык видеть его лисью мордочку и голубые, снизу словно срезнные глз, и он тк збвно игрл «Горе-злосчстье», – зчем ему уезжть от нс?
– Не обижйтесь н меня, Семен Афнсьевич, – говорит Оля. – И вы, ребят, не обижйтесь.
– Еще обижться н тебя! Д кто ты ткя? – отвечет з всех Ктев.
Кляп торопит ребят, и вот все они – Кляп, Оля, Ася и Любопытнов – идут к воротм.
– Ах я дур стря! – восклицет Лючия Ринльдовн, глядя им вслед. И добвляет, вздохнув: – Рыб ищет, где глубже, человек – где лучше.
Нет, думю я, здесь не легче, здесь во сто рз труднее, чем в Березовой!
Я не испытывл огорчения. Не был подвлен, кк в те дни, когд из Березовой ушел Король. Я был только зол, очень зол. Я знл – никто из ушедших ни в чем не виновт. Тут только один виновтый – я см. Я виновт, если им тут было скучно, или не по сердцу, или не чувствовли они себя дом.
Мне все здесь кзлось легче и проще, чем было в Березовой Поляне, вот теперь я понял: нет, здесь трудно. И я ничего не увижу, если не посмотрю вглубь – не пойму, не докопюсь до глвного. Ушли с Кляпом Любопытнов, Борисов, Петров – это я мог понять. Не ушли Витязь и Литвиненко, не польстились н слдкие хрчи и все прочее, что сулил им Кляп, – тоже понятно, иного я от них не ждл. Но вот Ктев не ушел, остлся делить с нми ншу обычную и не очень легкую жизнь, – и тогд мне тоже зхотелось жить здесь и рботть во всю силу, я вдруг почувствовл: меня уже не тянет обртно в Березовую!
* * *
Я думю, никкие человеческие отношения н свете не остются неизменными – дже смые лучшие, проверенные и близкие. Они меняются, рстут или убывют, стновятся глубже, дороже или, нпротив, вдруг зстывют – и это плохо. Ведь в движении жизни движутся, меняются и люди, их чувств, привязнности. Порою едв приметно. Неслышно. Кждый новый день чем-то не похож н минувший. Если дружб остновилсь, знчит, он пошл н убыль, потерял что-то. Он не рстет, ее ндо поддерживть, что может быть хуже ткой дружбы, которой нужны подпорки?
Мои отношения с ребятми не стояли н месте. Тк не бывет, если рботешь с человеком рук об руку.
Кждый день приносил нечто новое, что я про себя терпеливо и бережно, кк скупец, отклдывл внутри н кких-то счетх. Это был дорогой и вжный счет.
Был в Коломыте черт, которя очень подкупл меня и по душе был ребятм, хоть они, нверно, не отдвли себе в этом отчет. Он не только любил рботть – он к земле, к рстению, ко всему, чего кслись его большие, сильные руки, относился кк к живому существу, которое дышит, рдуется, ощущет боль. Это свойственно детям, но в Коломыте – рослом не по летм, широкоплечем и сильном – это было неожиднно дже трогтельно.
Вот мы проплывем кпусту.
– А сейчс в Австрлии осень, – ни с того ни с сего сообщет Витязь.
– А н Южном полюсе зим, – откликется Литвиненко.
– А в Америке ночь, – вствляет свое слово Горошко.
– Ккие все умные стли! – язвительно произносит Ктев.
– А что ж, и стли, – спокойно подтверждет Крикун.
– Эй, Ктев, ты поосторожнее! – громко перебивет всех Коломыт. Но он вовсе не вмешивется в этот умный рзговор, ему ндо скзть о своем: – Кпуст тк не любит, еще корни зденешь. И землю кругом рзрыхли, то здохнется. И полить ндо.
– Вчер поливли, – недовольно бурчит Николй.
– Опять ндо.
– Тк чего теперь – полоть или поливть?
– Кто это днем поливет? Вечером.
– Верно. Вечером. А почему? – спршивю я Всилия.
– Влг медленней испряется! Влг медленней испряется! – притнцовывя, кричит Горошко, который умеет шприть циттми из учебник.
– Ты чего поливешь холодной? Не видл, в бочке вод цельный день грелсь? – обрщется Коломыт вечером к тому же Ктеву.
– А не все рвно, что из бочки, что из колодц!
– Вот я тебя в прорубь зимой окуну, тогд будешь знть, все рвно или не все рвно, – сурово говорит Коломыт, отнимя у Николя лейку. – Кпусту вот кк ндо поливть – досыт. Не польешь – кочн пойдет мелкий, сухой. У кпусты воды особенный рсход.
– А почему? – снов и снов допытывюсь я.
Н это Всилий ответить не может. В нем, кк в ндежной погребице у зпсливого хозяин, скоплен верный крестьянский опыт. Он знет, он уверен в своем зннии. Но – почему? Почему? Мне кжется – его это просто не интересует и мои вопросы только докучют ему. Не все ли рвно – почему. Ткой у кпусты нрв, он любит пить досыт, вот и весь скз.
– Хороший прень ккой! – говорят ребят из сельхозтехникум (они проходят у нс прктику). – Золотой будет гроном! Вот кончит семилетку – срзу к нм! У него любовь к ншему делу.
Любовь-то любовь… Но вечерми иной рз н Всилия нпдет откровенность – и вот он говорит мне, вздыхя:
– Ничего тут стло… Эх, кбы не школ!..
* * *
В полутор километрх от нс жил семья доктор Шеин.
Ивн Никитич Шеин был змечтельный хирург. С смых молодых лет ему сулили будущность тлнтливого ученого, но он выбрл другой путь – и уже лет тридцть врчевл н селе. В последние годы он сменил Подмосковье н теплую Укрину и жил неподлеку от Черешенок уже третье лето. Он больше не рботл в больнице, но слухом земля полнится – з это время его узнл вся округ, и древние стрики и ребятишки привыкли считть его «своим доктором». Шли к нему зпросто, приезжли издлек – и человек, который, в сущности, ушел уже н покой, никогд не откзывл: днем ли, ночью, поднятый с постели, ехл по первому зову.
К нм у Ивн Никитич был ккой-то особенный, непонятный мне интерес. Звли мы его редко, болеть у нс было не в обыче. Но он см приходил к нм, серьезно спршивл: «Гостя , принимете?» – и оствлся н чс, н дв. Подолгу сиживл в сду, где вместе с кустми млины и смородины прочно пустил корни Крикун. Ивн Никитич никому не мешл, не приствл с вопросми, – ребят сми охотно рсскзывли ему о своих делх, о себе. Его не стеснялсь дже смя зстенчивя из обиттелей ншего дом – Лид.
Лиду знимли прежде всего нрвственные ктегории. Он определял людей ткими словми, кк «спрведливый», «хороший» или, нпротив, «нечестный», «злой», «ждный». Про Ивн Никитич он скзл:
– Он добрый. Это хорошо. Потому что доктор – смое глвное – должен быть добрый.
– Смое глвное для врч – знния, опыт и мужество, – скзл Всилий Борисович.
– Это конечно, – соглсилсь Лид, – но доброт глвнее. Потому что если не жлеешь человек, кк ему поможешь?
– А вот тк: впрвил руку – и хорош! Или отрезл ногу – быстро, рз, рз! При чем тут жлость? – зявил Митя, словно он уже смолично отрезл не меньше десятк чужих ног.
Лид сурово поглядел н него крими глзищми, но спорить не стл.
Ивн Никитич тоже отмечл Лиду:
– Ккие внимтельные глз у девочки. И тк он, знете, требовтельно смотрит… зсмтривет вм в душу, кк будто проверяет – все ли у вс тм в порядке?
Он нвещл нс неожиднно, в смые рзные чсы, походив, поглядев, спршивл меня про ребят:
– Вот этот, ткой шумный, – он вообще кк себя ведет?
– Ккой? А, Ктев… Это твердый орешек, – честно отвечл я.
– Рсскжите мне о нем, пожлуйст. Чем он труден для воспиттеля?
Особенно нстойчиво он рсспршивл о ребятх, которые кзлись ему трудными. Вопросы были довольно однообрзные: (Он непослушен?.. Он послушен?.. А кк вы добиветесь послушния?..»
Конечно, Шеин змечтельный врч, думл я. Но все-тки почему он знялся медициной, если его тк увлекет педгогик?
Один простой случй порзил его чрезвычйно. Лючия Ринльдовн вышл из кухни с ведром помоев. Митя выхвтил у нее ведро и сунулся в кухонное окно с криком:
– Ккой слепой черт дежурит, ничего не видит?
– Вы обртили внимние? – обернулся ко мне Ивн Никитич. Седые брови его треугольником всползли н лоб, серые глз з очкми без опрвы смотрели рстерянно. – Нет, вы подумйте! Прелестный мльчик!
– Что тут ткого прелестного? – скзл я сердито. – Или, по-вшему, струх (бог ты мой, кого я нзывю струхой!) должн тскть тяжелые ведр н глзх у здоровых мльчишек?
– Нет, нет, конечно… – збормотл Ивн Никитич. – Поступок вполне естественный. Несомненно, это в порядке вещей, но… не всегд ведь… не всегд желемое бывет действительным, если можно тк вырзиться.
Я только плечми пожл. Не хвтло еще, чтобы и я стл умиляться по поводу Митиной рсторопности.
– Не нвестите ли вы меня кк-нибудь? Чю выпьем, потолкуем, – предложил он однжды. – Приходите с женой, очень буду рд.
– Охотно! – ответил я и тотчс пожлел, потому что ходить в гости для меня труд тяжкий, д и времени н это не оствлось. Но слово не воробей…
А Шеин уже поймл меня н этом неосторожном слове: – Вот и хорошо! Будем ждть. – И прибвил: – Очень бы хотелось с вми посоветовться… по некоторым поводм.
В июне вышло постновление «О ликвидции детской беспризорности и безндзорности». Это ознчло, что нм пришлют новых ребят. Кк всегд бывет, это случилось в ткой чс, когд мы меньше всего этого ждли.
Мы с Всилием Борисовичем были в Стропевске, в облоно. В доме оствлсь Гля. Он и принял с помощью Мити десяток млышей от восьми до десяти лет и пятерку довольно больших мльчишек – стршему было четырндцть, звли его Миш Вышниченко. Все они мирно вымылись в бне, с удовольствием пообедли, потом Вышниченко скзл:
– Айд, ребят, отсюд! Что это з детдом – домишки мленькие, теснот. Все рвно его рспустят, и нм опять ходить-бродить. Пошли!
Видно, все они перед тем были в одном приемнике и отлично понимли друг друг, потому что Мишу послушлись тотчс же – поднялись и двинулись к выходу.
– Эй, вы что? Окосели? – Дмитрий згородил им дорогу.
– А твое ккое дело? Пусти.
Вышниченко толкнул Короля, тот схвтил его в охпку тк, что мльчишк не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Зто язык у него был ничем не связн, и он поливл Короля отборной брнью. Гля пытлсь уговорить ребят, но они смотрели н одного Вышниченко, он и ей отвечл ругнью. Побившись с ними некоторое время, Гля скзл:
– Отпусти его, Митя. – И добвил, обрщясь к Вышниченко:– Можешь идти, здесь никого нсильно не держт. Но млышей я с тобой не отпущу. Идемте, ребят, я покжу вм, ккя у нс будет крусель.
Митя понял ее н лету – он выпустил Вышниченко и, сгребя в охпку млышей, сколько могли ухвтить зрз его длинные руки, весело подмигнул рыжим глзом:
– О бртцы, у нс не одн крусель, у нс тут еще кое что нйдется! Злезй в смолет, будешь летчиком! – и, выбрв смого удивленного и рстерянного млыш, вскинул его нд головой.
Остльные тк и охнули от изумления и звисти. Коломыт подхвтил еще кого-то из мленьких, Лид взял з руку другого, Ктев крикнул:
– Чего стоите? Всего хорошего! – и сгреб еще двоих.
Вышниченко кинулся к нему с кулкми, но его придержл Искр.
Млыши не успели опомниться: Митя, смеясь и блгуря, покрутил перед ними крсный крндш, подкинул вверх.
– Хоп! – Крндш точно рстворился в воздухе. – Хоп! – И Митя с преувеличенным удивлением вытщил этот смый крндш из-з шиворот мленького Сени Артемчук. И Сеня стоял, рстопырив руки и вытрщив глз.
Вышниченко был взбешен. Четверк стрших топтлсь, не зня, что предпринять.
– Айд! – повторил он, и четверо поплелись з ним. Их никто не удерживл.
Минут через двдцть приехли мы с Кзчком. Гля был смущен и огорчен, Всилий Борисович принялся утешть ее, я только бросил нспех: «Не горюй, обойдется!» – и ринулся н шоссе, еще не очень понимя, кк быть.
Но, видно, я родился под счстливой звездой: по шоссе нвстречу мне шл знкомя колхозниц Ттьян Егоровн и вел в поводу гривстую белую лошдку. Я кинулся к ней.
– Ттьян Егоровн! Будь тк добр, одолжи Белку н полчсик! – и, перехвтив повод, вскочил н лошдь.
Смирня Белк, несколько удивлення тким поворотом судьбы, хотел было зупрямиться, но рздумл и зтрусил по шоссе. Я знл, что ребят пошли этим путем. Скоро я уже звидел их впереди. Никкого плн у меня не было, я только знл: уговоры бесполезны.
Обгоняя их, я услышл гневный возглс:
– Подумешь, детдом! Видли мы…
Метров через десяток я соскочил со своего коня, поскользнулся и упл, к великому изумлению Белки, которя подошл вплотную и глядел н меня с укором. Но мне не н Белку ндо было произвести впечтление.
Ребят, подбежвшие ко мне, кк только увидели, что я упл и не встю, рстерянно переглянулись. Я лежл, неподвижный, несчстный – ткой здоровый дядя! – и взывл о помощи. Это их ошеломило. Дже тот, в котором я тотчс признл смого Вышниченко, не срзу обрел др речи. Признл я его по рзгоряченному после недвней переплки лицу, глвное – по недоброжелтельному, но точному описнию Вни Горошко: «Вихрстый ткой, пучеглзый».
– Чего делть-то? – спросил нконец Вышниченко.
– Придумйте, хлопцы, – простонл я. – Н коня мне не сесть.
И они придумли: сплели из рук носилки и потщили меня, то и дело сменяясь. Нелегко им пришлось: все, кроме, пожлуй, Вышниченко, кзлись щупловтыми, ни одного Коломыты не было в этой пятерке. Но они добросовестно спсли пострдвшего, тщили, пыхтя и обливясь потом, попеременно вели в поводу Белку и еще стрлись меня подбодрить.
– Вы не бойтесь, мы скоро, – тяжело переводя дух, утешл Вышниченко.
Я рд бы вскочить и пойти своим ходом. Жлко ребят, д и смому неудобно: не спрвляясь попрно, они ндумли волочить меня все срзу – двое под мышки, двое з ноги, – и это тоже нелегко не только им, но и мне. Но кк быть? Никкое слово их не проймет, они ушли из ншего дом, рссорившись с ним нсмерть, и вернуть их можно только хитростью!
– Д куд же вс, дядя? – вдруг спросил Вышниченко.
– Тк несите… скоро уж… – ответил я, стрясь подольше не вдвться в подробности.
Мы дотщились до ншего дом с другой стороны, д ребятм было недосуг оглядывться, примечть – не похоже ли место, куд мы идем, н то, откуд они уходили.
– Вон тут….
Меня опустили н землю, я полежл секунду, когд Вышниченко скзл, озирясь: «Э, постойте, где же это мы?» – я вскочил:
– Вот спсибо, хлопцы! Пок вы меня волокли, я, кжется, здоров стл. Прво слово!
Теперь уже не у одного Вышниченко – у всех пятерых глз готовы выскочить из орбит. Безмерное изумление нписно н взмокших, крсных физиономиях, И вдруг еще что-то мелькнуло во взгляде Вышниченко. Смешно: я зствил его изрядно попотеть, я обмнул его, он смотрел н меня весело, чуть не с восторгом!
– А? Чего? – только и скзл он.
– Ну кк же? Говорят, ткие хорошие хлопцы приходили, потом ушли. «Зчем, спршивю, ушли? Кк тк ушли? Ндо догонять». Эй, принимйте гостей!
Мы вошли во двор. Я смеялся и сыпл прибуткми, не двя ребятм опомниться. Вышниченко млость упирлся под моей рукой, однко шел – видно, слишком был ошеломлен.
Если я првильно понял хрктер Вышниченко (бывет же, что можно и з чс понять человек!), ни при кких обстоятельствх он не допускл мысли о поржении. Считть себя побежденным он просто-нпросто не мог. И мы с ним вернулись кк сообщники, дружно рзыгрвшие одну и ту же веселую шутку. Его не ндули, не одурчили, с ним пошутили, д еще кк ловко!
Всилий Борисович молч выслушл мой рсскз,
– Опять не соглсны? – спросил я.
– Д кк вм скзть… Победителей не судят!
* * *
Вышниченко и еще троих новеньких мы определили в отряд Коломыты. К кждому из новеньких прикрепили «стрик» – пускй н первых порх покжут, рсскжут, помогут обжиться. И я скзл Мефодию:
– З Вышниченко отвечешь ты. Ты, брт, привык з себя одного думть – думй и з него, пок не освоится с ншими порядкми. Все время думй!
Мефодий смотрел н меня и все моргл, моргл быстро и мелко. Это я з ним уже знл: моргет – знчит слушет внимтельно, стрется вдумться и ничего не упустить.
Ктеву мы поручили двух восьмилетних – Пню Ковля и Семен Артемчук. «Куд мне их?» – ясно говорило его лицо, но вслух он не зпротестовл. Вечером, нездолго до сигнл «спть», я позвл его в свой кбинет:
Смотри, Николй, с этими ребятми нельзя рывком, злым словом.
– А зчем…
Он, конечно, хотел скзть: «Зчем мне их нвязли?»
– Не прерывй, слушй, если с тобой говорят. Ковль – сирот.
– Я см сирот.
Подвляя бешенство, я скзл очень тихо:
– Рз см сирот, должен лучше другого понять. У него мть неделя кк умерл, ему восемь лет. А у Артемчук мть в больнице, при смерти. Понял? А не хочешь понять – возьмем их у тебя, переддим другому. Тут сердце нужно, в тебе, я вижу, сердц еще мловто. Тк кк же – оствить ребят з тобой или другому передть?
Прошл длиння минут. Он смотрел куд-то мимо меня и теребил пояс. Ох, до чего трудно было ему скзть то, что я нконец от него услышл:
– Лдно… оствляйте.
– Смотри, отвечешь з ребят. Поствь их койки рядом со своей.
– Кк же рядом, если их двое? По обе стороны, что ли? – угрюмо спросил Николй.
– Сообрзи, кк удобнее. Иди.
Пня Ковль вствл и ложился с плчем. Он только что потерял мть, несколько дней провел у соседей, потом его привезли к нм. Но ему все рвно где ни жить – он ничего знть не хотел, горе зполняло его до крев, и он плкл, плкл не перествя, исходил слезми. В первую же ночь, уже около двендцти, к нм постучлся испугнный Ктев.
– Глин Констнтиновн, Пшк ревет, никкого слду нет!
Гля привел млыш к нм. Его трясло, уже и слез не было, он только судорожно всхлипывл, цепляясь з Глю, не слыш слов утешения. Д тут и не в словх суть, тут больше знчит лсковый голос:
– Ну, сейчс, ну, сейчс… вот тк… вот тк…
Повторяя это снов и снов, Гля посдил Пшу к себе н колени и принялсь укчивть, кк мленького. Нконец он уснул, измученный, он тихо переложил его н свою кровть и продолжл мерно похлопывть по плечу, он и во сне вздргивл всем телом.
Утомленный плчем, он проспл до полудня, рскрыв глз, тотчс опять злился слезми. Гля помогл ему одеться, см умыл. Пш был в ее рукх точно кукл – не сопротивлялся и не помогл, ему было все рвно. Гля отвел мльчик в столовую и кое-кк, с трудом нкормил.
И тк весь день. Что бы Гля ни делл, куд бы ни шл, он всюду брл с собой Пшу. Он коплся с нею в грядкх, поливл клумбы – и вдруг сдился н землю и опять зливлся слезми. Гля не говорил: «Не плчь», он утирл ему слезы, приговривя что-то сбивчивое и неясное:
– Ну вот тк… ну вот тк…
Вечером он постелил ему и себе в изоляторе.
– Глин Констнтиновн, – сунулся в дверь Ктев, – ведь он мне порученный… Чего же он все с вми?
Гля приложил плец к губм;
– Ему пок лучше тк. Понимешь, у него все внутри болит. Он ночью опять всех перебудит. И тебе сейчс с двумя не спрвиться. Сеня-то…
Мть Сени болел двно, он уже год жил то у одной тетки, то у другой. Сейчс в больнице признли положение мтери безндежным, и его отпрвили к нм. Здесь ему стло спокойнее, сытнее, веселее. Ему бы и в голову не пришло плкть и отчивться, но он с испугом поглядывл н Пшу, и губы его кривились, вот-вот тоже зплчет.
– Ты з Сеней присмотри, им вдвоем нельзя, – скзл Гля.
Ктев удлился очень недовольный. А н другой день ему пришлось пережить уже явное оскорбление.
– Эх, – скзл Лид, – д рзве можно было мльчишке поручть тких мленьких? Рзве мльчишки чувствуют? Тут девочку ндо…
– Девочку, скжите пожлуйст! – огрызнулся Николй. – Много ты понимешь!
Видно, он был по нтуре ревнив; он и после Глиных объяснений не мог примириться с тем, что Ковля у него отобрли, и хоть Гле кзлось, что Сеню и Пшу следует держть подльше друг от друг, Ктев со вторым своим подопечным все время окзывлся подле нее.
Пш приходил в себя медленно. «А мм говорил… вот мы с ммой…» – постоянно вспоминл он, но нм не чсто удвлось послушть, что же говорил Пшин мть и кк они с Пшей жили: он тут же зливлся слезми. Все у нс было ему чужое, непривычное, все не в пору. И только в Гле он почуял что-то ткое, что нпоминло ему дорогую потерю. Гля не теребил, не торопил его, дже, пожлуй, не стрлсь отвлечь, он просто двл ему прийти в себя. Но ее постоянно окружли другие ребят, и понемногу у Пши появлялись новые мысли, не связнные с его горем.
– Глин Констнтиновн! А н ком Буденный ездит? Н кобыле или н коне? – спросит кто-нибудь из млышей.
– Конечно, н коне! – хрбро зявляет Гля.
– А ккой конь – белый или вороной?
– Белый… – Н этот рз Глин голос звучит куд менее уверенно.
В смом деле, откуд ей знть, белый ли конь под Буденным.
Н помощь неожиднно приходит Ктев.
– Д рзве у Буденного один конь! – с плохо скрытым презрением говорит он. – У него всякие: и белый, и вороной, и в яблокх. В бою, когд под комндиром коня убьют, сейчс ему другого! И н прде тоже рзные…
Он тк же внезпно умолкет, и н лице его нписно: «Что вм толковть… Эх вы, пехот!»
А првд, н кком коне ездит Буденный? А что это з конь – в яблокх? А вот, говорят, у мленьких есть свои грядки, где они? Что н них рстет? Или еще: Глин Констнтиновн говорит – зимой у мленьких будет тихя комнт. Ккя ткя «тихя»? Зчем? Вот оно что: тм будет бумг, клей, крндши цветные – вырезй и рисуй что хочешь. А если я не хочу? А не хочешь, тк и не ндо…
Возникнет мысль, збудется, тм, глядишь, снов родится. Медленно, туго приходил в себя Пш Ковль. Но – приходил…
* * *
А с Вышниченко нм всем покзлось н удивление просто. Он никого не здирл и вовсе не был строптив. Мы никк ие думли, что у него ткой поклдистый хрктер. Мне очень хотелось спросить, ккя это мух укусил его тогд, но я решил пок не поминть строго. Миш освоился быстро, не рвлся н первые роли и не помнил зл Королю.
Однжды, когд мы с ним шли по селу, он, мечттельно глядя по сторонм, скзл:
– Тут стрик живет – дуже злой. А в этой хте струх – ну никогд не спит. А тут собк н цепи, д цепь длиння.
– А ты почем знешь? Уж не похживешь ли по сдм?
– Ни, – ответил он коротко.
К вечеру того же дня все рзъяснилось. Мы знимлись поливкой – делом трудным и зтяжным. Лето стояло знойное, земля требовл влги, и под вечер все поили землю.
– Где Вышниченко? – Рз три слышл я голос Коломыты, но кк-то не вдумывлся – слышл, д и все. И вдруг в воротх появились Ттьян Егоровн, Михил Вышниченко и Анн Семеновн Вкуленко.
Анн Семеновн вошл во двор первя, крепко держ Мишу з плечо. Он упирлся, но приходилось идти – рук у Анны Семеновны сильня и влстня. У Михил вид плчевный: мйк рзорвн, волосы рстрепны, н лице и стрх и досд. А у Ттьяны Егоровны лицо сердитое, крсное и губы обиженно поджты.
– Семен Афнсьевич! – еще издли кричит Анн Семеновн. – Ты что мне говорил, когд приехл сюд? По сдм лзить не будем, д еще вших, деревенских, отучим. А вот, гляди, твой хлопец!
– З руку его схвтил, – зговорил Ттьян Егоровн. – Третий день слежу – збор и тк ветхий, тут с чего-то новя дыр, две доски выломли. Кому, думю, пондобилось? А он, вот он, и см пожловл – здрсте! Милости просим, двно не видлись! Это что ж ткое?
– Хорошо ты их воспитывешь, нечего скзть! – прервл Вкуленко. – А я гляжу – Егоровн хлопц ведет. «Что ткое, куд ты его?» А он мне и рсскзывет – н тебе!
Созвть собрние – дело одной минуты. Ребят прибежли, кк были, – с ведрми, с лейкми, н всех лицх удивление: в неурочный чс, посреди рботы… что ткое стряслось?
Теперь уже я взял Мишу з плечо, поствил его н крыльце, н виду у всех, и коротко изложил суть дел.
– Мы новичков не нкзывем, – прибвил я. – Но ты большой прень, и голов у тебя н плечх есть. Опозорил ты нс н все Черешенки. Кк быть? – обртился я к ребятм.
– Прощения пускй просит! – рздлись голос.
– Не прощу! – отрезл Ттьян Егоровн.
– Вот что, – скзл я. – Вы слышли, у Ттьяны Егоровны збор сломн. Пускй Вышниченко збор починит.
– Д не подпустит он его к своему збору! – снов вскинулсь Анн Семеновн.
– Нет уж, Анн Семеновн. Рз нш воспитнник сломл, знчит, мы в ответе. И починим, и свой мтерил поствим. Он сломл, он и починит.
Я говорил это, см прикидывл, кого бы послть с Вышниченко. Послть его одного – будет ли толк?
– Я помогу! – скзл вдруг Коломыт. – Которые доски брть, Семен Афнсьевич, которые в сре или возле кухни?
…Мы шли по селу. Вся, Мефодий, Михил и я волочили доски. Ттьян Егоровн, цоджв губы, шгл стороной. Вкуленко, не смущясь присутствием ребят, повторял:
– Рспустил, рспустил. Уж дльше и некуд. Это что ж ткое, ккую волю взяли!
– Анн Семёновн, зчем же вы н всех-то?
– См говорил – у вс один з всех, все з одного!
– Верно. Д ведь этот у нс без году неделя. А прежде рзве ткое бывло? Вот и Ттьян Егоровн скжет.
– Не бывло, д вот есть, – хмуро ответил спрведливя Ттьян Егоровн.
Нконец Анн Семеновн, пригрозив, что после все проверит свернул к првлению, и мы пошли дльше молч.
У Вышниченко лицо было свирепое, но он кк воды в рот норл – слов не вымолвил с той минуты, кк его привели к нм, и все время, пок мы потели нд збором Ттьяны Егоровны. А збор и впрямь окзлся ветхий.
– Вот он, вш дыр, – скзл Ттьян Егоровн, подведя нс к пролому.
– Лдно уж, «нш»! Чинить тк чинить, не скупиться, – скзл Всилий.
И мы, люди не мелочные, принялись лтть все дыры подряд. Мы с Шупиком рспиливли доску, Вся и Миш покмест укрепляли те, что рсштлись.
– Вон чем приходится знимться. Будто дом делть нечего, – неожиднно зявил Коломыт.
– Д уж, не было печли, – поддержл Шупик.
– Хотя бы подумл сперв, – беспощдно продолжл Всилий. – И куд понесло?
– Будто у смих яблок нету, – кк зведенный вторил Шупик, удивляя меня ткой рзговорчивостью.
– Тк нет же, чужих ему ндо! – доводил вопрос до полной ясности Вся.
– Свои нехороши! – не унимлся Мефодий. И откуд у него этот яд в голосе?
Если б я не был с ними все время, я бы подумл, что они столковлись: дилог шел без зпинки, кк н сцене.
– Где же свои? – вдруг, чуть не плч, прорвлся Вышниченко. – Где они, свои-то яблоки? Их рвть не велят.
– А у тебя терпенья нету? Зеленых хочешь? – отвечет Коломыт.
– Д ничего я не хочу! – звопил Вышниченко.
Но тут высунулсь из окн рссерження Ттьян Егоровн.
– Чего кричишь? Скжи пожлуйст, еще шумит!
Мы продолжли рботть молч. Но и половины не успели сделть, кк стемнело.
– До звтр, Ттьян Егоровн, – окликнул я хозяйку. – Будь здоров! Придем с утр.
– Будь здоров! – Кжется, голос Ттьяны Егоровны прозвучл чуть милостивей.
Нутро чуть свет мы снов были у хты Ттьяны Егоровны. Скоро вышл и см хозяйк – он спешил в поле. Он сдержнно поздоровлсь, мы тк же сдержнно ответили – было не до рзговоров. Чсов в одинндцть Вся вбил последний кол, и мы отошли, чтоб со стороны полюбовться н свою рботу. Вышниченко стоял столбом, ни н что не любовлся и, видно, хотел только одного – поскорей отсюд уйти.
Окно было нстежь, я постучл в стекло:
– Бывйте здоровы!
Н крыльцо выскочил девушк лет шестндцти с трелкой втрушек в рукх.
– Постойте, постойте! Мм велел, чтобы вы непременно отведли!
Я отведл. С достоинством, неторопливо, вытерев сперв руки плтком, взяли по втрушке Коломыт и Шупик. Вышниченко не троглся с мест и глядел в сторону.
– А ты? Бери, бери, что ж ты!
Михил змотл головой – не хотел он этих втрушек.
– Нет, нет, я тебя тк не отпущу, мм велел, чтоб все ели, бери, слышишь?
– Бери! – холодно скзл Коломыт,
Почти не глядя, Вышниченко протянул деревянную, отяжелевшую руку и неловко взял угощение. Мы пошли домой, н ходу кждый вкусно похрустывл румяной корочкой. Один Миш всю дорогу нес свою втрушку в вытянутой руке, точно уж или лягушку. Едв мы вошли в ворот, он отдл ее первому попвшемуся млышу.
– Ешь, ешь, – буркнул он ошлевшему Артемчуку, который держл втрушку обеими рукми и удивленно озирлся.
* * *
– Послушй, – скзл мне Гля еще в нчле лет, – я двно хотел, д кк-то не пришлось… А сейчс – не зню – не поздно ли будет? ..
И змолчл. Я поглядел н нее, выжидя:
– Что поздно?
– Я… я хотел бы… посдить деревце… яблоню.
– Д что же тут ткого?
– Ничего.
– Ну и сжй н здоровье.
Через несколько дней я привез из питомник сженец. Гля см выкопл ямку, снял с корней яблоньки рогожу, потом рспрвил корешки. Я было хотел ей помочь, но он мягко отвел мою руку. Сунулся Лир:
– Глин Констнтиновн, дйте я…
Он тихо отстрнил и его. Я молч смотрел, кк он вбил в дно ямы обстрогнный кол, кк бережно посдил деревце, проверил, не высоко ли оно стоит, – нет, все првильно… Он зботливо уминл землю, потом привязл яблоньку к колышку, чтоб ее не рскчивло ветром, я все стоял и смотрел с кким-то смутным чувством. Потом невольно поглядел н ребят – их много в этот чс окзлось рядом – и по лицм увидел: они поняли, что Гля не просто сжет еще одно деревце н ншем дворе, перед окнми, вклдывет в это нехитрое дело ккую-то особенную мысль. И вдруг меня будто толкнули в грудь. Конечно, эт догдк могл прийти мне одному! Но тут сзди кто-то прошептл:
– Костиков яблоня…
Это скзл не Митя, не Лир, кто-то из новых, совсем недвно пришедших ребят – уже и они знли…
Яблоньк прижилсь. Гля бережно ухживл з нею.
А потом случилось вот что.
Однжды Лир стл менять веревку, которой яблоня был привязн к колышку. Он осторожно рзвязывл узел. Я это видел и решил, что Лир выполняет просьбу Гли. Удивился – обычно Гля ухживл з своей питомицей см, – но вмешивться не стл. Нконец Лир рспутл узел, приготовился сменить веревку и тут увидел: мимо идет Крещук.
– Эй, Федьк!
Тот дже не взглянул. Это уже не впервые: Лиру кк мгнитом тянет к Феде, Феде он ни к чему. И Федор не стесняется оттолкнуть его – недобрым словом, то и просто плечом. Вот и сейчс Лир схвтил его з руку. Федя, вдруг вскипев, обернулся и изо всех сил толкнул Лиру. Антолий отлетел прямо н яблоньку, и он переломилсь пополм.
– Не тронь! – крикнул я н бегу.
Яблоньк повисл н тонкой кожице. Лир стоял рядом, беспомощно рзведя руки, смуглое лицо его покрылось свинцовой бледностью. Откуд-то взялись еще ребят, крем глз я выхвтил Лиду, тоже зстывшую неподвижно.
– Лид! Бинт!
Он помчлсь в дом.
Под ншим нвесом вмиг отысклись две плоские дощечки. Я присел н корточки. Стрясь не повредить полоску коры и тонкие волокн древесины, поднял верхушку, пристроил ее к основнию, зключил хрупкий ствол н месте перелом в лубок и, взяв у зпыхвшейся Лиды мрлю, принялся плотно бинтовть, точно сломнную руку. Вокруг было тихо, тк тихо, будто и не стояли кольцом несколько десятков ребят.
– Ты думешь, срстется? – рздлся ндо мною тихий голос Гли.
– Думю, срстется, – ответил я, поднимя голову.
Голос ее прозвучл ровно, и лицо не выдвло волнения, только сведенные брови вздргивли.
– Глин Констнтиновн! – кинулся к ней Лир. – Это я сломл, простите меня…
Лицо его было смято жлостью и рскянием.
Гля быстро провел лдонью по его черным взъерошенным волосм и ушл в дом. Мы молчли. Не я один, многие видели, кк случилось, что Лир сломл яблоню.
– С ум сойти! – не выдержл Горошко. – А ты при чем?
Но Лир, видно, и не думл выгорживть Федю, он был искренне уверен, что см во всем виновт.
– И чего я полез! – горестно скзл он. – Стл зчем-то веревку менять. Глин Констнтиновн скзл – и тк хорошо, мне зхотелось кк лучше…
Я поглядел н Крещук. Лицо его было в крсных пятнх, глз невидяще смотрели куд-то в прострнство.
– Слушй, Крещук… – звенящим голосом нчл было Лид.
Но тут Федя встрепенулся и сломя голову побежл в дом, , вслед з Глей.
* * *
Нше первое лето было и счстливым и трудным.
Хорошо было ощущть себя дом. Это чувство ко мне, кк и к ребятм, пришло не срзу, и оно рдовло. Когд мы сжли во дворе кцию, мы укршли свой дом. И если возврщлись поздно из лес или с поля, нвстречу теплились огни в окнх ншего дом. А если уходили, то, оглядывясь, видели, кк кто-нибудь из домшних с порог или из окн мшет вслед рукой.
Постепенно с лист бумги нш плн переселялся н землю, зеленел, нливлся крскми, соком ягод, обретл прохлдную свежесть зрелых плодов и овощей – это тоже был рдость. Но двлсь он не легко. Может, только цветы повиновлись нм не прекословя. Они цвели щедро, одни сменялись другими, и нш скромный двор стл нряден и весел: голубое озеро незбудок, пестря клумб глзстых мргриток, негснущий костер нстурций – чего у нс только не было! Цветы росли и хорошели, блгодрно воздвя нм своей крсотой з кждую лейку воды.
Но свекл, кртофель, кпуст! Кк они мстили нм з то, в чем мы не были виновты, – з беспощдное солнце, з рскленный воздух того лет!
Н кпусту ншу ополчились все беды, ккие только случются в кпустной жизни. Сперв нлетел кпустня мух – и мы без устли окучивли, нсыпли возле стебля соломенную резку, сенную труху. Девочки вырезли воротники из бумги, и мы н кждый стебель ндели ткой воротник, чтоб мух не пристроил своих яичек н грядке.
– Не столько того борщ поешь, сколько мороки примешь, – скзл Вышниченко, утиря пот со лб.
– Борщ – не роскошь, суровя необходимость, – откликнулся Митя, – и борщ мы тебе обеспечим!
– Я и см себе обеспечу, – отвечл Выпшиченко, угрюмо обряжя кпусту бумжным воротником.
Потом н кпусту нпли гусениц и ббочк-белянк. Это вредное существо выгрызет мякоть и оствляет от кпустного лист одни жилки – получется эткое голубовто-зеленое, кружево. Мы боролись с этой смой белянкой зсучив рукв. Мы унитожли клдки яичек н ребристой изннке кпустного лист, взрослых гусениц собирли и скрмливли курм. Коломыт – тот нстрогл плочек, нмзл их кпустным соком и нтыкл в грядки: ббочки стли отклдывть яички и н них.
– Он кпустный зпх любит, вот и поплсь, – скзл Всилий, собрв плочки, и не то чтобы мстительно, но с удовольствием швырнул их в печку.
– Что ж ты, см кких-то дв десятк нстрогл, всем не скзл? – спросил Лид.
Всилий вскинул н нее глз – в них недоумение. Он привык отвечть см з себя. Увидит, что рядом Ктев действует не тк, попрвит. А вот ккую-то свою придумку подскзть всем – н это у него пок догдки не хвтет…
Но глвное – тогд же, в вгусте, обрушилсь н нс зсух. В ярко-синем небе ни облчк, не верится, что, бывло, оттуд хлестл дождь – тяжелый, непроглядный ливень. Воздух рсклен, дже дышть трудно; посевы требуют поливки, и не кк-нибудь – лейкой, поверху, – нстоящей, щедрой, чтоб влг проникл до корня, чтоб нпиться вволю. И больше всех хотел пить кпуст: н ее рсплстнный лист солнечные лучи пдют отвесно и з день выпивют из кочн добрых полведр воды, – попробуй возмести эти полведр, когд дождя нет, – весь колодец вычерпешь! Знчит, остется одно: речк. Он не очень длеко, но под горой.
Кждый день один отряд только тем и знимлся, что тскл ведр, нполняя бочки снов и снов, без передышки. Истово трудился Коломыт, сврливо – Ктев, весело – Митя.
– Черт бы ее подрл, эту кпусту, пропди он пропдом, – приговривл Николй.
– Слыхл ткую пословицу: «Под силу бед со смехом, невмочь бед со слезми» ? – говорит Митя.
– А кто это плчет, может, я?
– Думешь, непременно ндо слезы лить? Ты слез не льешь, ноешь, ноешь хуже всяких слез.
– Ничего я не ною, и отстнь!
– Ох, и нервный же ты, – вздыхет Зин Костенко.
Николй свирепо смотрит н девочку и ни с того ни с сего опрокидывет ведро воды себе под ноги – ведро, которое он с тким трудом тщил из-под горки.
…Ночью я просыпюсь невесть отчего и с минуту сообржю – что же меня рзбудило? Выглядывю в окно – ночь луння, тишин. Но нет, что-то не тк. Не выхожу – высккивю из дому. Под горой у речки движение. Ребят нбирют полные ведр и передют друг другу по цепочке все дльше, дльше в гору – к кпустному полю. Будь у нс вдвое больше ребят, и тем достлось бы немло рботы, тут, без млышей, не тк их много – тоненькя цепочк.
– Кждый может спть спокойно, пожрный – никогд, – слышу я голос Мити.
Он их и вытщил, осеняет меня. Стновлюсь в цепь, принимю от Ктев ведро.
– Тише, рсплещете! – говорит он.
Может, этой ночью я окончтельно понял: мой дом здесь. Эти ребят – мои. Никуд я от них не хочу уходить. Дже нзд, в мою Березовую.
II
Зхр Петрович Ступку я рзыскл в Криничнске. Он был первоклссный столяр, знл токрное и слесрное дело.
Ростом Зхр Петрович был невелик, щуплый, востроносый, лицо с кулчок, и с этого лиц то сурово, то словно бы с печлью и тревогой смотрели крохотные, глубоко зпвшие острые глзки. А брови нд ними нвисли большие, густые и точно чужие н этом детски мленьком личике.
Мое предложение поехть к нм и обучть ребят ремеслу он пончлу выслушл без интерес. Потом нчл нбивть себе цену: он, мол, тоже не лыком шит, в учении понимет толк, через его руки прошло видимо-невидимо фбзйцев. Я ответил, что срзу это почуял, потому и уговривю его, не другого, и не отступлюсь, пок не уговорю.
– А чего меня улещть? – вдруг скзл он. – Я двно соглсный.
Он и впрямь был превосходный мстер и неутомимый человек. Лентяев ненвидел и знться с ними не желл.
– Мое дело учить, – говорил он упрямо, когд ему докзывли, что и нердивого ндо приохотить к труду, – кто учиться не рсположен, пускй мне глз не мозолит.
Он умел и покзть и объяснить, но едв змечл небрежность, лень, не стыдил, не увещевл, попросту выгонял мльчишку из мстерской с одним и тем же нпутствием:
– Пойди скжи, чтоб тебя тм воспитли.
По выходным дням он зпирлся у себя в комнте и, судя по всему, пропускл рюмочку. К вечеру зтягивл укринские песни – хриплым, простуженным голосом. В будни не пил, н рботу являлся строгий и дже щеголевтый, в чистой, собственноручно выглженной спецовке. Ткой же до щегольств доходящей ккуртности требовл и от ребят. Не терпел измзнных крской курток, ненвидел нечищеные бшмки или встрепнные вихры.
– Иди отсюд, – говорил он ккому-нибудь Вышниченко. – Не в хлев пришел.
После долгих поисков, рздумий и рзмышлений – з ккое дело взяться? – мы получили в Стропевске, зкз н производство бильярдных столов. Дело это окзлось, в общем, не очень хитрое. Первый блин (он же стол), кк и полгется, вышел комом – сукно легло неровно, морщило и коробилось, – но уже н следующем столе зеленя яркя поверхность был глдкой, кк озеро в тихий день.
Вня Горошко вместе с девочкми плел сетки – лузы. В первые же дни он пристроил подле себя плнку с бхромой из ниток и время от времени зплетл из ниток косичку – одну, другую, третью…
– Это чтоб видно было, сколько я сделл сеток, – объяснил он мне. – Я быстрый, глядите, сколько я в день делю! Я шустрый, з мной не угнться.
Похвстть он, конечно, любил, но рботл и впрвду шустро. В этом нетрудно было убедиться – стоило сосчитть косички из ниток.
Постепенно для кждого стло вжно не только то, кк он см спрвился с рботой. Что из того, что ты свое дело сделл хорошо, когд Литвиненко клдет крску неровно, з ним перекршивй д перекршивй. Вечером, глядишь, не н коне, н верблюде плетется твой отряд. А все из-з чего? Из-з Литвиненко! Эй, Литвиненко, долго тк будет?
Однжды Лир приплясывл у доски соревновния, потому что их отряд окзлся впереди всех. И вдруг Искр скзл:
– Непрвильно они впереди. Только нынче з контрольную по рифметике «плохо» получил. А в спльне у них вон сколько пылищи и окн грязные.
Что тут стлось! Лир кричл обо всем срзу: и что школ – одно, мстерские – совсем другое. И что «плохо» он получил по чистой случйности («Вот и Федьк скжет, и Кольк скжет!») – он просто не понял здчку, если бы понял, тк и решил бы. И контрольня тут ни при чем, и пылищ ни при чем, и окн грязные ни при чем, тут не окн считют и не пылищу, тут бильярдные столы, и зчем зря болтть! И Степн всегд тк – вдруг ни с того ни с сего лезет со своей рифметикой, и окнми, и пылищей. И чего его слушть!
Слушть Лиру было одно удовольствие, что бы он ни вопил, – столько стрсти он вклдывл в кждое слово, тк сверкли его глз, столько презрения звучло в голосе, когд он произносил «рифметик» или «пылищ». И все-тки через несколько дней н совете тк и постновили: впереди может идти только тот отряд, у которого все дел хороши – и в школе и дом, не только в мстерской. Д еще ндо не грубить, ни брниться. З кждое черное слово вычитют очки. Гм… кк же быть с Ктевым?
* * *
Однжды Кзчок вернулся из Стропевск не один. Я был во дворе, он помнил меня.
– Вот, Семен Афнсьевич, рекомендую: Виктор Якушев. Мы встретились в вгоне, он водой торговл.
Н скмейке сидит мльчик лет четырндцти и здумчиво смотрит прямо перед собой. По всему видно – устл: ноги вытянуты, руки бессильно опущены, глз погсшие. Рядом стоит ведро, в ведре – эмлировння кружк. Увидев меня, пренек тяжело, по-стриковски поднимется.
– Я его уже и в роно оформил, – говорит Кзчок. – Он у меня с путевкой.
По вечерм мы тогд читли «Двид Копперфильд». В тот вечер Гля, уств читть, отложил книгу и скзл:
– Хвтит н сегодня, пожлуй.
И все, по обыкновению, зкричли:
– Еще! Еще! Ну, немножко!
Неожиднно Виктор Якушев протянул руку:
– Можно, я попробую?
Н него посмотрели недоверчиво: ребятм, видно, кзлось, что все будет не тк, дже см книжк стнет хуже, если читть нчнет кто-то другой.
Но Гля скзл, протягивя Якушеву книгу:
– Ну, спсибо, то я устл. Вот отсюд – видишь? Ребят притихли, и в тишине рздлся голос Виктор. Голос его – густой, спокойный – звучл мягко и полно, и когд умолкл, то кзлось, от него, кк от боя стринных чсов, еще долго что-то звучит в воздухе. С первой минуты я отметил этот не по-мльчишески глубокий и мягкий голос.
– Хорошо кк читешь! – скзл Гля, когд он кончил. – Учил тебя кто-нибудь?
– Нет. Я см. Я люблю читть вслух, дже себе. – Виктор доверчиво посмотрел н Глю.
У него было нервное узкое лицо, бледное и худое, у левого глз чсто дерглсь ккя-то жилк.
В школе Виктор срзу пошел вровень с клссом, дже чуть впереди. Он стл рботть в школьной библиотеке – помогть Ольге Алексеевне, которя ведл книгми: специльного библиотекря не было. Он приносил из библиотеки книги, которые, по его мнению, стоило почитть вслух («Нверно, ребятм понрвится») или просто для Гли.
И когд мы рботли все вместе – во дворе, в огороде, – он стрлся держться неподлеку от Гли, чтоб перемолвиться с ней словом или просто помолчть рядом. Рботл он добросовестно, никогд не переклдывл своей доли н сосед. И если случлось, ккя-нибудь из девочек отствл, Виктор свой урок кончл, он тут же шел нвстречу отствшей с другой стороны грядки.
Одно меня рздржло. Рсскзывя о чем-нибудь – о серьезном ли, о пустякх ли, – он то и дело приговривл:
– Вот кого хотите спросите… Вот честное слово… Д вот Внюшк со мной шел, он вм скжет…
Тк обычно говорят люди, которые много лгут и не привыкли, что им могут верить без ссылки н свидетелей.
Он рсскзл нм, что в Стропевске у него есть тетк. Он от нее ушел – не хотел быть ей в тягость: у нее двое млых детей, зрплт небольшя.
– Я решил: пробьюсь в жизни см.
– Проджей воды по вгонм?
Он посмотрел н меня серьезным, долгим взглядом. Во взгляде этом не было укоризны, только пристльность и желние понять – много ли яду вложил я в свой вопрос?
– Это он, чтоб перебиться… для нчл… – ответил з Виктор Гля и тоже посмотрел н меня – сумрчно и с укором.
* * *
Гля бывл в школе чуть не кждый день. Н родительские собрния тоже чще всего ходил он. И стоило ей покзться н пороге, кк клссный руководитель говорил:
– Ну вот, пятьдесят процентов родителей уже здесь! Бывл в школе и я. Чще всего мне приходилось рзговривть с звучем Костенецким.
Кк сейчс вижу, сидит Яков Никнорович Костенецкий з столом – плотный, лысый, с большими вислыми усми и сердитыми бровями. Двигются брови, морщины н лбу, двигются, недовольно поспывя, ноздри широкого нос, двигются усы нд невидным ртом, который, Должно быть, беззвучно ворчит что-то… И только глз – стылые, неподвижные.
У него было к нм немло упреков, в том числе и спрведливых. Особенно допекл его Ктев; жлобм н Ктев не предвиделось конц.
Дом все понимли: Ктев уже не тот, кким пришел к нм. И не то чтобы ребят притерпелись, нет, – он и в смом деле грубил меньше; кк бы это скзть… почвы не было для грубости. Ребят отвечли кто шуткой – это смое полезное, – кто и обидой, что тоже не проходило бесследно: нгрубив и обидев, Николй потом чувствовл себя не в своей трелке, хотя, конечно, никогд в этом не сознлся бы. Обижлись чще девочки: Лид – т не терпел резкого слов и постепенно стл попросту его избегть.
– Нет, Семен Афнсьевич, – говорил он, – я лучше см сделю, у нс с Ктевым ничего не получится.
Николй, слыш ткие слов, презрительно фыркл. Но все-тки он стл помягче. Он много бывл с Глей и млышми. Првд, пончлу он ходил с ними больше для того, чтобы отбить у Гли своих подопечных, но потом это збылось. З Ковлем и Артемчуком Ктев следил, кк только мог, и уж их-то никогд не обижл. А однжды, зглянув в спльню, я увидел, кк он, сидя н кровти, пришивл пуговицу к Сениной рубшке.
Его порзило, что Гля не ругл ни Лиру, ни Крещук з сломнное деревце.
– Д я бы им ввек не простил!! Я бы им з ткое дело головы поотрывл! Я бы…
– Ты бы, ты бы!.. – передрзнил Вня Горошко.
А Митя скзл почти с грустью:
– Эх, брт, не понимешь ты ничего…
Словом, дом он кк-то притерся к ребятм, к нм, и острые углы его хрктер уже не тк вылезли. Мы хорошо его знли и не всякое лыко ствили в строку.
В школе все пошло по-другому.
В первый же день Ктев не поздоровлся с Яковом Никноровичем, и тот сделл ему змечние. Николй что-то буркнул в ответ, однко нзвтр поздоровлся испрвно – еще н дороге, увидев звуч, снял шпку и внятно скзл:
– Здрвствуйте!
Н это Яков Никнорович зметил:
– Вот, вчер збыл. Рзве можно збывть здоровться?
– А чего поминть вчершнее? – ответил Николй, и конечно же это прозвучло не слишком вежливо.
Костенецкий стл выговривть ему. Выговривл долго, не збыл и прошлогодний случй с Ольгой Алексеевной. Николй слушл непокорно, возржл н кждое змечние, кончил чудовищной фрзой:
– Д что вы ко мне привязлись, в смом-то деле?
Привычк Яков Никнорович поминть строе могл не то что Ктев – хоть кого вывести из терпения. Для него учителя и ученики были двумя врждебными лгерями, и ему постоянно хотелось учеников изловить, обличить, уличить, покрть и уж непременно нпомнить про ккой-нибудь стрый грех. Строго поминть нельзя, не то человеку стнет кзться, что никогд он не рзвяжется с прежними грехми, и неохот ему будет нчинть новую жизнь. Яков же Никнорович только и делл, что шпынял Николя и кждый день Поминл ему прошлое. Николй ответил вспышкой дикого непослушния, нчл все делть нзло. Если все сидели, он ствл, если Яков Никнорович велел встть – сдился, и тк во всем.
Поведение Ктев обсуждли н совете ншего дом, он отвечл одно: «А чего он ко мне пристет!» Мы докзывли ему, что, прв или непрв Костенецкий, он, Ктев, ведет себя возмутительно. Нконец пригрозили: если не обуздет себя, придется отнять у него подшефных, потому что ккой же это пример мленьким!
Был у меня длинный рзговор с Яковом Никноровичем. Докзть я ему ничего не докзл.
– Что же, по-вшему, я не впрве скзть ученику, что он плохо себя вел? Что же мне, поощрять его? Этк вы рспустите своих – с ними и вовсе слду не будет.
Тут вмешлся Ивн Ивнович. Он двно уже не нзывл моих «вши дети». Внимтельный и пмятливый, он теперь знл почти всех нших ребят, уж о Ктеве и говорить нечего – кто его не знл!
– Я думю, – скзл он осторожно, – вм, Яков Никнорович, пок что не ндо иметь с ним дел. Тут сломлсь ккя-то пружин, и вм н этом пути успех не добиться…
Яков Никнорович был глубоко возмущен.
– Вот это я нзывю – идти н поводу у нрушителя дисциплины! – скзл он с обидой.
Но Ивн Ивнович нстоял н своем. См он умел рзговривть с Ктевым спокойно, твердо, и н время действительно стло потише. Учителя почти не жловлись. Однко я чувствовл, что Николй снов сорвлся. Я и прежде не достиг с ним душевной близости, он все еще приглядывлся ко мне, но все же мы, хоть и не взявшись з руки, шли в гору. А сейчс… сейчс мы опять поктились вниз.
В середине октября звено Лелюк копло свою свеклу. Копли днем и ночью при кострх, две недели кряду не покидли поля, жили в тборе. Нши ребят, сменяясь, помогли, хоть и сми были зняты по горло. Дом то и дело мы возврщлись к рзговору: пятьсот или меньше выйдет у Нди? Ведь столько свлилось н нее – зморозки, зсух, мотылек!
– Когд двл обещние, должн был все в рсчет взять, – говорит Всилий Борисович.
Лид мотет головой – рсчет он не признет ни в чем.
Ктев ходит н копку кждый день – и в свой день, и не в свой. Возврщется, кк и все, устлый, грязный. Подолгу умывясь, чертыхется и бубнит:
– Ну ее к дьяволу, не пойду больше. См пускй копет. Что нм, до всех дело?
Вечером того дня я рботл н поле вместе с ребятми. Сыпл мелкий теплый дождь, костры дымили, рзмокшя земля липл к рукм, висл н подошвх пудовыми гирями. Дело шло к концу, груженые пятитонки увозили свеклу н схрозвод. Рботли молч, яростно и уже из тех последних сил, когд кжется: если н минуту опустишь руки, потом не шевельнуть ими больше.
И вдруг я услышл рядом приглушенный голос:
– Ты не думй, если пятьсот не потянет, это ничего. Мы сговорились, мы нпишем куд ндо, что ты не виновт. Потому что стихийное бедствие!
Я едв верил ушм – это говорил Ктев! Я скосил глз. Отсвет костр пдл н его лицо. Оно было доброе, дже просительное, оно утешло.
– Н бис мне вши письм! Если пятьсот не потянет, мне тогд н белый свет не глядеть… – отозвлсь Ндя.
Эх, подумл я, зля девк! Обидеть в ответ н ткие слов!
А н другой день, когд ребят умывлись после рботы, он. пришл к нм. Пришл ткя – не узнть! Брови уже не сведены у переносья, белые, зубы приоткрылись в улыбке.
– Добрый вм вечер! – скзл он. – С звод звонили – уже пятьсот, еще остлось, подсчитывют! Милости прошу к нм в гости вших хлопцев. У нс тм угощенье – нпекли, нврили. Приходите! И этого… ну, ткого… Колей звть… чтоб пришел! Д вот он, – скзл он вдруг, выуживя Ктев из гущи столпившихся вокруг ребят. – Он, знете, Семен Афнсьевич, он меня вчер утешл. А я его тк шугнул – отстнь, мол, без тебя тошно!
Он взял Николя з руку, он, верный себе, руку вырвл. Ндя повторил, смеясь:
– Приходи! Вот сейчс умойся, переодевйся и приходи со всеми. Д не сердись, н сердитых воду возят!
…А нзвтр окзлось, что он отлучился из дому, никого не спросясь. Еще через день – не пожелл отвечть урок в школе. Не одно, тк другое…
Иногд мне кзлось, что в нем живут дв человек – один хочет и тепл и дружбы, другому все нипочем. Этот второй стрлся быть непроницемым для всего: для доброго слов, для общего дел. Я знл – ндо зпстись терпением, не ко всему придирться. Но и спускть, не змечть было нельзя.
* * *
– Послушй, отклдывть больше неловко, – говорит Гля, – Ивн Никитич опять нпоминл. Уж если обещли, Двй пойдем.
Скрепя сердце я повязывю глстук.
Идем лесом. Деревья двно уже стоят совсем голые, и воздух морозный, но снег еще не выпл. Пхнет плым листом, немного – по строй пмяти – грибми.
– Когд это мы с тобой в последний рз тк ходили?
Что и говорить, двно тк не ходили. Не поспевем. Немного нм дрит нш рбот тких вот вольных минут. А может быть, чем реже подрок, тем дороже и пмятней…
День быстро гснет, и к докторскому домику мы подходим уже в темноте. Из окон н дорогу пдет теплый свет. Не успели подняться н крыльцо, дверь уже рспхнулсь.
– Милости просим! – слышится знкомый голос. – Входите, входите, ждем вс! Знкомьтесь, пожлуйст, моя жен Анн Пвловн, своячениц Лидия Пвловн.
У Гли, круглые глз. У меня, нверно, тоже. Но это не фокус, не обмн зрения – они совсем одинковые: высокие, худощвые; коротко стриженные прямые волосы; прямые, в одну линию брови; прямые носы; серые строгие глз; одинковые темные плтья, с белыми воротничкми. Прежде я никогд не мог зпомнить, что это з родство ткое – своячениц, но теперь, поглядев н Анну Пвловну и Лидию Пвловну, уже не спутю: своячениц – это сестр жены.
– Милости просим в столовую, – приглшет Анн Пвловн.
Простя комнт, посредине круглый стол, уствленный всякой всячиной, больше домшнего приготовления. З столом – мльчик лет двендцти, худой, бледный, светлые волосы причесны н косой пробор. Он не поднялся нм нвстречу, только поглядел с любопытством.
– Это нш внук, – скзл Анн Пвловн. – Слвочк, познкомься.
– Здрсте! – не вствя с мест, буркнул Слвочк.
Уселись з стол. Я рзглядывл белую, словно кружевную корзинку с домшним печеньем. Спрв стояло блюдо с пирожными, тоже, видно, своими, слев – взочк с конфетми. Хозяйк протянул мне сткн горячего крепкого чя, густого и крсновтого н свет, кк вино.
– Слвочк, – спросил он, – ккое пирожное ты хочешь?
– Крем со всех, – хлднокровно ответил мльчишк.
И седя женщин с прямыми строгими бровями, вооружсь мленьким ножичком, стл осторожно снимть с пирожных крем н Слвочкино блюдце.
– Аня! – негромко, с упреком произнес Ивн Никитич.
Жен беспомощно взглянул н него, Слв рздельно повторил:
– Крем со всех!
Я не глядел н Глю, но помнил: мы в гостях. И, не говоря ни слов, принялся рзмешивть схр в своем сткне.
Анн Пвловн усердно угощл нс, не решясь только предлгть обезглвленные пирожные. Лидия Пвловн пододвигл нм то печенье, то лимон. Ивн Никитич хмурился, постукивя пльцми по подсткннику. Слв безмятежно ковырял ложкой крем. Потом зпустил руку в взу с конфетми и положил перед собой целую пригоршню. Тягостное молчние прерывли только негромкие огорченные возглсы Анны Пвловны: «Но, Слвочк!.. Слв, кк же это!.. Слвочк, прошу тебя…»
Зклинний этих Слв явно не слышл. Он хвтл одно, отодвигл другое, тянулся через стол з третьим, опрокинул н колени тетки сткн с чем, скзв при этом: «Вечно ты…» – и н очередное испугнное междометие ббушки ответил хлднокровно: «Д ну тебя, много ты понимешь». Нконец он шумно отодвинул стул, поднялся, похлопл себя по животу и вышел из комнты, не удостоив нс больше ни единым взглядом.
Лидия Пвловн скзл что-то о том, ккя нынче стоит прекрсня осень.
– Подумйте, было кких-нибудь три-четыре дождливых дня, теперь ткя блгодть.
Гля поспешно соглсилсь:
– Д, осень чудесня.
Анн Пвловн пондеялсь, что и зим будет хорошя, мягкя. Н это ни у кого не достло мужеств ответить. Допили чй. Я мельком глянул н Ивн Никитич. Губы его были крепко сжты, лысин порозовел. Он молчл. Я не помогл ему. Теперь-то я понимл, почему он тк рсспршивл о ребятх, тк всмтривлся в их лиц и переспршивл: «Слушются? А кк вы добиветесь послушния?»
– Пойдемте ко мне, – скзл нконец Ивн Никитич.
Мы прошли з ним в кбинет, сплошь зствленный книжными полкми, уселись н низкий широкий дивн.
– Видите ли, я хочу с вми посоветовться, – нчл он.
И мы с Глей услышли историю, которую и сми уже, посидев полчс з чйным столом, могли бы в глвных чертх рсскзть.
Слвин отец – крупный, инженер – живет с 1929 год н Мгнитке. Жен его, дочь Ивн Никитич, поехл с ним. Мльчик взять с собой н новое, необжитое место не решились, оствили у дедушки с ббушкой. Три год нзд Слвин мть умерл, в прошлом году отец женился снов. Он двно уже не нведывлся и пишет редко. Что поделешь, новя семья… А воспитывют Слву две ббушки, точнее, ббушк и тетк.
– Ну, и… вы видите, к чему это привело. Никкого слду. Н ничего не могу поделть.
– А в школу он ходит? – спросил Гля.
Окзлось, что в прошлом году Слв поствил ббушке жесткое условие: если нкнуне экзменов ему не купят велосипед, он н экзмены не пойдет. Все, кто знл Слву, были уверены – тк оно и будет. И велосипед купили. В нчле нынешнего учебного год он потребовл, чтобы ему подрили фотоппрт – и фотоппрт тоже купили. Немного спустя он перестл ходить в школу и зявил встревоженной ббушке: «Хочу немецкую овчрку». Через несколько дней добыли и овчрку, и Слв снов пошел в школу. Тк же появились у него квриум, «волшебный фонрь» и пинг-понг.
Впрочем, Слв не всегд ствит посещение школы в звисимость от подрков. Иногд он просто объявляет: «Не хочу», «Не пойду». Тогд ббушк говорит: «Он ткой слбенький! Пусть отдохнет».
З овчркой ухживет Слвин ббушк. Чистит квриум и меняет, воду Слвин тетя. Смому Слве все это двно ндоело.
Иногд он гуляет по селу – и всякий рз кто-нибудь приходит н него жловться: то он удрил млыш, то злепил снежком в лицо струхе. «Слв очень нервный ребенок», – говорит в тких случях ббушк. Эту формулу усвоил и см Слв. Когд ему делешь змечние, он безмятежно смотрит тебе в лицо и объясняет: «Я очень нервный». Н днях, рзвлекясь, Слв вылил из окн кувшин воды н женщину, которя пришл звть Ивн Никитич к больному. Анн Пвловн очень рссердилсь. Он скзл сестре: «Это ты виновт, зчем ты поствил кувшин с водой н окно!»
Иногд Слве говорят: «Придется тебя нкзть!» Он отвечет: «Только попробуйте! Сбегу из дому!» Тогд ббушк нчинет плкть. Рзумеется, никто Слву не нкзывет.
– Н днях Анну Пвловну вызвли в школу, – горько и брезгливо кривя рот, рсскзывл Ивн Никитич. – Выговривли ей, объясняли, что он непрвильно воспитывет внук. Он зявил: «Вы нечутко относитесь к Слве. Вы его не понимете!» Когд я стрюсь убедить ее, что не следует поткть Слве во всем, он отвечет: «Я не могу лишть ребенк удовольствий, детство бывет только один рз». И все остется по-прежнему. Жен моя рзумня женщин и дочку воспитл толково – нш Лен был прекрсный человек, хороший инженер, отличный товрищ… А вот Слву… Он говорит: «Он у меня один остлся, в нем смысл моей жизни… Я перед пмятью Лены з него в ответе». И плчет. А вы думете, он любит ее? В прошлом году Анн Пвловн сломл руку. Слв ни рзу ни в чем не помог ей. Кк-то он попросил открыть ей дверь, он ответил: «Не мленькя, см откроешь». Кюсь, я… я его высек тогд.
Не сдержвшись, я облегченно вздыхю.
– Ивн Никитич, – говорю я, – ну что вм скзть? Ни кулком, ни ремнем тут не поможешь. Это, извините, чепух. Я понимю, все вы Слву очень любите. Но ведь с любовью тоже ндо обрщться осторожно, кк с лекрством или с пищей. Человек не может питться одним шоколдом.
– Что же делть,– Семен Афнсьевич?
– Отпрвьте его к отцу н Мгнитку.
– Жен ни з что не соглсится. Ну, и отчсти прв: тм мчех, чужой человек, ккой – неизвестно. Может быть, и хороший, может… И, кроме того, понимете, тут еще одно. Анн Пвловн с сестрой росли сиротми, без мтери, тяжело. Когд у нс Лен мленькя был, время было ткое: мы об рботли в земской больничке, дел по горло, нянчиться с ней было некогд. А теперь, знете, Анн Пвловн и не молод, и здоровье не то – не рботет, только и мыслей, что о Слве. А у Лидии Пвловны детей своих нет, для нее все это новость. «Слвочк, Слвочк…» Вот и устроили ребенку счстливое детство…
– Счстливое, гм… Ну, кк вы думете – здесь что-нибудь может измениться? Можно Анну Пвловну кк-нибудь… м-м… врзумить?
– Боюсь, что нет,..
– Тк что ж тут советовть? Вы и сми все понимете. Только, по-моему, думть о Слве и о его судьбе ндо сейчс, пок еще не поздно сделть из него человек. А потом…
– Потом поздно будет. Д, я понимю…
Он ходил по комнте хмурый, ссутулившийся.
– Вот что, Ивн Никитич. Я бы вм предложил: отдйте его к нм. Но ведь Анн Пвловн…
– Нет, он не соглсится. Я уж думл и об этом.
– Скжите прямо, Ивн Никитич: зчем же вы спршивете меня?
Он мхнул рукой и устл опустился в кресло.
– Д, вы првы. Извините. Все это ни к чему… Помолчли. Гля вздохнул. Лицо у нее стло сердитое, нсупленное. Тк, бывло, смотрели Костик и Лен, когд кто-нибудь из них нечянно или сгоряч делл больно другому: и ушибленное место болит, и себя жлко, и сдчи дть совестно – хочется и сдчи дть, и, пожлуй, зплкть.
Через минуту мы поднялись. Проводить нс вышли Анн Пвловн и Лидия Пвловн. Они блгодрили нс з то, что мы их нвестили, очень просили приходить еще.
– Вы мне рзрешите кк-нибудь вернуться к ншему рзговору? – скзл н прощние Ивн Никитич.
…Нконец-то мы снов шгем по тихой лесной дороге.
– Ну вот и побывли в гостях, – говорю я. – Теперь смотри, рньше чем через год не зови – не пойду!
Гля зсмеялсь. Но тут же скзл, что ей очень жлко всех: и Ивн Никитич, и Анну Пвловну, и Лидию Пвловну. Ткие слвные люди, ткие у всех хорошие лиц… И видно, всем было тк неприятно… Жль их.
Я слушл ее и снов видел перед собой Ивн Никитич. Д, хорошее у него лицо. Умное, серьезное. Высокий лоб. Сильный, одренный человек. У него ткие тлнтливые руки, ткой зоркий взгляд. Скольким людям он возвртил здоровье, может быть, и спс жизнь. Тк почему же он позволяет, чтобы у него в доме совершлось преступление? Если исход будет тргический – он не может быть иным, – кто стнет отвечть з исковеркнную, неудчную жизнь? Тогд поздно будет рзбирть это с точки зрения педгогической, психологической и со всех иных возможных точек зрения,
– Нет, – скзл я Гле, – мне их не жль!
* * *
После пмятного первомйского вечер комсомольцы схрозвод не збывли нс, з лето дружб нш окрепл. Недели з две перед Ноябрьскими прздникми нс снов нвестили Мш Горошко с двумя подругми. Лиц у них были веселые, тинственные. Взяв список ребят, они против кждой фмилии помечли: «белый», «чёрный», «рудый», если не знли кого, говорили:
– Ну-к, приведите его, поглядеть ндо,
– Н что вм? – приствли нши.
– Д уж ндо, – тумнно отвечли девушки.
Секрет рскрылся 8 ноября. Комсомольцы приехли к нм в гости. А в конце вечер они открыли большой ящик, н который мы поглядывли с интересом, но из деликтности но спршивли, откуд он взялся и зчем.
– Кто у вс тут будет Нстсья Величко? Это ты и есть Величко? Тут нписно «беленькя». Покжись. И впрвду беленькя? Впрвду! Ну, держи розовую ткнину, рз беленькя… А ты чёрнобривый – тебе н белую рубху в смый рз. Держи, Лир!.. А ты рудый? Тебе все пойдет, ты счстливый. Гляди, ккой ситчик, всем ситцм ситец!
Ткими словми, точно горохом, сыпл Петро – легкий и быстрый в движениях пренек чуть пострше Мити. Он говорил и действовл без передышки: вынет мтерию, бойким глзом глянет в список, потом н мльчишку или девчонку, чёрнобривц или рудого, вручит подрок и тотчс выкликет новое имя. А они только и поспевли промолвить «спсибо», н то, чтобы рстрогться, времени уже не было.
Когд комсомольцы уехли, Зин Костенко спросил:
– А когд сошьем?
И вдруг Виктор Якушев скзл:
– По-моему, шить не ндо. Пускй лежит. Когд мы 6yдем выходить из детдом, у кждого будет припсено что-нибудь. Вот этот ситец, и еще что-нибудь нберется к тому времени.
– Ишь, – скзл Ступк, – рзумный ккой прень! Про черный день думет!
Нельзя было понять, что в его голосе – одобрение или нсмешк.
– Чего тм – черный день! – скзл Лючия Ринльдовн. – Не хочу никого обижть, д ведь ситчик-то простенький – что он будет через несколько лет? Рссыплется! Ндо шить к весне. Будет у кждого новя рубшк или тм блузочк – вот и хорошо.
– А почему, когд мы будем выходить, это будет черный день? – спросил Горошко.
– Это просто тк говорится, – ответил ему Якушев. – А если подумть, првд – что же у нс будет? У других – отцы, мтери. А мы? Не одеты, не обуты.
– Почему это не одеты? Почему не обуты? – Горошко здет, лицо у него непривычно озбоченное.
– Кждый, кто стнет рботть, будет и одет и обут, – вствляет Всилий Борисович. – Ну, кто стнет ждть, чтоб для него нпсли, тот, конечно… Кроме того, ты, Виктор, знешь: от доход с мстерских чсть пойдет в фонд совет. Из этого фонд кждому будет доля н обзведение н первых порх смостоятельной жизни. И кроме того – зрплт.
– Ккя тм зрплт! – произнес Якушев.
– Стнешь робыть добре – и зрплт будет добря, – снов откликнулся Ступк. – Ежели ты ткой рзумный, скопишь себе довольно…
– А когд шить будем? – робко вступет Нстя.
– Скоро и нчнём, – говорю я. – Если все девочки возьмутся, то и не к весне, к Новому году будем с обновкой.
– Я см себе сошью! – говорит Горошко. – Лучше всех!
* * *
Вскоре после прздников явился инспектор Кляп. Он сообщил, что ему известно: комсомольцы схрозвод преподнесли воспитнникм подрки.
– Д, – подтвердил я, – верно, преподнесли.
– Зприходовны они?
– Нет, не зприходовны.
– Почему?
Признться, мне и в голову не пришло, что подрки ндо зприходовть. Где они? В швейной мстерской.
Кляп идет в швейную мстерскую, вынимет из ящик свертки ситц, пересчитывет.
– Н десять человек не хвтет. Где остльное?
– Знчит, у ребят в тумбочкх.
– Кому приндлежит этот кусок?
– Не зню.
– Кк же вы не знете?
– Но ведь дети знют, кждый помнит свой цвет, по величине куски все одинковые, по дв метр, – что ж тут мудреного?
Всегд розовые щеки Кляп густо бгровеют. Дже смотреть стршновто: вот-вот его хвтит удр!
– Д вы понимете, что это ткое? Что это з бесхозяйственность стрння? Кк вы смели не зприходовть? И десяти кусков не хвтет! Очень просто нживетесь, товрищ Крбнов! Вот я велю сейчс обыскть вшу квртиру!
Я делю шг к нему, и тут между нми стновится Всилий Борисович.
– Сейчс я скжу ребятм, чтоб снесли сюд недостющие куски, – говорит он.
Кляп передергивет плечми и идет к дверям.
– Я см должен убедиться, у воспитнников ли эт мтерия. Мне известны ткие мхинции, не первый год рботю! – кричит он уже з порогом.
– Возьмите себя в руки, – сердито, но очень тихо говорит мне Всилий Борисович, выходя следом.
Я до боли стискивю зубы и стою недвижно. Нет, не остнусь здесь. Уеду. Пускй меня пошлют хоть к черту н рог, в любое место, в любую колонию, только не оствться здесь, пропди оно все пропдом.
Вечером, когд я пишу зявление н имя Коробейников, приходит Всилий Борисович.
– Зявление об уходе? – спршивет он.
Молчу. Кзчок сдится нпротив. Лицо его змкнуто.
– Я перестну вс увжть, если вы уйдете.
– Что же, по-вшему, я должен это терпеть? Это гнусное, оскорбительное издевтельство?
– Нет. Но спорить с Кляпом тким обрзом – это, по-моему, млодушие.
– Тк вот: я не нмерен выслушивть Кляповы гнусности. Уйду, покуд еще могу уйти.
– Я думл, вы мужчин, вы, извините, бб… д ещё истеричня.
– Ого! – Отшвырнув зявление, я встю.
Всилий Борисович сидит и глядит н меня, и, кк я ни бешен, я вижу – глз его смотрят по-доброму. Но не ндо мне сейчс его доброты и сочувствия.
– Антон Семенович тоже не стл терпеть издевтельств, – говорю я, стрясь не дть волю обиде, злости, ярости. – Он ушел, оствил колонию, которой отдл восемь лет жизни. Восемь лет! И столько крови своей, что в ней можно было зхлебнуться! А мне что же…
– Кк вы смеете срвнивть? – обрывет меня Кзчок. – Он восемь лет боролся – и не бежл, ушел, кк говорят н войне, н зрнее подготовленные позиции и оттуд, собрв силы, дл новый сокрушительный бой. А вы… Впрочем, кк знете, вы не млый ребенок, в конце-то концов!
Всилий Борисович встл и, не оглянувшись, вышел. Я вернулся к столу, поглядел н зявление… Нет, не нужно оно мне сейчс! В груди кипел бессильня злость, и я больше не думл о Кляпе – не до него мне было.
Я вышел в другую комнту. Гля уже легл. Дже при слбом свете зтененной гзетным листом лмпы я увидел – ее глз блестят и сон длеко.
– Слышл? – спросил я.
– Слышл.
– И что скжешь?
– Что же я скжу? Ты и тк знешь. Ты ведь и см отсюд не уйдешь.
* * *
Зим стоял тепля, и с нчл мрт было строго-нстрого зпрещено ктться н конькх по речке. Но кк-то, проходя мимо горки, я увидел Николя – с лихим посвистом он несся н снкх прямо н тусклый речной лед.
Дождвшись, пок он снов поднялся н горку, я спросил, знет ли он о моем прикзе.
– А я что, я не н конькх! – ответил он беспечно.
– Не притворяйся, ты отлично понимешь, что н снкх ещё опснее. Чтобы это было в последний рз! Слышишь?
– Не глухой.
А через дв дня пошли с снкми н гору Крещук и его верня, неотвязня тень – Лир. Федя понемногу притерпелся и уже не гнл от себя Антолия – все рвно опять привяжется! Итк, они мирно сктывлись с горы, только не н реку, сворчивли нлево, где отлогий берег лениво изгиблся и с весны до поздней осени прохлдно зеленел зливной лужок. Сейчс тм было глдко, бело и мягко. Сктились рз, сктились другой, взрывя глубокие пушистые борозды. И тут появился со своими снкми Ктев.
– Поктили н речку? – предложил он Феде.
– Семен Афнсьевич не велел н речку, – нпомнил Лир.
– А может, Семен Афнсьевич велел тебе соску сость?
– Э-эй! – предостерегюще поднял голос Лир.
– Чего ты с ним рзговривешь? Ему лишь бы нзло! – скзл Крещук. – Сдись, поедем.
Он уже уселся н снки и ждл Лиру. Ктев, не скзв ни слов, изо всей силы толкнул снки; они понеслись вниз и через секунду н середине реки врезлись в лед; Федя не успел ни зтормозить, ни свернуть. Лед хрустнул, и Федя погрузился в воду.
Мите, который первым прибежл н крик, пришлось тщить из воды всех троих, потому что следом з Федей, не рздумывя, кинулись в реку Лир и Ктев. Все трое хвтлись рукми з кромку льд, лед снов ломлся, Федю, кроме того, тянули вниз снки – он зпутлся в веревке.
Митя лег плшмя у полыньи и потщил к себе Ктев. Тот вырвлся с криком:
– Меня потом!
Выругвшись, Митя ухвтил и вытщил Лиру, отпихнул его подльше от кря, но тут лед треснул, и Король окзлся по плечи в ледяной воде. Подцепив Ктев з волосы, он вышвырнул его н лед. Николй уже не смел сопротивляться. Тут подоспел я. Что долго рсскзывть – я тоже окзлся в воде: лед был совсем хрупкий. Я рзрезл веревку, сни отпустили Крещук, и я кое-кк добрлся с мльчишкой до берег.
С берег мне протянул руку Всилий. Я вскрбклся, не выпускя из рук потерявшего сознние Федю, потом помог вылезти Мите.
– Я, я один виновт! Это все я! – плч, кричл Ктев. – Я один, они ни при чем…
– Потом рзберемся, – оборвл я. – Беги домой! Быстро!
Я бежл, неся н рукх Федю, кк дв год нзд Лиру.
Жгл мокря одежд, спирло дыхние, все мысли были об одном: добежть поскорей! И только н секунду мелькнуло: сколько же рз мне еще предстоит выуживть этих отчянных из колодцев и прорубей?
З мной, стуч зубми, бежл Ктев и все повторял кк одержимый:
– Я, я один! Они ни при чем!
Принявшие ледяную внну попли в руки Гли и Лючии Ринльдовны. Их рстирли спиртом, поили млиной из зпсов Лючии Ринльдовны, уклдывли в постель – ускользнуть от этих збот сумели только мы с Митей. Мы тоже рстерлись до того, что уж не зню, кк с нс кож клочьями не полезл, переоделись во все сухое, и, сидя в кухне, глотли горячий чй. Все нселение ншего дом ломилось в кухню, чтобы услышть в подробностях, кк было дело. Коломыт н сей рз не скупился н слов и не жлел крсок, хотя см примчлся к шпочному рзбору. Ребят рвлись к нм, но Митя щелкнул здвижкой и уселся допивть чй.
– Семен Афнсьевич! Ми-и-итя!.. Ну, Ми-и-итя!.. Се-ме-он Афнсьевич! – слышлся из-з двери вопль Горошко.
– Теперь покоя не ддут, – пробурчл Король.
А согревшись, мы пошли в больничку. И не помню, когд эт беля комнтк был тк нселен: сюд втщили третью кровть, всех троих уложили и укутли потеплее.
– Не лягу я, – нчл было Ктев.
– Я тебе дм «не лягу»! – взорвлсь Лючия Ринльдовн.
Николй умолк. Сперв он искл моего взгляд, но я н него не смотрел. Тогд он повернулся н другой бок и стл рссмтривть белую, ничем не примечтельную стену.
Лир рзогрелся, ровный румянец покзлся н его смуглых щекх. И только Федю бил дрожь. Сознние вернулось к нему, но зубы его стучли. Н скулх выступили крсные пятн, глз влжно блестели. Лир в немом испуге смотрел н приятеля.
* * *
Нзвтр Ивн Никитич ншел у Феди воспление легких. Я думю, Ктев дорого дл бы, чтоб воспление достлось н его долю, но он и Лир были совершенно здоровы.
Лир, придя из школы, все время вертелся неподлеку от больнички, готовый выполнить любое поручение Гли. Пончлу тут же мячил и Николй, но к нему Гля не обрщлсь. Ребят понимли, что ему худо, и не упрекли его. Но обрзовлся ккой-то невидимый круг, через который он не мог перешгнуть. Никому не хотелось говорить с Николем, посочувствовть ему. Но стоило появиться в столовой Лире – и его тотчс окружли, теребили, рсспршивли.
Ктев жждл нкзния – смого тяжелого! – он рд был бы любым упрекм, лишь бы кк-то искупить свою вину. Но я до поры до времени отложил рзговор с ним.
Гля, кк и всегд, когд у нс кто-нибудь хворл всерьез, почти не выходил из больнички. Первые дв дня Федя лежл плстом. Жр сделл неузнвемым его лицо – всегд бледное, оно теперь пылло, точно обожженное. Дышл он трудно, со свистом, и не говорил, шептл, едв шевеля губми. Одного его не оствляли. Если Гле ндо было отлучиться, ее сменял Лид.
В белом хлте и косынке Лид, видно, чувствовл себя без млого Ивном Никитичем. Он тщтельно отмерял лекрство, зписывл темпертуру, мягко спрвлялсь:
– Укрыть тебя еще? Не холодно тебе?
Федя окзлся поклдистым больным: безропотно глотл все лекрств, терпел бнки и горчичники, не хныкл, не жловлся, только откзывлся от всякой еды и то и дело просил пить. К концу второго дня он вдруг спросил:
– Всех вытщили?
И, услышв успокоительный ответ, произнес с облегчением:
– А я боялся…
Однко ночью он снов стл допытывться:
– Всех вытщили? И Кольку?
И мы перестли понимть, когд он бредит, когд приходит в себя. По ночм он чсто звл мть и, случлось, нзывл Глю «мм».
Потом темпертур упл. Федя лежл бледный, осунувшийся. Зйдя его проведть, я увидел, что по щекм его текут слезы. Я отвел глз. Он скзл, словно извиняясь:
– Я не плчу, это просто тк.
– Это от слбости, от потери сил, – поспешил н помощь Гля,
Выздорвливющего после тяжкой болезни всегд узнешь по лицу, по голосу, по ппетиту, нконец! К человеку возврщются силы, в его глзх уже нет устлости, рвнодушия – в них светится новое любопытство ко всему н свете. Федя выздорвливл безрдостно. Он лежл целыми днями, глядя куд-то прямо перед собою, словно сквозь стену, молчливый, неподвижный, ушедший в себя.
Ктев Федю не нвещл, и Федя о нем больше не спршивл.
* * *
– Ну вот, Николй, Феде лучше, его жизни больше не угрожет опсность. Рньше я не хотел тебя тревожить. А теперь рсскжи мне все, кк было, по порядку.
Глядя куд-то вбок, мимо моего ух, он стл рсскзывть – с трудом, будто клещми вытскивл из себя кждое слово. Но рсскзывл честно, ничего не пропускя.
– …Тут я ему говорю: «А может, Семен Афнсьевич велел тебе соску сость?»
И только об одном – кк см бултыхнулся в воду вслед з Крещуком – он не упомянул.
– Ты помнишь, кк я не велел тебе сктывться в речку.
– Помню…
Спршивть: «Почему же в тком случе…» – было бессмысленно. Теперь Николй смотрел вниз, плотно сжв губы, сдвинув негустые брови.
– Вот что, Ктев. Нш дом, нши првил тебе не по сердцу. Ты не глуп, понимешь, чего от тебя хотят. Но жить, кк мы живем, не желешь. Что ж, я не стну ждть, пок ты мне перетопишь всех ребят. Вот тебе письмо к зведующему роно. Я не могу больше оствлять тебя здесь.
Мне покзлось – он ошеломлен. Дрогнули губы, брови. Глз, до сих пор избегвшие меня, встретились с моими, явственно спршивя: «Ты это впрвду?!» Но вслух он только скзл не срзу и негромко, чуть охрипшим голосом:
– Ну что ж… кк хотите.
Я встл, открыл дверь в коридор.
– Гриш, – скзл я попвшемуся мне н глз Витязю, – нйди Искру, скжи, чтоб пришел ко мне.
Степн явился тотчс.
– Звтр после уроков зпряжешь Воронк и отвезешь Ктев в роно, – скзл я ему.
– Д тут длеко ли? Может, тк пойдет?
– Нет, Николя ндо отпрвить с вещми. Ккой-никкой сундучок, сейчс и скользко и мокро, и снег и дождь. Возьмешь у Коломыты лошдь – и с богом, кк говорится. Вот тебе письмо, отдшь товрищу Коробейникову. И пострйся тк, чтоб тебе до темноты вернуться.
– Мне? А… – Искр оборвл себя н полуслове. – Хорошо, Семен Афнсьевич. Ответ дожидться?
– Спроси у товрищ Коробейников, не ндо ли чего передть. Он скжет.
Передо мной Ктев мог петушиться сколько угодно. Но недине с собой не рспетушишься. О чем он думл в эту последнюю ночь в ншем доме? З плечми у него было уже немло детских домов, и я зню – ни об одном из них он не жлел. Он не унес оттуд ни дружбы (никто ему не писл), ни теплых воспоминний. Никогд он не говорил, кк другие: вот, когд я жил тм-то, у нс делли тк-то». Или: «А хорошя учительниц был в Белых Пескх…» А про нши Черешенки – я мог побиться об зклд – он скопил в своем сердце немло ткого, что было ему дорого. Хоть и доствлось ему чсто, хоть он и глядел букой, хоть не рз мы слышли: «Д пропди все пропдом!» – здесь он был дом. Он знл, что всегд может прийти к Гле и встретит учстие, доброе слово, улыбку. Он знл, что всех обрдует, если он получит «отлично», и огорчит плохя отметк. «С ткими-то способностями!» – скжет Лючия Ринльдовн. Знл, что, если очень рзбушуется и перессорится со всеми, н выручку придет Митя: «Будет тебе, горячя голов, пойдем-к!» Нконец, тут были двое, которым он был нужен, человеку очень вжно знть, что он кому-нибудь нужен! Пня Ковль и Сеня Артемчук любили его. Это его они просили поглядеть, тк ли сделны уроки, ему поверяли все, что с ними случилось плохого или хорошего, ему первому покзывли оторввшуюся подметку.
Притом, кк бы ни относился Николй ко мне и к Всилию Борисовичу – от нс ему доствлось больше всего, – он был уверен, что з нми он не пропдет. Он мог злиться, обижться, иметь зуб против нс, но он знл: дом и дети – это и есть нш жизнь, глвня нш збот.
Но он ни словом не дл понять, что творится в его душе, Не скзл мне: «Больше этого никогд не будет, простите». Не просил зступы ни у Гли, ни у Кзчк. Ничего не скзл Пне и Сене – млыши не знли, чем кончился рзговор у меня в кбинете. А Искр, который все понял, тоже молчл.
Из школы н другой день Ктев вернулся чсом рньше положенного.
– Отпросился, – пояснил он, встретив мой взгляд. – Можно, я выйду один, Степн меня с вещми догонит?
– А ребят дождться не хочешь?
– Долгие проводы – лишние слезы, – ответил он сурово. – Можно, с Федькой попрощюсь?
Это было жестоко, но инче поступить я не мог:
– Нет, его волновть нельзя.
– Нельзя… ну что ж. До свидния, Семен Афнсьевич.
– Будь здоров.
– Можно, я пок Огурчик оствлю? Чего зря по морозу… Я з ним потом…
– Что ж, оствляй.
Вернулись из школы ребят. Они еще в дом не успели войти, уж невесть кк – нюхом, должно быть, – узнли о случившемся. Кто хнул, кто скзл: «Увидит, что в гостях хорошо, дом лучше!» Некоторые неуверенно повторяли: «А может, вернется?»
С Коробейниковым я был знком двно. Прежде он был инспектором по детским домм, и все знли: его приезд не вносит суеты, никого не пугет и не тревожит. Когд он появлялся, нс не лихордило, и после его отъезд ни у кого не оствлось оскомины. Нет, это был не Кляп. Теперь он зведовл рйонным отделом нродного обрзовния, и вот ему-то я и вручл судьбу Николя Ктев.
* * *
– Что, нсовсем? – спросил Степн, нгнв Николя и поджидя, пок он усядется в сни.
– Нсовсем.
– А ты просил, чтоб оствили?
– Вот еще, просить!
Доехли до роно, вошли к Коробейникову. Степн поздоровлся, отдл письмо. Николй только голову нгнул и не глядел ни н кого.
– Плохо дело, – скзл Коробейников, прочитв письмо.
Николй молчл.
– Ответ будет? – спросил Искр.
– Д нет, что ж тут отвечть. Я звтр увижу Семен Афнсьевич. Можешь идти, передй привет.
Искр вышел, и о дльнейшем я зню уже не от него.
– Плохо, плохо твое дело, – повторил Коробейников, пристльно глядя н Ктев.
Тот встретил его взгляд и не отвел глз, видимо решив испить всю чшу до дн.
– Тк, тк… – рзмышлял вслух Коробейников. – Ндо подумть о другом детдоме. Сейчс сообрзим…
И вдруг – словно с мост в воду! – Николй скзл:
– Я хочу обртно!
– Кк же это – обртно?
– Я никуд не хочу. Я хочу обртно, – повторял Ктев. – Никуд не пойду, только нзд в Черешенки…
– Не зню, прво, кк тебе помочь. Теперь тебя нзд не примут.
– А вы прикжите! Вы Семену Афнсьевичу нчльство, он вс должен послушться!
– Э, брт! Ты, я вижу, н коне хочешь въехть обртно?
Николй опустил голову, мхнул рукой:
– Д нет, это я тк… сдуру… Вы лучше его попросите. Вы попросите его, товрищ Коробейников! Он, знете, он и см хотел меня оствить, д после ткого случя нельзя. А если вы скжете…
– Что же я скжу?
– Вы скжите, что ручетесь… что я обещлся… что ни в жизни, никогд больше… ну, сми знете, что скзть! Скжите – в других домх мест нету.
– Гм… Что ж, ты меня учишь врть?
Николй понурился, не зня, кк еще уговривть неподтливое нчльство.
– Вот что, – скзл Коробейников. – Обещть тебе я ничего не могу. Попробую нписть Семену Афнсьевичу. Попрошу снов тебя принять, но только с испыттельным сроком. А уж если откжет, ничего не поделешь!
Николй вскочил.
– Погоди. Провожтый-то твой, нверно, уехл?
– И пускй! Н что он мне! Тут близко, сундук не тяжелый, ну его, сундук, то звтр з ним приеду, д в нем и весу-то нет!
– Погоди все же. Письмо-то ведь я еще не нписл.
Полчс Николй провел кк н горячих угольях. Коробейников писл, искос поглядывя н него. «Я думл – сорвется и побежит без всякого письм», – рсскзывл он мне потом.
– Ну, держи.
Дрожщими рукми Ктев схвтил конверт и, не поблгодрив, выбежл н улицу.
Во дворе еще мерз Искр с повозкой.
– Куд нпрвили?
– Скорее, скорее! Домой!
– Врешь?!
– Д говорю же тебе, домой. К нм обртно. Скорей!
Они гнли Воронк тк, словно з ними был погоня. Увидев их из окн, я без слов все понял. Но тут, в смую последнюю минуту, Николй струсил: он остлся в повозке, и Искр один вошел ко мне с письмом Коробейников.
* * *
Кк-то вечером Гля сидел возле Фединой постели. Лмп был зтенен, Федя спл, Гля чинил Леночке плтье. Потом поднял глз и встретил Федин взгляд.
– Не спишь? – удивилсь он. – Хочешь пить?
Он покчл головой. Снов нступил тишин. Шли минуты. Гле покзлось, что мльчик опять зсыпет, он прикрыл глз и не шевелился. И вдруг он услышл:
– Что я вм хочу скзть, Глин Констнтиновн.
И Федя зговорил. Он рсскзывл снчл спокойно, потом все больше волнуясь, Гля слушл, не прерывя. Он понимл: кк ни опсно для Феди волнение, лучше ему нконец выговориться, ничего больше не прятть и не тить.
Федя жил с мтерью и бртишкой неподлеку от Полтвы («Недлеко от Полтвы», – это он скзл не срзу). Отц не помнил. Мть рботл н швейной фбрике.
– Вот тк мы и жили. Очень дже хорошо жили…
Федя умолк. Гля не мешл ему собирться с мыслями.
Но молчл он тк долго, что Гля уже подумл – не уснул ли? Поднял глз и встретил нпряженный, пристльный взгляд.
– Д? – тихо скзл он.
Кк-то Феде поручили в клссе нрисовть зголовок для стенгзеты. Дом он рзложил кисти, крски и принялся з рботу. Все шло очень хорошо: буквы получлись крсивые и крск ложилсь ровно. Только бртишк все вертелся под рукой. Федя несколько рз велел ему уйти, он не слушлся. А дотом кк-то тк повернулся и опрокинул пузырек с крсной тушью н стенгзету. Вся Федин рбот был испорчен. Федя с кулкми кинулся н брт. В рзгр потсовки вошл мть, отнял бртишку, дл Феде подзтыльник («Он меня никогд не бил, тут удрил»), долго ругл его и скзл, что он месяц не будет ходить в кино и обещнных новых крсок не получит.
Н другой день ребят со двор позвли его н новую кртину. Федя откзлся. Откзлся он и во второй рз, и в третий. К нему пристли – почему? Он рсскзл, кк было дело, и тогд один мльчик вдруг говорит: «Ну, известно, не родня мть-то».
Федя снов умолк и молчл тк долго, что Гля готов был спросить – что же дльше?
– Я ему не поверил! – вдруг быстро зговорил Федя. – Я ему… Я его тк отлупил! Потом побежл к его мтери, спросил, он не смотрит н меня и говорит: «Что ты слушешь Лешку, врет он». А см н меня не смотрит… Глин Констнтиновн! – продолжл он с ндрывом. – Стл я змечть… рньше дурк был, не видел, теперь все вижу: не тк он со мной обрщется. Егору и то и се, мне – нет. Его и тк и сяк, н меня дже не глядит…
И что только может уберечь человечья ревнивя пмять! Чего только не поднимл Федя со дн души! И борщ мть нливл Егору больше, чем ему, и в день рождения подрки лучшие дрил, и никогд его не ругл («А меня чуть что – срзу ругть!»). И перед сном к Егору подойдет, укроет, чего-нибудь ему тк скжет, мне только: «Спи, спи…»
– Д ведь он же мленький. С мленькими всегд…
– Вот и он тоже всегд: «Он мленький… Егорушк мленький…» – горько скзл Федя. – А я большой – все н меня. И туд сбегй, и это принеси, и то сделй, и почему не убрл, зчем не подмел… Рньше не видел, теперь все увидел. И зчем врл? См: «Никогд не ври, никогд не ври, если скжешь првду – полвины долой». А см… Я тогд срзу все понял. Я не зхотел больше с ними жить. И пускй остется со своим Егорушкой, и зчем я им нужен – не сын, он мне не мть. Зчем мне с чужими жить?
Он ушел, не оствив ни письм, ни привет. Ушел с твердым решением никогд не возврщться.
– Не хочешь возврщться – не ндо. Но двй нпишем ей. Подумй: дже если не мть он тебе, кк он стрдет, мучется – где ты? Ведь он тебя любит.
– Ничего не любит. И если вы нпишете, Глин Констнтиновн, я отсюд тоже сбегу. – Федя дже приподнялся.
Гля мягко уложил его.
– Не стну, не стну я ничего писть без твоего рзрешения, д ведь и не зню, куд писть.
Опять помолчли.
– А можно, Федя, я рсскжу Семену Афнсьевичу?
– Рсскзывйте. Только если он…
– Нет, нет, я все ему объясню, без тебя мы ничего делть не стнем…
Снов молчние.
– Ты знешь, Федя, что Семен Афнсьевич воспитл чужой ему человек?
– Зню.
– А знешь, что он любит этого человек, кк родного отц?
– Зню.
– Рзве не бывет, что человек привязывется к чужому ребенку, кк к своему?
– Может, и бывет. Однко мне не ндо. Я не хочу.
– Ну, спи.
Он не спл еще долго. Сперв ворочлся с боку н бок, потом лежл н спине, подложив руки под голову. Нконец снов повернулся н бок, обнял подушку, здышл ровно. Гля попрвил н нем одеяло и вышл из комнты.
Что з человек Федин мть? Д, мть, и невжно мне, он или другя женщин дл Феде жизнь.
Почему-то, и не зня ее, я был уверен, что Федя к ней неспрведлив. Откуд взялсь у меня ткя уверенность? Штопк н Фединых рубшкх много могл рсскзть… О жизни без досттк. О необходимости до последнего беречь одежду. О зботе, о желнии, чтобы сын ходил не хуже других. О долгих чсх после рботы, когд глз слипются и устлость гонит в постель, ты подбирешь нитку в цвет с рубхой – ведь инче штопк будет зметн…
Может быть, все и кончлось ткой вот зботой об одеже-обуже? Нет, не похож н то. Снов я пытлся нрисовть себе портрет незнкомого человек, по мелочм предствить себе – ккя он? Теперь Федя охотно говорил о жизни в своей прежней семье, о книгх, которые он читл тогд, о прогулкх в лес и н реку. Я узнл, что субботними вечерми мть читл детям вслух. «Это когд я еще не умел читть. А потом я стл читть, они слушли. Егор рисует, мм… – тут Федя зпинлся и хмурился, – чего-нибудь шьет или чинит – вот кк Глин Констнтиновн…»
Но потом я перестл рсспршивть, потому что мирно нчтый рсскз непременно кончлся горькими обвинениями и укорми («Это Егор любил, чтоб читли, см не умел, вот он и говорил – почитй д почитй. А я терпеть не могу вслух читть. Кждый см должен читть. И в лес когд ходили, землянику собирть, тоже. Кк спеля ягод, тк: „Двй ддим Егорушке, он мленький“).
Это было смое тяжкое в его рсскзх – во что бы то ни стло он стрлся все очернить. Всякое слово, смый простой поступок той, кого он перестл считть мтерью, он объяснял кким-нибудь мелким, недостойным чувством, во всем искл пристрстие и неспрведливость. Федя рсскзывл о тких мелочх, что иногд кзлось: он помнит всю свою триндцтилетнюю жизнь день з днем, минут з минутой. Но рсскзывл он зло, мстительно, кк будто н все свое прошлое смотрел сквозь осколок зкопченного стекл.
Хоть мы и обещли Феде, что против его воли не стнем рзыскивть его семью, я н этот рз не считл себя впрве свято соблюдть обещние. Я просто обязн был кк-то дть знть этой женщине хотя бы об одном: мльчик жив и здоров. Родня он ему или не родня, уж нверно не нходит себе мест. Рзведть, в кких городх близ Полтвы есть швейные фбрики, – дело нехитрое. Я нписл по нескольким дресм. Сообщил, что мльчик Федя Крещук, триндцти лет, нходится у нс, но что я пишу без его ведом, и просил со всеми вопросми обрщться только ко мне.
* * *
Есть н свете очень трудня вещь, нзывется он «последнее предупреждение».
Верно, бывет, ндо скзть человеку: «Смотри, предупреждю тебя в последний рз».
Но я зню по опыту – предупрежденный, хоть и полон смых лучших нмерений, тотчс же оступится. Кк говорят ребят, с перепугу. Он и см хочет з собой уследить, знет, что и другие смотрят з кждым его шгом – и от нпряжения срывется. А с хрктером Ктев, думл я, с его привычной грубостью это почти неизбежно. Поэтому ндо, чтобы он не ощущл постоянно этой угрозы последнего предупреждения, чтобы оно не двило его ежеминутно. Может быть, и Николй смутно это понимл. Он скзл Гле:
– Перейти бы мне к вм в отряд. Можно?
– Что тк?
Николй помялся:
– Д тк… хочется мне. Попросите Семен Афнсьев, ?
– Я не прочь. Только полдим ли мы? Я не прощю грубости.
– Когд это я вм грубо говорил?
– Рзве дело только во мне? Я иной рз просто слышть не могу, кк ты рзговривешь о людьми.
– Глин Констнтиновн… вот увидите!
Совет ншего дом соглсился перевести Николя в отряд Коломыты. Я думю – все, кк и я, понимли: Ктев ндеется, что с помощью Гли ему легче будет сдержться и не нйдет кос н кмень.
Для себя я взял это н зметку, кк нпоминние и укор. Я больше люблю хирургию, лучше умею рубнуть сплеч, Гля умеет добивться своего исподволь, не уствя и не горячсь.
Теперь я реже стлкивлся с Ктевым – он был при Гле почти неотлучно. Дом пок все шло отлично, из школы жлоб не было, но я не обольщлся. Рдовться рно, подъем в гору легким не бывет. Я дже подозревл, что ккие-то случи до меня не доходят. Не то чтобы Николя покрывли, скорее, берегли, спускли ему иную мелочь, понимя, что трудно человеку в короткий срок рзделться с смим собой.
Однжды я пришел н урок рифметики в пятый клсс. Окзлось, будет контрольня. Н контрольной мне сидеть не хотелось, но уйти было уже неловко. Я сел н зднюю прту и стрлся быть тише воды ниже трвы. Ивн Ивнович нписл н доске дв вринт рботы; мой ряд решл одну здчу и пример, соседний – другую. Клсс углубился в мтемтические рзмышления. Я тоже принялся решть. И вдруг услышл голос Ивн Ивнович:
– Ктев! Почему у тебя н прте учебник? Убери его.
И безмятежный ответ Николя:
– А он мне не мешет.
Все ребят рзом обернулись ко мне, не обернулся один Николй, только его спин, плечи, вдруг словно ствшие уже, и уши, вспыхнувшие кк мков цвет, – все говорило: «Что я нделл!» В ответе не было грубого слов, но все почувствовли, что ответ этот рзвязен и нгл, и см Николй понял это не хуже других.
– Я не приму твоей рботы, – спокойно скзл Ивн Ивнович и пошел по рядм, зглядывя в тетрди.
Мне стло не до здчи. Я глядел н хорошо знкомый, упрямый стриженый зтылок, н сжвшиеся плечи и крсные уши и думл: ккие мысли сейчс одолевют мльчишку?
Рздлся звонок. Никто не двиглся с мест – все ждли. Но Николй сидел не шевелясь. Тогд встл я.
– Ивн Ивнович! – обртился я к учителю, и в клссе стло тихо кк в погребе. – Я вижу, что плохо воспитл Николя Ктев. Я виновт в том, что он не умеет себя вести. Извините меня, пожлуйст.
…Когд ребят вернулись из школы, у нс в столовой н доске объявлений уже висел прикз:
«Воспиттельнице Г. К. Крбновой объявляю выговор з то, что ее воспитнник Ктев Николй осмелился грубо ответить увжемому учителю И. И. Остпчуку».
* * *
– Очень толковя девочк! – говорил про Нстю Величко руководительниц первого клсс, стря, строгя учительниц, скупя н похвлу.
Чтение, письмо, рифметик стли для Нсти новой игрой. Он писл плочки или щелкл н счетх, приговривя что-то с тким тинственным видом, что, глядя н нее, Коломыт спршивл:
– Нстсья, ты уроки учишь или скзку говоришь?
– У-у! Я Клвдии Ивнны уроки двно выучил. Я теперь свое придумывю.
Любил он порссуждть.
– Вот счстливо вышло – человеком я родилсь! Деревом, нпример, куд хуже. Вот родилсь бы я деревом. Придут, сучья обломют… или зрубку ккую сделют – вон кк Кольк. Может, и больно, скзть не умеешь. Нет, человеком лучше. Првд, Вся?
Коломыт возврщлся из школы позднее Нсти, и он бежл ему нвстречу:
– Вся, у меня по столбикм «отлично»!
Вся снисходительно улыблся и говорил что-нибудь подходящее к случю. Вот, мол, и лдно. Молодец, Нстсья, действуй!
Но пришел день, когд Нстя здл роковой вопрос:
– А у тебя?
– У нс столбиков нет, – ответил Коломыт.
Нстя срзу не ншлсь. Но потом спросил у меня, что делют в пятом клссе вместо столбиков, и в следующий рз здл вопрос вполне грмотно:
– А у тебя что по рифметике?
– А тебе что? – скзл Всилий грубовто.
Нстя не привыкл к резкому слову, от Вси тем более. Он постоял, рстеряння, и медленно пошл прочь.
Н другой день обид угсл и Нстя снов зговорил с Коломытой:
– Тебя спршивли сегодня?
– Нет, – ответил он хмуро.
Прошел день, другой.
– Еще не спршивли? Кк долго! У нс Клвдия Ивновн чсто-чсто спршивет, – не унимлсь Нстя. Ей тк хотелось пордовться Всиным успехм.
– Не ствили мне никких отметок, – скзл Коломыт сквозь зубы.
* * *
Всякя новя весн – чудо.
Кжется, сколько рз было слышно, кк зголосил вод, сколько рз видно, кк громоздятся н реке ледяные глыбы, сколько рз вновь досыт и допьян рспирло грудь холодным, свежим воздухом, духом тлого снег, и слепило глз голубое сияние неб, – и все же рдуешься тк, словно встречешь весну впервые.
Никогд я не чувствовл себя тким сильным. И не скзть, чтобы все шло без сучк без здоринки, зто внутри кипело, Кжется, если очень уж зхотеть, то и гору сдвинешь.
А рядом – Гля. От этого я вдвое сильнее.
Гля постоянно с ребятми, но сейчс – я вижу – он особенно чутко и тревожно прислушивется к Феде.
К Гле после болезни Федя всегд обрщл доброе лицо, внимтельные глз. Он никогд больше не говорил с нею о своем прошлом, но видно было: он помнит те чсы в больничке. Он стл с нею тих – вот, пожлуй, смое верное слово. До купния в проруби он был весь ощетинившийся, жесткий, непроницемый, постоянно готовый к бою; сейчс все углы будто исчезли. Его отпустило, ослбл ккя-то мучительно свернутя пружин внутри, он стл мягче. И еще с одним человеком стл он доверчив – с Лидой.
– Он з мной ходил, – скзл он кк-то Гле. – Он хорошо з больными ходит.
И Лид отвечл ему доброжелтельным взглядом – мы любим людей, которым сделли хорошее.
Я все-тки попытлся еще рз поговорить с Федей. Я только спросил:
– Что, Федор, не ндумл еще…
Он тк сверкнул глзми в ответ, что я прикусил язык. Снов смотрели н меня глз прежнего Крещук – неприступные, ледяные. Они говорили: «Не подходи, не спршивй, не смей! Это не твое, это мое, только мое!»
У Гли хвтло терпения, у меня нет. Я не мог мириться с тем, что где-то женщин, вырстившя этого мльчишку, горюет, мется и не нходит себе мест. Я нписл по всем дресм, постучлся во все двери, в ккие мог, и отовсюду отвечли: «Ткой у нс нет».
Ткой нет, ткой нет… Где же он? Я не знл ее, но думл о ней чсто. Я хорошо понимл, что знчит, когд от тебя уходит человек, в которого ты успел вложить кусок души. Я помнил, кково мне было, когд из Березовой Поляны ушел Король. Люблю Митьку и всегд любил, и обошелся он мне, скзть по чести, не дешево, но рзве можно срвнить? Короля я тогд знл считнные дни, он Федю вынянчил, он его вырстил – кково же ей его потерять?
Снов весн…
Не збыть мне тот день. Мы рстворили все окн, и весн ворвлсь в дом со всем своим гулом и звоном, зпхми, свежестью. Деревья еще стоят голые, но почки нбухли и готовы вот-вот проклюнуться острым зеленым язычком.
Я подошел к яблоньке, которую прошлым летом посдил Гля. Присел, коснулся лубк, охвтившего хрупкий, тонкий ствол. Тотчс же, словно по сигнлу, отовсюду стли стекться ребят. Кто прибежл с огород, весь перепчкнный влжной землей, с лоптой в рукх, кто – держ в объятиях лейку, кто – зжв пльцем стрницу учебник. Они молч стли полукругом и впились глзми в мои руки. Я дотронулся до повязки – он сидел прочно.
– Ножницы, – скзл я только, и тотчс появились ножницы. – Бритву, клей… н всякий случй…
Тут я н, секунду поднял голову и увидел Федю. Упористо рсствив ноги, он стоял впереди всех и не мигя следил з кждым моим движением.
Я нчл снимть повязку. Рзвязл узел, обойдясь без ножниц. Тихонько рзмтывю бинт, перехвтывя его из руки в руку. Вдруг ловлю себя н том, что приговривю:
– Тк… тк… сейчс… вот тк… – словно это я перевязывю живую рзбитую руку кому-нибудь из ребят.
Вон бинт кончется, видны дощечки. Тк, тк… осторожно… Отделяю одну дощечку, другую. Деревце стоит по-прежнему– прямое, стройное. Словно шрм – тонкя светля полоск н коре, вот и все, что нпоминет о переломе. Сердце у меня колотится тк, будто перед нми свершилось чудо воскресения. Живое! Живое! Бегут по стволу из земли живые соки, достигют ветвей, нполняют кждую жилку лист, и однжды созреет, нльется прохлдное, смугло-румяное яблоко…
– Ур! – кричит вдруг Ктев и подбрсывет кепку.
– Ур! – во всю мочь орет Лир.
– Ур! Ур! – кричт вокруг.
Один только Федя молчит. Губы крепко сжты, и все-тки видно – дрожт, глз тк блестят, будто стоят в них непролитые слезы.
Беру у Лиды из рук лейку и поливю воскресшую яблоньку. Кто-то уже позвл Глю. Он тоже сдится н корточки, дотргивется лдонью до ствол, проводит пльцем по бледно-зеленому нежному шрмику и вдруг улыбется смой своей счстливой и доброй улыбкой.
До вечер у нс у всех нет другого рзговор.
– Нет, я не думл, что срстется…
– И я. Думю, где уж тм…
– Ведь н одной ниточке висел! Совсем нпополм сломлсь.
– Вот ведь что знчит не потеряться! – философствует Лир. – Если б тогд мхнули рукой, что бы сейчс было, ?
Один Федя молчит. Его тормошт, подтлкивют:
– Рд? Рд? Д говори, чего ты!
Он щедро возврщет тумки и все-тки молчит. Только уже перед сном он подходит ко мне.
– Семен Афнсьевич! – говорит он, крепко сжимя мою руку. – Двйте нпишем моей мме. Двйте нпишем, только поскорее!
Дорогя мм, здрвствуй!
Пишет тебе твой сын Федор. Не сердись н меня, мм. Но кк тети Дунин Лешк скзл, что ты мне не родня, я не зхотел оствться дом. Ты меня прости, и ты н меня не сердись, потому что я не мог.
Я по тебе скучю и по Егору скучю. Нпиши мне, и он пускй нпишет, кк у вс. Он уже, нверно, хорошо пишет. Мой дрес ткой… Отвечй срзу.
Федя.
И мы стли ждть ответ из мленького сибирского городк. Знчит, Полтву он тогд придумл. И кк это я, стрый воробей, не догдлся!
В эти дни Федя рзговривл без умолку, и мы шг з шгом восстновили всю кртину его стрнствий после того, кк он ушел из дому. Он говорил, кк говорит человек, долго против воли молчвший. Говорил, рсскзывл и не мог нсытиться этим счстьем – не тить, не прятть, открыть, увидеть ответный взгляд, услышть ответное слово.
– Почему ты поехл н Укрину, Федя?
– Случй ткой вышел…
Случй вышел уже в дороге. Федя лежл н третьей полке. В вгоне было темно, горел только мленькя тускля лмпочк, и он не мог рзглядеть двоих, сидевших внизу. Но хотя они говорили тихо, Федя все слышл. И кзлось, кждое слово отпечтлось в пмяти его сердц.
– Я того человек где хотите узню, пускй хоть сто лет пройдет, – по голосу. Ткой голос – не хочешь, зслушешься. Он говорит тому – ну, с которым ехл: «Я, говорит, ткого в жизни нвидлся, меня ничем не испугешь, Я все видел. И смерть в глз видел, и уж похоронен был – спсибо, отрыли. Мне, говорит, чтоб испугться, уж не зню, с кем встретиться ндо». А другой, ну, с которым он ехл, говорит: «Смерть, говорит, не смое стршное, смое стршное – подлость человеческя. А подлости человеческой в жизни столько, что не рсхлебешь». А тот, который снчл, говорит: «Подлости много, хорошего больше. Вот есть же ткие люди: увидл подлость – и уж всех подряд подлецми честит, ничего хорошего не видит. Нет, ты мне про подлость не говори, я про нее лучше тебя зню. А я тебе про хорошее скжу. Вот довелось мне мльчишкой пятндцти лет в гржднскую попсть к белым. Зстигли меня и еще одного – тому лет двдцть было. Молодой, пригожий, ему бы жить и жить. Привели нс в штб. Дело зимой было, н улице мороз, зкоченели мы, тут печк топится, комнт мленькя, жрко. З столом сидит нчльник и говорит: „Я вм обещю – отпущу н четыре стороны, только вы мне все нчистоту скжите. А не то ткую пытку устрою – не обрдуетесь“. И тут дружок мой, ни слов не говоря, сует руку в печку, достет горячих углей, зжимет в горсти и, ничуть в лице не меняясь, говорит: „Ну, кк думете, скжу я вм что-нибудь? Кк, говорит, думете – испугюсь я вшей пытки?“ Тк и не стли нс больше спршивть, из штб вытолкли в шею и повели прямо н рсстрел. Его – нсмерть, меня – рнили. И обоих зрыли. Но, кк видишь, вот он я – жив-здоров, отрыли меня. Девчонк, которя рстпливл печь в штбе, и отрыл. А ты говоришь – подлость. Двй: ты мне историю про подлость, я тебе пять не про подлость. Чья возьмет?»
Потом змолчли они. Я подождл-подождл и спршивю: «А кк его звли, дружк вшего?»
Он встл, пошрил рукой по моей полке. «Ты, говорит, кто ткой?» Я ему объясняю: тк, мол, и тк, еду к брту. А кк вшего дружк звли? Он говорит: «Федор. Федор Крещук. А тебе зчем?» – «Тк просто. А где вы тогд были?» – «А рзве ты по говору моему не слышишь? Я с Укрины, мы об с Федором из-под Киев».
Утром я проснулся, слез с полки, их уже нету. Я и решил: поеду н Укрину, в Киев. Нзовусь – Крещук. Он Федор – и я Федор. А фмилию возьму его, стну Крещук, – и тогд меня никто не нйдет…
* * *
Я рботл в кбинете. Постучли. Крикнул:
– Войдите!
В комнту зглянул, утиря пот со лб, человек лет сорок, в легком белом костюме.
– Можно? – спросил он, не переступя порог.
Я снов приглсил его войти. Крсное от жры и, кжется, от смущения лицо покзлось мне знкомым.
– Здрвствуйте. Сизов Борис Петрович, – предствился он, протягивя руку.
Фмилия мне ничего не говорил. Я приглсил его сесть и скзл, что слушю. Помолчв минуту, он нчл:
– С вми уже однжды беседовли по интересующему меня вопросу. Мой тесть… Ивн Никитич Шеин скзл мне…
Тк вот кого нпомнил мне этот человек: сын очень походил н него. Передо мной Слвин отец, инженер из Мгнитогорск. Знчит, приехл он, увидел сын, рзвел рукми… и вот сидит у нс. Кк я уже знл, уезжя в Мгнитку, он не решился взять мльчик с собой («Ему ведь было всего шесть лет»). Они с женой зглядывли сюд редко и нендолго. Потом жен умерл… Д… и рзные события… А вот нынешний отпуск ндумл провести с сыном и родителями покойной жены.
– Ну ж… д вы сми видели, товрищ Крбнов. И тесть мне рсскзывл о вшем рзговоре. Вы тысячу рз првы – меры нужны крутые, решительные. Я не педгог, я не чувствую себя способным что-нибудь серьезно изменить… При создвшемся положении, при полной безнкзнности… При избловнности, которя не знет грниц…
– Возьмите его с собой в Мгнитогорск, не оствляйте вдесь.
– Меня переводят н новую стройку… опять необжитое место. А оствлять его здесь, с ббушкми, нельзя. Вы же знете, никк нельзя. Вот я пришел просить вс…
– Чтобы я мог его взять, нужно нпрвление.
– Я добьюсь, я обещю вм, что непременно добьюсь. А сейчс… можно, я приведу его? Он здесь, со мной.
Он вышел – и через несколько минут втолкнул в комнту моего строго знкомц. Слв очень вырос с прошлой осени, шея у него стл длиння, кк у гуся, – кзлось, если он очень зхочет, он сможет повернуть ее н все сто восемьдесят грдусов. И весь он длинный, и лицо длинное, и нос, и дже зубы. Одет с шиком: шелковя голубя рубшк, орнжевые штиблеты, нглженные черные брюки.
Слв прислонился плечом к стене и молч смотрел н меня. Я отвечл ему тким же молчливым взглядом. Прошл минут.
– Скжите, пожлуйст, – обртился я к Сизову-стршему, – что вы первое скзли, когд вошли ко мне?
Он слегк рстерялся.
– Что скзл?.. Я скзл… Я спросил, можно ли войти.
– А потом?
– Потом… потом поздоровлся, конечно.
– Совершенно верно. А ты почему не здоровешься? – говорю я Сизову-сыну. – Ты рзве пришел к себе домой? Или мы уже виделись сегодня?
Слов эти я произношу совсем не лсково, но Слв по-прежнему стоит, привлясь к стене, и смотрит н меня спокойно, чуть нгловто.
– Стнь кк следует, – говорю я тихо, рздельно.
Он не пошевельнулся.
– Стнь кк следует! – Я стукнул кулком по столу.
И не ошибся. Я двно зметил: те, кто любит тирнить, издевться, помыкть другими, всегд трусы. Вот и сейчс – Слв чуть побледнел и вытянулся.
Больше я не дл ему опомниться.
– Позовите Королев! – крикнул я в рскрытое окно.
– Королев к Семену Афнсьевичу! – эхом откликнулись во дворе.
И вот он, Митя, – в одних трусх, згорелый до блеск я очень веселый. Он приветливо поздоровлся с Сизовым и повернулся ко мне:
– Звли, Семен Афнсьевич?
– Я зчисляю в вш отряд вот этого товрищ, Познкомься.
– Королев!
– Си… Сизов…
– Возьми его под свое нчло, – продолжл я. – Покжи ему все, рсскжи о нших порядкх. Прень он здоровый, я думю – скоро привыкнет и згорит.
– А почему у него руки болтются кк привязнные? – с интересом спросил Митя. – Он мыть полы умеет?
– Д… кк скзть. Нверно, умеет.
– А почему он ткой худой? Или питние плохое?
Здв этот нхльный вопрос, Митя исчез и вернулся с новыми синими трусикми в рукх:
– Рздевйся!
Слв беспрекословно повиновлся.
– А с этим что будем делть? – Кончикми пльцев Митя брезгливо приподнял голубую шелковую рубшку и нрядные орнжевые штиблеты. – Это у нс ни к чему!
– Ни к чему, – подтвердил я, передвя вещи Сизову-стршему, который во все глз смотрел н происходящее.
– Простись с отцом, – скзл я зтем Сизову-млдшему.
Слв, белокожий, сутулый и несклдный без своего попугйского оперения, подошел к Борису Петровичу и неловко остновился подле него. Отец торопливо, не рзжимя губ, поцеловл сын, тот еще постоял и повернулся к Мите.
Когд мльчики скрылись з дверью, я поглядел н побледневшего отц и спросил:
– Может быть, пок не поздно, хотите взять его обртно?
– О нет, нет! – вырвлось у него из глубины души.
* * *
З то время, что я рботл смостоятельно, у меня до сих пор был лишь один мльчик, принесший свою болезнь из семьи, – Андрей Репин. Нд остльными порботл улиц, беспризорщин. Те же, что были у меня сейчс, болели одним – сиротством и одиночеством, это излечивется только теплом и любовью.
А Слв Сизов стрдл от пресыщения. Он объелся любовью, зботой и уже не воспринимл ни того, ни другого. И лечить мльчишку ндо было не лской – его ндо было, кк зпршивевшее рстение, спрыснуть чем-нибудь едким, ядовитым; ведь иной рз хорошо отмерення доз яд – лучшее лекрство.
Глвным и основным свойством этого хрктер было то, что я почуял в нем срзу: трусость.
Он никогд никого не боялся – ни ббушек, ни дед, ни отц с мтерью. Он тирнил ббушек, выкмривл что хотел с дедом, плевл н всех и неизменно чувствовл себя господином. Чем трусливее человек, тем больше он любит помыкть другими. И чем смелее он с теми, кто ему подчиняется, тем трусливее он среди людей, которые его не боятся.
У нс никто никого не бил и никто никем не помыкл, никто никого не боялся – дже смые мленькие и тихие смых сильных, смых резких и неуживчивых. И все же Слв был нпугн. Его испугл я, ему было стршновто среди ребят. Пончлу он жлся к Мите, слушлся его беспрекословно и ходил з ним по пятм. Тот обрщлся с ним по-свойски.
– Эй, двй-двй не скучй! – говорил он, когд ребят окпывли кртошку, Слв один стоял в стороне, свесив длинные руки, и озирлся – нельзя ли удрть?
Но ни удрть, ни ослушться он не решлся. И ходил з Митей неотступно, ндеясь, видно, что тот его зщитит в случе кких-либо посягтельств н его дргоценную особу. А что посягтельств будут, он, всех меривший своей меркой, нимло не сомневлся.
Однко прошло дв дня, три… пять, его никто и пльцем не тронул. Сизов рспрвил плечи, посмотрел вокруг повеселевшим взглядом и решил, что бояться нечего.
З обедом Митя спросил его:
– Ты почему кшу не ешь?
– Вшей кшей только свиней кормить.
В столовой стло тихо – фрзу эту услышли все, потому что скзн он был громко, отчетливо и с вызовом. И в тишине рздлся спокойный, нсмешливый голос Мити:
– Свиней кормить? Тк почему же ты не ешь?
Столовя грянул смехом. Все оценили шутку. И простой этот случй опять нпугл Слву, потому что снов скзл ему: «Здесь ты не среди покорных стриков, здесь – ребят, они дружные, они все зодно. Они в обиду себя не ддут, и лучше не пытться их обидеть».
Спустя неделю Слв получил еще один урок – н сей рз от меня.
Вышниченко умел рботть и рботл хорошо, когд хотел. Но хотел он, к сожлению, не чсто, и хотя дорожил моей дружбой и знл, что лентяев я терпеть не могу, однко всякий рз, когд от рботы можно было увильнуть, увиливл.
Я вошел в мстерскую, когд Вышниченко углубился в довольно рспрострненное знятие: вырезл свои иницилы н новеньком столике, который только-только вышел из рук Ктев. Рядом стоял Сизов и с интересом смотрел.
Что было делть? Скзть Михилу: «Зчем ты портишь стол? Стол не для того сделн, чтобы вырезть н нем, это нехорошо», и прочее в том же роде? Но он ведь и см знл, что портить мебель нельзя, нехорошо и прочее.
Я решил пощдить Вышниченко: нкзть его прежде, чем ему воздст по зслугм Ктев.
Я взял в руки топор, и тут Сизов увидел меня. Он остолбенел, уствился н топор, перевел глз н Вышниченко – видно было, что он не может вымолвить ни слов, ему перехвтило горло. Он приподнял руку, пытясь сигнлизировть, но Михил, кк н грех, в его сторону не глядел.
Я шгнул ближе, взмхнул топором и, трхнув изо всех сил по столу, рскроил крышку пополм.
Вышниченко отштнулся с отчянным воплем:
– Что вы делете! Семен Афнсьевич! Д что же вы нделли!
– А ты? – згремел я в ответ. – Я другой ткой же стол сделю. А ты? Ты бездельник, ты доску толком не обтешешь, нд чужой рботой издевешься!
Нужно отдть спрведливость Мише – он быстро пришел в себя.
– Не ндо! – крикнул он, когд я снов змхнулся топором. – Не ндо! Я все сделю, вот увидите! И стол починю! И другой сделю! Ей-богу, сделю! Не ндо, Семен Афнсьевич!
См он преспокойно портил чужую рботу, кромсл ножом глдкую, сверкющую лком крышку, выводя свой знменитый вензель – М. В. Но он не стерпел, когд кто-то другой стл измывться нд этой рботой. Он словно увидел в десятикртном рзмере тупую, безобрзную бессмыслицу того, что он делл, – ох, полезно человеку увидеть себя со стороны!
Но смое большое впечтление произвело все это н Слву. Он тк и змер с открытым ртом и рсширенными глзми. В глубине души он, должно быть, не сомневлся, что я с ткой же легкостью, с ккой минуту нзд трхнул по столу, могу опустить топор и н него.
В тот вечер мне посчстливилось услышть, кк под покровом темноты в сду под яблоней Сизов признвлся Королю:
– Ты не видел, ккой стл Семен Афнсьевич! Ну зверь!
– Д что ты? – лукво удивился Митя.
– Нет, првд, знешь, я думл – он убьет Мишку.
– А что ты думешь? Очень дже просто! – ответил Король и добвил снисходительно: – Эх ты, голов с ушми.
* * *
У черешенского гроном был дочк Вля. Он училсь в одном клссе с Федей, Лирой и Виктором. Лир глядел н нее с глубоким восхищением. Он чсто и восторженно рсскзывл, кк он ни в чем не уступет мльчишкм, здчки решет не хуже Федьки и ни кпельки не здется. Он не скрывл своего чувств. Однжды я увидел: он встл из-з стол, держ в рукх круглое, румяное яблоко.
– Что же ты не ешь, Антолий?
Он ответил честно, не зпнувшись:
– Вле отдм.
Лир умел внушть увжение к своим поступкм. Другого двно бы здрзнили. Пончлу Литвиненко, звидев Лиру рядом с Влей, нчинл выкрикивть столетней двности стишки нсчет жених и невесты. Но Лир дже бровью не повел. Все видели – он не обижен, скорее, польщен. А ккя же охот дрзнить, если ты стрешься изо всех сил, человек тебя просто не змечет?
Лев отстл. Пробовли Лиру пощипть и другие – с тем же успехом. Лир был влюблен открыто и бесстршно.
Вля приходил к нм поктться н крусели, поигрть в волейбол. Однжды, когд Ступк зигрл н бяне польку (он умел и это), он подошл к смому Коломыте, к суровому, неприступному Коломыте, и потщил его в круг тнцующих. Коломыт упирлся изо всех сил, но Вля все-тки зствил его сделть круг, со смехом хвтя его з руки, з рубху всякий рз, когд он пытлся улизнуть.
Коротко говоря, слвня девочк был Вля Степненко, и мы вполне понимли Лиру.
Этим летом мы помогли совхозу «Зря» убирть урожй. Лир был в восторге: все школьники, знчит и Вля, учствовли в сборе колосков. Они с Влей рботют вместе – это ли не счстье!
Комндиром сводного отряд нзнчили Коломыту, зместителем – Лиру. Коломыт нчл с того, что переплел грбли, и они уже не пропускли колосков. И переплел не только свои, кк сделл бы прежде!
А Лир недром прошел Митину школу. Он умел теперь не только суетиться и шуметь. Он умел рботть весело. Притом, у счстливых легкя рук: они приносят удчу окружющим.
Однжды ребят вернулись с поля прздничные, сияющие.
– Семен Афнсьевич, – скзл Лир с нпускной небрежностью, – приходите звтр н седьмую делянку.
– А что ткое?
– Д ничего ткого. Вся, у тебя гзет? А, вот, у меня.
Антолий вынимет из крмн мленькую гзету – он вся величиной с ученическую тетрдку, нзывется, кк и совхоз: «Зря». И я читю:
«Ребят из детского дом с смого нчл повели рботу оргнизовнно. Они уже собрли больше 1400 килогрммов зерн. Лучшие удрники: Лид Поливнов, Мефодий Шупик, Григорий Витязь, Антолий Лир, бригдир Всилий Коломыт и несколько других – будут премировны.»
– Ну, Антолий, двй руку!
Всилий Борисович, кк взрослому, жмет Лире руку, и Лир изо всех сил сдерживет ликовние, но куд тм! Он полон происшедшим, рды и остльные, кждый по-своему. Совершенно спокоен один Коломыт. Свой номер гзеты он отдет онемевшей от восторг Нсте.
– Семен Афнсьевич, – шепотом от полноты чувств спршивет Нстя, – что Все подрят? Ведь не ленты, нет? Вся, ?
– А кто их знет, – отвечет Вся.
Нзвтр в обеденный перерыв ребятм вручют премии. Н зпыленном гзике приезжет нчльник политотдел Сидоренко, с ним редктор рйонной гзеты. Сидоренко произносит речь, блгодрит ребят з помощь, Потом вызывет первого из премировнных:
– Всиль Коломыт!
Вся выходит вперед, тут же остнвливется, о минуту рзглядывет знозу в пятке и только потом берет из рук Сидоренко вышитую укринскую рубху. Вздох восторг проносится по рядм – уж очень хорош, кк пойдет ему! Вся отходит, то и дело остнвливясь и рзглядывя знозу, будь он нелдн…
Лир тоже получет рубшку, и Мефодий тоже. Девочки – косынки, и все – конфеты. Кждый отходит, боясь рсплескть свое счстье: кк ни говори, первя нгрд.
…А через дв дня Вся, которого я после этого считл уж вовсе невозмутимым человеком, прибежл домой, схвтил меня з руку и потщил з собой, приговривя:
– Скорее, Семен Афнсьевич! Я Воронк зпрягу, это скорей ндо!
Сколько рз уже он приносил беду, этот внезпный вопль: «Скорей, Семен Афнсьевич»!
– Д что ткое? Скжи срзу!
– Глядите, глядите, что нписно!.
Снов у меня в рукх мленькя рйоння гзет.
– Вон тут, тут читйте!
«Н 7-й делянке тркторист Кононенко с Войсковым перевозили зерно, – читю я. – Во время езды борт грузовик открылся, и тк они проехли 120 метров, рссыпя по дороге зерно.
Стыдно, товрищи Кононенко и Войсковой, тк безответственно относиться к ткой вжной рботе.»
– Врут, все врут! – повторял Всилий. – Одно врнье, вот вм крест, Семен Афнсьевич! Кононенко этот нс с Мефодием вчер возил. Н поле я зместо себя вчер Лиру оствлял, мы Кононенке и нгружть и рзгружть помогли, мы с ним все ездки ездили! Не открывлся борт, не рссыплось зерно, все довезли целое, ну вот провлиться мне! Это не им стыд, это гзете стыд!
– Тк ты поди в редкцию и рсскжи все, кк есть.
– Семен Афнсьевич! – Впервые н моей пмяти в голосе Коломыты звучит мольб. – Ну, прошу и прошу вс – не пойду я один, не поверят мне, и скжу не тк, – поедемте!
– Ну куд я поеду? Ведь н все про все чс дв ндо, у меня дел по горло. Зпряги Воронк и езжй. См все в редкции рстолкуешь.
Он посидел в рздумье н крыльце, видно, прикидывл, кк ему упрвиться. Потом попросил рзрешения взять с собой Шупик, чтоб был свидетель, зпряг Воронк и отбыл. Вернувшись, скзл скупо и досдливо:
– Говорят – рзберутся.
Через три дня в гзете появилось опровержение.
«Мы вместе с Кононенко и Войсковым возили зерно. Никкой борт не открывлся, зерно не просыплось, все было довезено до мест. Не ткой человек тов. Кононенко, чтобы просыпть зерно. Это не ему стыдно, тому стыдно, кто поствил не те фмилии.
Воспитнники детдом имени Челюскинцев В. Коломыт, М. Шупик.»
В примечнии редкции говорилось, что описнный в гзете случй произошел не с Кононенко и Войсковым, с Онищенко и Теслюком. Редкция приносит Кононенко и Войсковому свои извинения.
Читю эти несколько строк, перечитывю – жль выпустить из рук ткой дорогой подрок!
– Кков нш Коломыт? – говорю Всилию Борисовичу.
– Семен Афнсьевич, вы у моря бывли? – отвечет он стрнно, кк будто невпопд.
– Бывл. А что?
– Видли, кк чйки ходят по берегу? Неуклюже, перевливются с боку н бок, словно утки. А взмоет вверх – вольно, крсиво! Откуд берется и сил, и легкость…
* * *
– Семен Афнсьевич! Письмо! Нверно, про Федьку!
У Лиры от нетерпения дрожт руки, глз тк и сверлят шершвую, толстую бумгу смодельного конверт.
Торопливо вскрывю конверт, смотрю н подпись – нет, фмилия чужя, не Федин.
Увжемый товрищ учитель Крбнов! Сообщю, что Софья Алексндровн Голубков нзд три месяц уехл к сестре в город Псков. Он, кк Федя ушел, полгод искл, потом скзл: здесь больше оствться нет мочи. Уехл в город Псков, нкзл писть ей, если что. Он мне вестей больше не подвл. Я ей сейчс вше письмо посылю и вм тоже пишу. Адрес в городе Пскове у нее ткой…
Не зню почему, но от этого письм пхнуло н нс тревогой. Почему бы? Ведь это тк понятно: женщине невмоготу было оствться тм, где все нпоминло ей о пропвшем мльчике, вот он и решил переехть к родне в другой город. Но тревог не проходил. Гля тут же при Лире соствил подробную телегрмму, которую он тотчс отнес н почту. О письме сибирской соседки Феде решили не говорить.
Я ждл ответной телегрммы нзвтр, н худой конец – через день. Прошло пять дней – ответ не было. Через неделю Гля с Лирой пошли н почту, чтобы послть новую телегрмму, и тм им вручили письмо с псковским штмпом.
Увжемый тов. Крбнов! — прочли мы. – Пишет Вм сестр покойной Софьи Алексндровны Голубковой. Скончлсь он ровно месяц нзд, 15-го, от брюшного тиф. Я см фельдшер, ходили мы з ней в больнице день и ночь, но уж спсти нельзя было. Он никк не могл оствться н стром месте, когд Федя пропл. Переехл с Фединым бртишкой ко мне. Рзыскивл Федю, но ничего не могл о нем узнть. Вш телегрмм опоздл н месяц. Для сестры было бы легче хоть перед смертью узнть, что Федя жив и здоров. Он обоих мльчиков любил, кк родных сыновей. Феде четырех лет не было, Егорушке только три месяц, когд он их взял. Их мть был нш с Соней близкя подруг. Соня взял обоих мльчиков, потому что у меня своих трое, у Сони своих детей не было. Он очень к ним привязлсь, зменил им мть. Почему Федя ушел, понять нельзя. Сестр, все себя упрекл, что, знчит, не сумел быть ему нстоящей мтерью. А я зню, что это непрвд. Он все силы отдвл ребятм, только о них и думл. Зчем Федя ткое горе ей принес, не понимю и простить ему не могу. Он уже большой мльчик, мог бы понимть. Егор пок нходится у меня, очень тоскует по мтери и брту…
Пончлу я нчисто ничего не понял. Трижды, четырежды перечитли мы эти строки: «Феде четырех лет не было, Егорушке только три месяц, когд он их взял».
– Подумй, только подумй! – скзл Гля. – Знчит, он Феде и Егору был приемня, не родня! Обоих вырстил, вынянчил… А он-то, глупый…
Мы знли: Феде до поры ничего говорить нельзя. Ндо что-нибудь придумть, сообрзить. Но что? Кк ему объяснишь, почему тк долго нет ответ?
Мы збыли одно – Лиру. Мы не догдлись выпроводить его, прежде чем вскрыть письмо. А у Лиры слишком вырзительное лицо. Прямо от нс он побрел в ягодник. Но кто-то его увидел, кто-то скзл Феде. Федя отыскл его и, не поверив односложному «зубы болят», что-то зподозрил.
Он зстиг нс с Глей врсплох, без стук рспхнув дверь. Подошел, схвтил меня з руку:
– Письмо? Дйте!
Я не сумел ни солгть, ни что-либо придумть, чтобы оттянуть время, секунду я колеблся. Федя повернулся к Гле, глянул в ее невеселые глз, он не стл их отводить.
– Дйте!
Он молч протянул ему письмо.
* * *
Когд умирет дорогой человек, всегд, не жлея себя, вспоминешь обо всем, в чем был перед ним виновт. И мля вин стновится большой. Вспоминешь все душевные слов, которые человеку нужны были при жизни, ты почему-то н них поскупился. Почему, почему мы думем об этом, когд потеря невозвртим? Зчем корим себя, когд уже ничего нельзя испрвить?
Скзть, что Федя был в отчянии, знчит не скзть ничего. Чувство вины, которую он уже понял прежде, сейчс, когд искупить ее стло невозможно, стршной тяжестью сбило его с ног. Он зкменел в своем горе. Никогд, никогд больше… – вот что мучил его сильнее всего остльного. Никогд он ее не увидит. Никогд не скжет ей, кк любил ее, кк тосковл в рзлуке. Никогд он не узнет о его рскянии, никогд, никогд, никогд.
Он сейчс, не рздумывя, перенес бы любые мучения, лишь бы вернуть то, что вернуть невозможно. Чего бы он не дл, чтобы вернуть хоть день, хоть чс, когд он был рядом с мтерью! Кк бы дорожил он кждой минутой, добрым прикосновением, взглядом, кк бы ловил кждое слово!..
Уж лучше бы он плкл, кк Пня. Если я пробовл говорить с ним, он прижимл кулки к глзм, мотл головой и только глухо стонл.
Опомнись Федя хоть н дв месяц рньше, он еще успел бы повидться с мтерью. Он это понимл, и от этого горе его стновилось еще горше. Мло того, он убедил себя, что он – причин ее смерти, что он один всему виной.
– Ну что ты, ведь у нее болезнь был, тиф, ведь нписли тебе, – терпеливо уговривл его Митя.
– Молчи, молчи, не говори! – с отчянием отвечл Федя.
Он жил среди нс, рботл нрвне со всеми, делл все, что полглось, но делл мехнически, кк втомт. Брови его постоянно были сведены в одну суровую и печльную черту, отвечл он, когд к нему обрщлись, нехотя. Все это было тем более горько, что мы уже успели узнть другого Федю – обыкновенного мльчишку, горлстого и смешливого, который упоенно бегл, зртно игрл во все нши игры. Этот Федя исчез бесследно.
Я увидел кк-то, что Федин отряд рботет н прополке,
Феди нет. Я спросил, где он.
– Дa лдно, Семен Афнсьевич, – нерешительно скзл Лир. – Лучше мы сми…
– Ему не до свеклы сейчс, – прибвил Витязь.
– Кк это не до свеклы? Человеку всегд до свеклы. Пускй рботет вместе со всеми.
Лир смотрел н меня с укором.
– Если человек тонет, ты его оствишь тонуть? – сердито спросил я. – Или, может, попробуешь вытщить?
– Ну, попробую… тк ведь у него вон что случилось…
– Случилсь большя бед. Тк что ж, оствлять, чтобы он н кровти лежл и только о своем горе думл?
– Вот и Митьк говорит… – скзл со вздохом Лир.
– Првильно говорит. Что ж не послушлись?
– Ну, он придет – сейчс все змолчт. И тихо, кк н клдбище. Ему от этого тоже не больно весело.
Я очень понимл ребят: рзговривть при Феде тк, словно ничего не произошло, – стыдно. Молчть – худо. Кк же быть?
– Я зню! – вдруг говорит Гля. – Д, д, д, я, кжется, зню! Послушй, Сеня, что, если…
– Егор?
И в ответ я слышу счстливый смех – тк всегд смеется Гля, когд окзывется, что мы думли одинково и порознь пришли к одному.
* * *
Услышв имя Егор, Федя встрепенулся, весь подлся вперед и схвтил Глю з руку.
– Сюд? Егор сюд? Нет, Глин Констнтиновн, вы првду говорите, првду?
В нем все ожило – глз, голос – все трепетло. Обеими рукми он беспомощно и требовтельно, кк мленький, цеплялся з Глю и снов и снов повторял:
– Егор сюд? Когд же? Я поеду? Вы писли? Спршивли? Когд же?
– А ты см рзве об этом не думл? – стрясь не зрзиться его волнением, отвечл Гля. – У Анны Алексндровны трое ребят, ей нелегко оствлять у себя четвертого. Д и Егору будет лучше у нс, вместе с тобой, – верно ведь?
В Псков в тот же день полетело письмо, н долю Федя остлось смое трудное – ждть. Првд, он не слонялся по дому, кк прежде, глз его больше не были тусклыми и безжизненными, и руки уже не висели кк плети. Но теперь им влдело лихордочное возбуждение, которое тревожило нс не меньше, чем прежнее кменное молчние.
Было это в нчле вгуст. Ответ мы ждли недели через две, скорее всего – к нчлу знятий. И вот в эти дни ко мне подошел Виктор Якушев.
– Я получил письмо от тети. Он поехл в Хрьков и тм зболел, просит приехть. Если не верите, посмотрите, вот он пишет…
– Д зчем же мне смотреть? Что у тебя з стрння привычк ссылться н документы? Рзве ты думешь, что тебе не верят?
– Нет, я просто тк… Знчит, можно, Семен Афнсьевич? У тети сердце очень плохое, я з нее боюсь…
Мы рзрешили ему съездить н неделю в Хрьков с тем, чтобы он вернулся не позднее 27 вгуст. Лючия Ринльдовн снрядил его, дл огурцов, помидоров, бухнку хлеб, десяток крутых яиц и узелок с солью.
– Помидоры ты первым делом съешь – рскиснут, – нствлял он. – Видишь, ккие спелые? А потом уж принимйся з огурцы. Ну, в добрый чс, привет тете. И береги, береги, бульчик, знешь, кк в дороге…
Бульчик он дл свой. Тк, с ярко-желтым бульчиком в рукх и небольшим рюкзком з спиной, Виктор и отбыл в Хрьков.
А вскоре пришло письмо из Псков: Анне Алексндровне и впрвду было нелегко оствить Егор у себя, он подумывл о детском доме и все не решлсь отдть мльчик. Но если к нм, к Феде… н это он соглсн. Сейчс есть ндежня окзия – один знкомый кк рз едет в Хрьков. Посылть ли мльчик с ним? До Хрьков нм все же поближе, чем до Псков. Он ждет телегрммы – знкомый уезжет со дня н день.
Мы тут же откликнулись и нзвтр получили дрес человек, который 28 вгуст привезет Егор в Хрьков.
– Эх, – с досдой скзл Кзчок, – где якушевскя тетк живет, мы и не знем! Дли бы ему телегрмму, он бы здержлся н денек и прихвтил Егор этого смого.
– Уж лучше без Якушев обойтись, – возрзил Митя.
Что-то в его словх нсторожило меня.
– Это почему?
Митя не успел ответить, кк рздлся голос Лиды:
– Бывет же тк… что к человеку – несимптия?
– Гм… несимптия? – удивился Всилий Борисович. – Я, нпример, всякую свою несимптию могу объяснить.
– Однко дрес нет, – скзл Митя, который, пожлуй, первые н моей пмяти ушел от прямого рзговор. – Ндо думть – кто же поедет?
И вдруг вызвлсь Гля.
– Поехть ндо мне. Я думю, тк будет лучше всего, – скзл он простодушно, и мы с нею соглсились.
* * *
Когд пришл телегрмм, что Гля с Егором выезжют я решил прихвтить Федю, который не нходил себе мест, и встретить их не в Криничнске, чуть рньше.
Мы сели с Федей н дчный поезд и поехли в Волошин где остнвливется хрьковский поезд. Вошли в переполненный вгон. Федя пристроился у окн и глядел н проплыввший мимо осенний лес – желтые березы, крсную, словно обожженную, осину. Я стл рядом, обхвтил его з плечи, и он прижлся ко мне. Вгон покчивло н стыкх, но мне кзлось, что Федя вздргивет не от этой тряски: я чувствовл в нем внутреннюю дрожь нестерпимого волнения.
Но вдруг я и см вздрогнул и змер. Позди рздлся знкомый глубокий голос. Н секунду я еще подумл с ндеждой: «Ошибк!» Но тут же понял, что ошибки нет.
– Добрые грждне, дяди и тети! Пожлейте сироту! Дв дня, кк мть схоронили, остлся я с пятью бртишкми и сестренкми. Подйте н пропитние, сколько можете…
Нет, ошибки не было. Под моей рукой нпряглись и зстыли Федины плечи. Он, кк и я, не поворчивлся – только слушл и ждл.
Знкомый голос приближлся. Он повторял все одно и то же привычным тоном нищего со стжем – нрспев, с чувством, со слезой. Ближе, ближе. Слышлся стук монет о что-то жестяное. Чей-то голос скзл:
– В детдом ндо, не по вгонм ходить!
Другой, стриковский, возрзил:
– Погоди! Его бед только что ушибл, дй опомниться! Трудно тебе с копейкой рсстться?
И третий – женский – произнес скорбно:
– Без мтери, мл мл меньше…
Я взглянул сбоку н Федю и встретил его глз. Уж не зню, чего больше в них было – ужс или изумления.
– Не поворчивйся, – скзл я одними губми.
Голос приближлся, вот он уже рядом. Я круто обернулся, протянул руку. Автомтически клняясь, не глядя мне в лицо, Якушев подствил консервную бнку. Но я не кинул в нее монету – я опустил руку ему н плечо. Он удивленно поднял глз и отштнулся, весь побелел, выронил жестянку. Серебро и медяки со стуком поктились по полу.
Он рвнулся, но я держл его крепко.
– Чего схвтил мльчишку? Что он тебе сделл? – вступился чумзый прень, по виду – слесрь, возврщющийся со смены.
– Првд, чего вцепился? – прогудел еще кто-то,
– Мой мльчишк! – процедил я сквозь зубы.
Мы провели в вгоне еще тягостных полчс. Молчли мы трое, молчли и все вокруг. Но одеревеневшее плечо под моей рукой яснее слов говорило: «Нет, уйду, уйду, ни з что не пойду с тобой!»
Подъехли к Волошкм. Когд стли выходить из вгон, под ногми брякнул бнк с остткми милостыни. Соседи, выходя, едв не оттерли меня от Виктор, и в этот миг он нгнулся и быстрым воровтым движением поднял бнку.
До Глиного поезд оствлось минут двдцть.
– Семен Афнсьевич! Отпустите меня! Я ни з что с вми теперь не поеду! – отчянно скзл Якушев.
– Никуд я тебя не отпущу, – ответил я кк мог спокойно.
– Ни з что не поеду! И Глине Констнтиновне не покжусь! – повторил он тем же отчянным голосом.
– Глину Констнтиновну мы сейчс встретим, он едет из Хрьков, куд ты, я вижу, не попл.
– Если вы ей скжете…
– Я никому ничего не скжу, – ответил я.
И тут мы об взглянули н Федю, который сумрчно смотрел в сторону.
– Не хочу! Крещук все рвно всем рсскжет! – всхлипнул Виктор.
Федя впервые взглянул н него – сумрчно, отчужденно:
– Рз Семен Афнсьевич не хочет говорить, тк и я не скжу.
И мы об поняли: он действительно будет молчть.
Я вздохнул с облегчением. Я хотел только одного – не упустить мльчишку, оствить его около себя. Не будь с нми Феди, я добился бы этого без большого труд. Присутствие Феди едв не погубило дело.
Я взял у Виктор из рук жестянку с милостыней и швырнул подльше:
– Ну, все. Теперь будем ждть Глину Констнтиновну с Егором. Д, где твой бул? (Рюкзк болтлся у него з плечми.)
И вдруг у него в глзх что-то вспыхнуло, и он торопливо ответил:
– Укрли, Семен Афнсьевич… все вещи укрли! Потому мне и пришлось…
Я не дл ему договорить:
– Не ври. Где бул?
Глз его погсли.
– В Стропевске оствил… у тети Мши.
– Лдно, съездим потом в Стропевск. А теперь…
– Семен Афнсьевич, – тихо скзл Федя и крепко взял меня з руку, – поезд.
* * *
Якушеву повезло: мы приехли домой под вечер, и все внимние отдно было Фединому бртишке. Дже зоркя Лючия Ринльдовн не зметил, что ее желтый бул не вернулся.
Егор шел по двору между Глей и Федей. Он был ткой же глзстый и лобстый – точня Федин копия, только поменьше и хрупкий, д волосы посветлее, в лице меньше проступют мльчишеские углы, больше простодушия и ребячьей пухлости. А сейчс в этом лице преоблдло изумление. Он не успевл отвечть н улыбки, оглядывться н приветствия.
Н крыльце стоял нпугння и восхищення своей миссией Нстя. Когд мы приблизились, он обеими рукми протянул Егору новенький портфель и скзл:
– Пожлуйст… нет, добро пожловть! А тут учебники для второго клсс… это все твое.
Подошл Лен и молч подл Егору пряник. Вслед з ней появился Вышниченко и, опсливо глянув н меня, сунул Егору… рогтку. Ребят подходили и подходили, и кждый что-нибудь протягивл мльчику: «Тебе! Держи! Н!», он не успевл отвечть, только поворчивлся то впрво, то влево. Крохотня выгоревшя кепочк, и прежде не зкрыввшя лб, теперь совсем сползл ему н зтылок, в зстенчивых глзх все яснее проступл улыбк. Ему уже и рук не хвтло, он уже что-то придерживл подбородком.
– Ну, ну! Вы его увешли с ног до головы, прямо кк новогоднюю елку! – смеясь и отстрняя ребят, говорил Гля. – Вышниченко, д ты что! Зчем ему рогтк? Хвтит! Хвтит! Дйте хоть умыться, мы ведь с дороги!
Я взглянул н Федю. Он перебегл взглядом с одного лиц н другое, словно впервые увидел ребят, среди, которых жил больше год. Он смотрел удивленно, блгодрно – и молчл.
Подошел Митя и обнял его сзди з шею.
– Ну вот и хорошо! – скзл он.
По щекм Феди, не меняя выржения его лиц, вдруг побежли слезы.
Никто не стл пялить н Федю глз, не кинулся к нему с утешением. Кзлось, никто ничего и не зметил. Витязь снимл с Егор куртку. Лид стоял с полотенцем и мылом в рукх. Горошко рстлкивл остльных:
– Ну будет, будет вм. Не понимете, что ли, человек с дороги.
Один Якушев не принимл учстия в этой счстливой сумтохе, он стоял поодль, точно окменев.
– Поди рзденься, умойся, – скзл я, проходя мимо. И – ужинть! Слышишь?
Когд в доме все стихло, погсли огни в столовой и кухне только в спльнях горели тусклые лмпочки, к нм в комнту постучли. Гля открыл – н пороге стоял Федя.
– Ну кк? Уложил? Все в порядке?
– Глин Констнтиновн!.. – скзл Федя. Дыхния не хвтило, он продолжл не срзу: – Вот… в Егорушкиных вещх вм конверт… И Семену Афнсьевичу…
Он подл Гле тщтельно зпечтнный пкет, должно быть, документы, оствшиеся от мтери. Потом молч прислонился лбом к Глиному плечу. До двери было длеко, д и они стояли н дороге. Я перекинул ноги через подоконник и спрыгнул в сд.
* * *
В сутолоке вчершнего богтого событиями дня мы с Якушевым не учли одного обстоятельств.
Ко мне подходит нш новый председтель совет Искр, сменивший н этом посту Митю.
– Семен Афнсьевич, – говорит он. – Якушев опоздл н сутки. Что тм у него – пускй объяснит причину.
Уж нверно Якушев припс ккое-нибудь объяснение. Но сейчс он зстигнут врсплох и молчит, не смея врть при мне, не смея взглянуть в чистые, строгие глз Степн.
– Я зню эту причину, – говорю я. – И попрошу совет поверить мне, что рзглшть ее не ндо. З Виктором есть вин, но я ее принимю н себя, я з него ручюсь. Если совет верит мне, пускй примет мое поручительство.
Степн передл совету мою просьбу слово в слово, ничего не прибвляя от себя. Ребят молчли – это молчние нсыщено было недоумением и любопытством.
– Чего тм! – решил нконец Лир. – Рз Семен Афнсьевич ручется, пускй н нем и будет.
И Вся скзл степенно:
– Я думю, ндо увжить.
– Чего тм! – повторил и Ктев. – Рз Семен Афнсьевич просит…
– Интересно… – рздумчиво, почти про себя зметил Горошко.
В тот же день я съездил в Стропевск з злополучным булом, я склонен был думть, что дрес, который дл мне Виктор тоже тит в себе ккие-нибудь неожиднности. Однко в Доме н Киевской я действительно ншел Витину тетку. Увы, он всегд жил в Стропевске, в Хрьков никогд не ездил, притом я зстл ее в добром здоровье. Он спросил – не зболел ли Витя, почему не пришел з вещми см? Он ждл его к вечеру. Почему он не предупредил, что зночует в Черешенкх? Верный своему слову молчть о происшествии в вгоне, я ответил уклончиво. Он тоже рзговривл не прямо и эт игр в прятки стл мне понемногу ндоедть.
– Он хороший мльчик, хороший, – говорил он. – Может, вы осуждете, что я отдл его в детдом, тк ведь у меня своих двое – рзве я могу всех одн прокормить? Я ведь кссиршей рботю в книжном мгзине – зрботок не бог весть ккой…
– Д я совсем не осуждю. Просто мне интересно про него узнть поподробнее. А кк вы себя чувствуете, здоровы?
– А он вм говорил, что я болею?
– Д нет… А скжите: вы не просили его приехть?
– А он вм говорил, что я просил?
В тком рзговоре я не был искушен, симптии он мне не внушл: высокя, тощя и при этом нкршення. Нет ничего грустнее и фльшивее строго лиц, которое хотят приукрсить. Кждя морщинк нчинет о себе вопить. Нрумяненные щеки, выщипнные, нчерненные брови… Словом, я поспешил зхвтить бул и отклняться. Он провожл меня по коридору тесно зселенной квртиры, где у кждой двери гудел примус или коптил керосинк, и, уже открывя дверь н лестницу, скзл нерешительно:
– Нверно, он приврл вм чего-нибудь. Это с ним бывет…
– Д, видно, тк, – соглсился я.
Гле я ничего не рсскзл. Н ее вопрос, что стряслось с Витей, ответил только:
– Он очень не хотел, чтобы ты узнл. Именно ты.
– Тогд не ндо! – быстро скзл он.
Но, грешен, Всилию Борисовичу я рсскзл. Мне до зрезу нужно было проверить себя, посоветовться.
– Эх, – скзл Кзчок, выслушв меня, – несовершенный ппрт человеческий глз… и человеческое сердце тоже. Ведь пренек-то н вид ничего. Симптичный.
– Тк вот, Митя-то дльновиднее нс. Помните, Лид говорил, что у него к Якушеву несимптия.
– Д, верно… несимптия… Вообще, скжу я вм, нш Митя, в отличие от Антон Семенович, не ко всякому человеку подходит с оптимистической гипотезой. Нередко он встречет человек недоверием. А я всегд считю: лучше поверить, чем не поверить. Лучше поверить – и ошибиться, чем…
– Чем обидеть недоверием? Д, я соглсен.
Д, я был соглсен с Всилием Борисовичем. Теперь я мог порзмыслить нд всем, что произошло, и я думл – д, я поступил првильно. Верно говорил Горький: есть души сильные и есть души слбые. Сильные души не боятся огня првды, он их не обжигет, не рнит, помогет зглянуть в себя, зкляет и очищет. Слбые чувствуют только боль ожогов. Ложь – чще всего порок слбых. И мне кзлось, я поступил првильно, огрдив Виктор от гнев и презрения товрищей.
Кк он вел себя в эти дни? Может, чуть нпряженней, чем обычно. А может быть, это мне только кзлось. Снчл я боялся, кк бы он не ушел, – при его хрктере для него очень чувствителен всякий сквознячок в отношении к нему ребят. Но Виктор, пожлуй, почувствовл верно: то, что услышли ребят н совете, не нсторожило их. Они отнеслись к моим словм с полным доверием, их только мучило любопытство, но это нисколько не повредило репутции Якушев. Нпротив – то, что у нс с ним появилсь общя тйн, возвышло Виктор в глзх ребят.
Я о многом хотел узнть. К примеру, что он собирлся покзть мне, когд говорил: «Если не верите, посмотрите, вот тетя пишет…» Д что тм, у меня много было вопросов, но здвть их не хотелось. Не хотелось торопить – пожлуй, только подтолкнешь его н новую непрвду. В конце концов, неужели же он см не придет и не объяснит мне происшедшее? Трудно ждть, но терплю: я уже не рз портил дело именно нетерпением, словом, которым рубнул сплеч, кк топором.
Я позвл его к себе только под вечер:
– Ты ничего не хочешь мне скзть?
– А вы мне поверите?
– Послушй, – скзл я. – Двй не будем игрть в прятки. Поговорим серьезно. Не стоит объяснять, что я зстл тебя з делом постыдным. Ты, ндо думть, это см понимешь.
– Мне очень нужны деньги, Семен Афнсьевич.
– Деньги всем нужны. И тебе, кк всем, не больше. Ты получешь зрплту. Эти деньги твои. Они пок невелики, но со временем их стнет больше – все звисит от нс, от ншего упорств, от ншей воли. Неужели тебе с твоим смолюбием не противно клянчить? Никогд бы не поверил, если б не видел см, собственными глзми!
Виктор опустил голову и не ответил.
– Я понимю, если бы ребят об этом узнли, оствться здесь ты бы не мог. А я хочу, чтоб ты остлся. Это нужно тебе. И нм. И поэтому никто не узнет. Но теперь я для тебя – и учитель твой, и друг, и стрший брт. У тебя сейчс нет другого ткого человек, который бы все знл и все-тки не выбросил тебя из сердц. Но зпомни: я жду от тебя только првды. Все прощу, непрвды не прощу никкой. Слышишь?
– Слышу…
– Понял меня?
– Понял.
– Обещешь мне?
Он глубоко вздохнул:
– Обещю, Семен Афнсьевич.
III
Однжды меня вызвли в рйон. Идя мне нвстречу, Коробейников скзл:
– У меня нынче для тебя новости. Первое – я скоро уезжю отсюд, В Москву, учиться. Понимешь?
Я нхмурился. Он поглядел н меня и зсмеялся.
– Зто другой новостью я тебя нверняк обрдую: Кляп переводят в облоно. Тебе стнет полегче дышть.
– Что же рдовться? Вот если бы его совсем с этой рботы убрли! А то будет пкостить в большем мсштбе, только и всего.
– Ну, я рд, что ты это понимешь. Не ндо иделизировть жизнь: когд вот ткой попдется н твоем пути – это, знешь, бед! Будет пкостить без устли. Куд ни повернешься, всюду увидишь, кк мелькнет кончик его хвост. Топор стршен, вошь стршнее.
– Тк вот я и спршивю: зчем держть вошь н тком святом деле, кк нше?
– А куд его деть? И ккое есть не святое дело н свете?
Я молчл. После того кк Кляп зподозрил, что я присвоил ребячьи подрки, я был у Коробейников и потребовл, чтоб Кляп ко мне больше не присылли. Пусть будет любой другой инспектор, с этим рботть я не буду. Но ккой же любой другой, когд, в роно один-единственный инспектор по детским домм? И уже тогд Коробейников скзл мне, что Кляп, видно, в скором времени переведут повыше: его считют очень хорошим рботником – исполнительным, добросовестным, бдительным.
Осень 1936 год принесл с собой дв события.
Во-первых, Кляп восстл против того, чтобы Митя пошел в восьмой клсс. Он подл доклдную, в которой говорил, что Королев вообще существует в Черешенкх незконно, что он – выходец из детдом для трудновоспитуемых. Что против Искры и Якушев он, инспектор Кляп, не возржет, поскольку успехи их отличные, Королев держть дльше в детдоме нет смысл: он переросток, и по русскому языку и химии у него не «отлично», «хорошо».
Рйоно счел доводы Кляп рзумными. В рйоно уже не было Коробейников, его сменил новый человек – Глущенко.
Я подумл, что Кляп хорошо знет меня. И хорошо понимет, чем можно причинить мне боль. Почему он знл, что судьб Мити мне очень, по-особому дорог? Тк или инче, он это знл.
Ну что ж, короткого рзговор с Глей было довольно. И в кнун знятий я скзл Мите:
– Перествишь свою кровть ко мне в кбинет, вот сюд. Будешь жить со мной.
– Нет, – скзл он, прямо встретив мой взгляд.
Я стукнул кулком по столу:
– Дурк! Мльчишк! Кк ты смеешь! Я тебе покжу, кк болтть ерунду!
Я кричл, что он рспустился, что много себе позволяет, что мне это ндоело, в конце-то концов! Я выплескивл н него все что у меня нкопилось против Кляп, все рздржение, устлость и злость.
Митя встл и пошел к дверям.
– Куд?! – зорл я, готовый схвтить его з шиворот.
Он обернулся, и в глзх его я не прочел ни обиды, ни укор. Митя смотрел любовно, чуть нсмешливо.
– Я з рсклдушкой, – скзл он. – Чтоб н день убирть.
А второе событие, второе…
Леночк пошл в школу – вот ккое еще событие произошло у нс той осенью.
Я не спл в эту ночь.
И утром, когд Леночк, гордясь и рдуясь, принял из рук Степн свой первый портфель, свои первые тетрди и книжки, не скрою – н душе было смутно. Я не смотрел н Глю, я знл – сегодня и ей ндо держться: пмять о Костике сегодня больней всегдшнего стучит в сердце.
Пок смый мленький в доме – Тося Борщик – звонил в колокольчик, провожя ребят, Леночк подошл к нм проститься. Он стоял, зкинув голову, черноглзя, румяня, счстливя.
– Я пойду с тобой, – скзл Гля.
– Нет, я с Митей! – скзл Леночк и, подв Королю свободную руку, другой – с портфелем – помхл нм.
Они шли, взявшись з руки, большой и мленькя, шли не оборчивясь, легким и веселым шгом, мы с Глей еще Долго стояли и смотрели им вслед.
* * *
– Семен Афнсьевич, что я хочу вм скзть…
Якушев умолкет, его всегд бледное лицо зливется крской. Молчит он минуту, молчит другую. Я жду.
– Семен Афнсьевич, мне… мне в прошлом месяце зрплту… зрплту неверно нсчитли.
– Лишку дли? – спршивю я тк, словно и впрямь думю, будто он с этим пришел.
Якушев крснеет еще гуще.
– Д нет, что вы… Тм недочет… Выписно пятьдесят дв рубля. Я считл – ндо пятьдесят четыре рубля девяносто шесть копеек. Конечно, рзниц небольшя… но ведь полгется, чтобы все было првильно…
Д, тут он прв: ндо, чтоб все было првильно. Я вызывю ншего бухглтер Федор Алексеевич.
Федор Алексеевич – немолодой, весьм желчный мужчин – живет в Криничнске. Он у нс бухглтером с недвнего времени. И кждый день произносит крткую, но вырзительную речь: рботть у нс з ткую плту, д еще ездить, могут только дурки. «Рботем кк волы, получем кк кроли», – неизменно зключет он. Но ездит испрвно и действует с истинно бухглтерской ккуртностью и дотошностью. Теперь уже невозможно не зприходовть подрки или что другое: теперь все н счету и н все есть документ. Если я о чем збывю, Федор Алексеевич отчитывет меня, не стесняясь ребят, и н этот случй у него тоже есть неизменное присловье: «Я з вс идти под суд не соглсен!»
Итк, прошу Федор Алексеевич пожловть ко мне в кбинет, с ним – Ступку и Степн Искру. Степ хоть и поэт, но отчетность нших мстерских знет вдоль и поперек: он соствляет недельные опертивные сводки. Перед ним все кк н лдони – кто кк рботет, сколько получет, кков нш общий доход и ккой суммой рсполгет совет дом.
Выслушв, в чем дело, Федор Алексеевич с непроницемым выржением лиц приносит свои книги, сдится з стол, пододвигет к себе счеты. Речь его отрывист, точно он и слов тоже отщелкивет н счетх:
– Тк. Тк. Доход в прошлом месяце соствляет семьдесят тысяч. Клдем семьдесят. Пятьдесят процентов удержно н улучшение содержния воспитнников. Д, д, д. Это соствляет – нетрудно догдться – тридцть пять тысяч. Клдем тридцть пять. Тк. Пять процентов, кк известно, – в фонд совет. Клдем три пятьсот. Прекрсно. В фонд зрплты… А вот нряды… Где тут вш фмилия?.. «Я» – последняя букв лфвит. Д, д, д… Якушев, Виктор Якушев. Тк… В прошлом месяце, кк покзывют зписи, вы трудились в столярной. Тк, тк, тк… Прошу прощения, кк одн копеечк, можете взглянуть: пятьдесят дв целковых.
– Последние пять дней я помогл п покрске… Тм Горошко не спрвлялся, Литвиненко с Поливновой болели… и я н покрске…
– В нрядх не отржено! Д, д, д. Не отвечю!
Федор Алексеевич склдывет свои документы в ппку, берет ее под мышку и выходит из кбинет.
– Тко-ое дело… – После сухого, отрывистого «д, д, д» и «тк, тк», которые еще отдются у нс в ушх, певучя речь Ступки звучит кк-то успокоительно. – Д-, тко-ое дело… Моя это вин. Я не зписл. Н покрске прорыв, Горошко один крутится, як посоленный… У Якушев полное выполнение… Я его – к Горошко в подмогу. А зписть збыл… Скжи н милость, ккой рзумный хлопец!
Должно быть, Якушев ндеялся, что дльше меня рзбор «неспрведливости» не пойдет. Ему сейчс худо. Он окзлся прв, ему полгется еще дв рубля и девяносто шесть копеек – его кровные, зрботнные. У него, кк он уже скзл однжды, ни отц, ни мтери, и он хочет, чтоб н его книжке лежло больше денег. Он прв. Но почему же ему неловко сейчс и все отводят глз, не желя встретиться с ним взглядом? А Зхр Петрович знй рзглгольствует:
– Я дурной. Жил-жил, рботл-рботл, ничего не нжил. Вот – гол кк сокол. Что у меня есть? А он нживет. Помяните мое слово, нживет.
– В ведомостях будущего месяц ндо будет учесть эту покрску, передйте Федору Алексеевичу, – не глядя н Якушев, говорю я Ступке.
– Я просто хотел, чтобы было првильно, – произносит вдруг Якушев, словно опрвдывясь.
– Вот мы и проверили, и будет првильно. Все.
Степн уходит первый, з ним – Ступк, бормоч себе под нос:
– Скжи, ккой рзумный хлопец…
Помявшись у стол, выходит и Якушев.
С тех пор кк чсть доход с мстерских идет н зрплту ребятм, о кждом из них я могу скзть больше, чем прежде.
– Гроши – як т лкмусовя бумжк, – скзл рз Ступк, покзв, что у него есть кое-ккие познния и по чсти химии. – Чего и не знл про человек – узнешь.
И верно. Кждый повернулся ккой-то новой стороной. Лир, Крещук и Ктев звели общую сберегтельную книжку и клли н нее свою зрплту.
– Не поссоритесь? – спросил я.
Лир только плечми пожл.
Про Лиду ребят говорили, что у нее в лдони дырк. Всякий рз он просил чсть денег выдть ей н руки, нкупл пустяков, тут же их рздривл, одлживл деньги девочкм в школе, збывл кому, если ей отдвли, удивлялсь: «Вот тк рз!»
Якушев снчл весь свой зрботок до копейки держл в сберкссе. Потом стл кждый месяц брть рублей десять и покупл книги. Он очень дорожил ими, склдывл в тумбочку с нежностью их перебирл и перелистывл.
– Дй почитть, – просил кто-нибудь из ребят.
– Я тебе из библиотеки принесу, – неизменно отвечл Якушев.
И приносил, своей книги не двл. Скоро у него перестли спршивть: когд дют со скрипом, уж лучше не просить – все рвно никкой рдости!
Мне бы глядеть н Якушев д рдовться – бережливый. Нчнет смостоятельную жизнь – не протрнжирит зря первую же получку, стнет тртить с умом. Но в бережливости этой было что-то глубоко несимптичное и подозрительное. Видимо, то же чуяли и ребят. Что до меня, из всех оттлкивющих черт человеческого хрктер для меня скупость – смя непереносня.
Нет, Якушев не урывл у других, он копил то, что и впрямь полглось ему по прву, – свою зрплту, свои книги, свои вещи. Но он тк любил свое, тк берег, что это легко могло перейти в желние прихвтить, урвть. Скзть но првде, я не понимл, что с этим делть.
* * *
Бильярдные столы шли хорошо. Делть их было несложно, под присмотром Ступки ребят быстро овлдели этой техникой, продукция нш получлсь вполне добротня. Из Березовой я принес опыт по чсти школьной мебели – прт и учительских столов. Ткие зкзы мы тоже принимли. И вот тут меня нчло беспокоить, одно обстоятельство. Ребят рботли хорошо. Но кк бы это скзть… без жр. Когд в Хрьковской коммуне делли фотоппрты, это был не просто продукция, з которую мы выручли немлые деньги. Мы знли, что нш великолепный фотоппрт нужен людям для отдых, для рботы, и если войн – тоже пригодится. «Нш рбот всем нужня!» – эт мысль освещл путь и помогл идти.
Отдых людской – святое дело, и мои челюскинцы любили поговорить о том, что вот человек где-нибудь з тысячу верст от нс устл, нрботлся, хочет отдохнуть. Дй, думет, в бильярд сыгрю. И игрет н ншем столе, и поминет нс добрым словом. Но кк-то дльше этого нш фнтзия не шл. Мы и себе смстерили бильярд, и кое-кто нвострился бойко гонять шры, но уж если говорить по совести, вклдывть душу в производство бильярдных столов трудновто.
Я ездил в Стропевск, спислся с Киевом и дже с Москвой, с фбрикой нглядных пособий. Мы долго прикидывли со Ступкой, потом предложили совету ншего дом постепенно перейти н производство инструмент, нужного школе школьным мстерским: слесрных молотков, клещей, плоскогубцев, циркулей, угольников, штнгелей, линеек.
– И проведет ншим циркулем круг ученик где-нибудь з тридевять земель, длеко в Сибири, в смую полярную ночь. И нчертит прямую по ншей линейке длеко н Квкзе, у смого Черного моря. Збьет гвоздь ншим молотком…
– В Москве! В Москве! – вопит Горошко.
– Пончлу мы потеряем н этом, ндо спрвиться с первым пробным зкзом. Молоток – пустяк, циркуль – посложнее, нд циркулем прольешь немло пот. Хоть он и невелик, д потребует внимния, ккуртности, сноровки. Ну кк, возьмемся?
Я хотел, чтобы они не просто глоткой ответили «возьмемся». Чтобы ответили подумвши, все взвесили и прикинули, взяли бы в рсчет и полосу ученичеств, и потерю в зрплте н первых порх, и все трудное, чего не избежть, когд берешься з новое дело.
– Ну, ккой смысл, Семен Афнсьевич? – спросил вдруг Якушев. – Чем плохо – бильярдные столы?
Ему отвечл Ступк – объяснил, что бильярдный стол требует одной только столярной квлификции, лучше бы ребятм выйти в жизнь многорукими. Он, Ступк, берется подготовить слесрей и токрей не ниже четвертого рзряд – не срзу, не в один день и не в неделю, но берется.
– А если у Якушев зрплт здорово уменьшится, мы ему доложим кждый по рублю! – снов подет голос Горошко.
Якушев всккивет:
– Кк дм сейчс, тк узнешь…
– Где вы нходитесь? – холодно говорит Искр. – Вот выствлю сейчс обоих!
…Мы порешили: взяться. И взялись.
* * *
У Лючии Ринльдовны было много достоинств, недосттки столь незнчительны, что о них не стоило бы и говорить. Глвным недосттком окзлось суеверие. Он знл множество примет и следовл им неукоснительно.
Кк-то Лид поствил мне н стол букет жсмин. Лючия Ринльдовн букет убрл: жсмин приносит несчстье!
Другой рз он вошл ко мне в комнту и рссердилсь:
– Я же говорил вм про жсмин. Зчем он опять у вс?
– Перестньте блжить! – скзл я с сердцем.
– Не смейте кричть! – ответил он и дже ногой притопнул, жсмин унесл.
Он был не только суеверн, но и упрям – и то, что считл првильным, выполнял свято. Я рзоблчл ее всячески и всегд обрщл внимние ребят н то, что ее предскзния не сбывются. Но судьб подрил ей случй, который ндолго поколебл успех моей пропгнды.
Нкрывя н стол, Витязь опрокинул ящик с ложкми в вилкми.
– Гости будут, – скзл Лютя Ринльдовн.
Ребят стли подбирть рссыпнное, и Нстя спросил, поднимя чйную ложку:
– И девочк мленькя будет?
– Весьм возможно, – сдержнно ответил Лючия Ринльдовн.
Под вечер к нм прибыли трое новеньких. Один был Петя Лепко – смый веснушчтый человек, ккого я видел з всю свою жизнь, вот уж поистине лицо – кк кукушкино яйцо! Он был золотисто-пестрый: ресницы, брови, волосы крсные, глз коричневые и веснушки тоже коричневые и очень мелкие, точно сквозь сито просеянные. Петя был весел, доброжелтелен и смешлив и сменил з последний год три детских дом. С ним пришли две девочки – одной семь лет (вот он, чйня-то ложечк!), другой четырндцть.
Девочки окзлись сестрми. До сих пор они жили у дльней родни порознь, теперь их соединили и отдли к нм.
Мленькую звли Нтш. Он был круглолиц, сероглз, взгляд открытый и лсковый.
Когд ее ввели в комнту девочек, он открыл свой чемодн, сел с ним рядом н пол, вынул мленькую целлулоидную куклу-голыш и повертел, покзывя всем, кому не лень было смотреть.
– Хорошенькя! – вежливо скзл Нстя.
– Н, возьми себе! – тотчс откликнулсь Нтш, протягивя голыш.
– Ну-у, что ты! – удивилсь Нстя.
– У меня еще есть, вот, смотри! – скзл Нтш, обернувшись к Леночке. – Видишь, еще ккя есть! Хочешь? Возьми, возьми! – повторял он, нсильно всовывя Лене в руки другую ткую же куклу.
Он вытскивл из чемодн всякую всячину, видимо нкопленную з годы стрнствий по тетушкм и ббушкм. Большую, глзстую пуговицу, зеленую костяную пряжку от пояс, дже перлмутровый перочинный ножик – все это, покзв и повертев перед чьим-нибудь ближйшим носом, Нтш совл окружившим ее девочкм:
– Возьми!
– Д мне не ндо, спсибо! – с улыбкой и немного дже рстерянно откзывлсь от ножик Лид.
– Бери-бери! Он тебе пригодится!
Он рзрумянилсь, глз ее смотрели весело и лукво, он рылясь в чемодне, вытскивя все новые сокровищ.
– Д что ты, спрячь. Зчем нм? – говорил ей Лид.
Но Нтш, совсем рзойдясь, крикнул удлым голосом:
– Всё всем подрю!
Стршя сестр стоял у окн и смотрел кк-то устло и с недоумением. Лицо ее удивляло и остнвливло взгляд. Очень он был крсив. Темные волосы, глз большие, кк и у Нтши, только крие. Мленький строгий рот придвл этому нежному лицу выржение твердости. Но Анют, видно, не знл или не помнил о том, что крсив, потому что он был Золушкой в семье, где жил до сих пор. Все в этой девочке – слов, движения, весь облик – было н удивление просто и сдержнно.
Сестры знкомились не только с нми, , в сущности, и друг с другом. Но они любили друг друг зрнее. Видно, обе не были избловны лской, душевным внимнием, и в этом одиночестве мысль, что где-то живет сестр, согревл и помогл.
Анют пошл в шестой клсс. Нтшу отвели в первый.
Петя Лепко – третий, пришедший к нм вследствие того, что Витязь рссыпл ложки и вилки (ножей тм не было, Петя, видно, шел по линии столовых ложек), – окзлся скоморохом и бездельником. Он любил смешить и все придуривлся.
Однжды, когд я ему выговривл з неряшливый вид, он вдруг скзл нрспев, подвывя:
– Я ры-ыжий, коноп-тый… некрси-ивый… Кому я ткой нужен?
При этом луквые глз его блестели и выржение их никк не соответствовло жлобным словм. Я не успел ничего скзть – рздлся глухой от бешенств голос Искры:
– Вот дм в морду, тогд узнешь, кому ты нужен!
Я остолбенел. Никогд я не видел Степн злым, рздрженным – и вдруг передо мной искженное лицо с побелевшими от гнев губми. Он встретился со мной взглядом, круто повернулся и вышел из комнты. А Петя Лепко, со стрху ствший еще меньше ростом и еще пестрее (побледнел, отчетливее проступили веснушки), рстеряв всякое луквство, испугнно глядел ему вслед.
Случлось мне зглядывться сбоку н Искру, склонившегося нд книгой, когд виден был один – чистый и тонкий – профиль. Почувствовв мой взгляд, он оборчивлся – я видел другое лицо, бгровое пятно, злившее щеку, и всякий рз ощущл укол боли з Степу. Он никогд не говорил о своем уродстве. Мы привыкли к нему, глвное – мы любили Степн и искренне збывли о его беде.
Думл он об этом прежде? Не зню. Но сейчс, мне кзлось, он думл об этом непрестнно. Поймв его взгляд, обрщенный к Анюте, я отводил глз.
В школе Нтш срзу обртил н себя внимние.
Н уроке чтения учительниц предложил одной девочке нбрть н доске слово «кукл». Девочк пять рз подходил к полотну нборной збуки, брл по одной буковке, возврщлсь к доске и опять шл з следующей буквой.
А потом вызвли Нтшу. Он подошл к полотну, выбрл и сложил н лдони все нужные ей буквы, потом рзвернул их веером – и срзу рсствил н доске слово «кошк». Времени у нее ушло н это впятеро меньше, чем у той, что нбирл «куклу». Кто-то из детей скзл: «Ой, стхновк!» – и прозвище это тк и остлось з Нтшей.
Ткя мленькя – он умел шить, и Лючия Ринльдовн, видя, кк он бесстршно кромсет носовой плток н юбку Нстиной кукле, скзл одобрительно:
– Будет толк! В портновском деле глвное – смелость!
Нсте стло известно, что человек произошел от обезьяны.
– Интересно кк: был обезьян, потом нучилсь рботть – и стл человек!
Нстя глубоко здумывется – вот они, згдки мироздния!
Нтш уже кое-что слышл об этом преврщении, но ее оно больше смешит.
– А знете, девочки, если обезьян все рботл, рботл – и стл человек, тогд… тогд… – он громко смеется, – тогд Сизов стнет обезьяной, д? И хвост будет, и шерсть! Может, он уже скоро будет н дереве жить?
Если оствить хоть долю сомнения, Нтш и н себе, пожлуй, попытется проверить свою гипотезу.
А Нстю знимет другое.
– Семен Афнсьевич, – говорит он здумчиво и нрспев, глядя н меня своими доверчивыми глзми, – все злое в человеке от обезьяны, д?
* * *
Иногд я думл: почему Сизов не ушел домой? Почему не сбежл? Ведь у нс ему трудно. И вствть рно, и рботть, и учиться, и ед хоть и сытня, не ткя, кк дом, – не то что пирожных с кремом, сдобных булок к чю тоже не дют.
Но он хотел, чтоб з ним пришли. Он не желл возврщться см. Он был убежден, что перед ним виновты, – и дед виновт, и обе ббушки. Он знл, что без него тоскуют, и мстил, нкзывл: поживите без меня, поскучйте!
– Нвести своих, – говорил я.
Он не решлся ответить дерзко, но тк вздергивл подбородок, что эт стоило любой дерзости. И лицо его говорило: «Нипочем! Пускй сперв повинятся!»
Почему он не сбежл н улицу, куд глз глядят? Нет, это Влдислву Сизову было не под силу: ни голодть, ни холодть он не собирлся. Он предпочитл спть н кровти и знть, что н обед ему ддут порцию котлет с мкронми.
Когд Ивн Никитич приходил к нм, вид у Влдислв стновился совершенно отсутствующий.
– Покжи дедушке мстерские и свою рботу, – скзл я однжды, увидев, кк они молч сидят друг против друг.
Слв послушлся, но с кменным лицом. «Иду, потому что вы велели, до него мне дел нет», – ознчли его взгляд, его походк.
Я спршивл себя: что хорошего я могу скзть о Слве Сизове? Нет, не придумю.
Я не приметил в нем ни смелости мысли, ни широты души – ничего! Он ни рзу никого не пожлел, его ни рзу ничто не обрдовло. И только однжды что-то приоткрылось нем ткое, что вызвло не неприязнь, жлость.
Его нвестил ббушк. Они сидели в сду, им никто не докучл. Анн Пвловн смотрел н внук с нежностью. Он слушл ее рвнодушно, не глядя. Но, когд он собрлсь уходить, он вдруг вцепился в нее обеими рукми и, позбыв, что неподлеку сновли ребят, рыдя, повторял:
– Говорил… «не позволю»… говорил… «не отдм»…
– Тебе плохо здесь? – беспомощно спршивл Анн Пвловн. – Тебя обижют?
Он только судорожно плкл, цепляясь з ее плтье.
– Ты пойдешь со мной, – скзл Анн Пвловн решительно. – Ндо это прекртить… Пойдем!
И вдруг он отпустил ее руку, вынул из крмн плток, высморклся и произнес, всхлипывя:
– Не пойду.
– Нет-нет, я не могу оствить тебя здесь.
– Не пойду, – повторил он мстительно.
Были эти слезы той крупицей человеческого, что мы искли в нем? Был это обид? Или злоб? Тоск или рздрженное себялюбие?
И опять все пошло по-прежнему. Снчл он вел себя сносно. Потом убедился: тут не бьют, в крцер не сжют, без обед в нкзние не оствляют. И постепенно обжился, осмелел. Никких особых проступков он не совершл, он попросту ленился, в школе был еще и груб. Его грубость ничуть не походил н горячую дерзость Ктев. В ктевской дерзости, н мой взгляд, не было ничего привлектельного, но, только столкнувшись с холодной нглостью Сизов, я понял слов Гли: д, в выходкх Ктев живет ккой-то иной дух.
Сизов хмил не подряд, с перерывми, кк здирется иногд трусливый ребятенок: зденет – и спрячется, удрит – и бежть. В проступкх своих он был рсчетлив, дже «плохо» в школе получл не подряд, время от времени, чтоб не слишком чсто попдть н зуб ншей стенгзете.
Теперь, если приходил ббушк, он встречл ее с холодной ндменностью, отвечл ей односложно и неприветливо. Анн Пвловн беспомощно оглядывлсь, словно ожидя, что кто-нибудь ей объяснит – кк же быть?
– Не бойтесь вы з него, – скзл ей кк-то Митя, – никто его не обижет. И уйти он может, если зхочет. Тк ведь он не хочет: ему здесь веселее. У вс он один, тут, смотрите, сколько нроду.
Митя говорил с ней, кк с ребенком, лсково и осторожно.
– Тк я ндеюсь… – дрогнувшим голосом скзл он, – ндеюсь н вс.
– Будьте спокойны, – ответил Митя.
…Однжды учитель мтемтики, объясняя теорему о рвенстве вертикльных углов, скзл:
– Кто сумеет повторить, поднимите руку.
Сизов спросил:
– А ногу можно?
В очередном номере стенгзеты мы прочитли:
«Недвно Влдислв Сизов н слов учителя: „Поднимите руку“ – ответил: „А ногу можно?“ Ну, кто из нс додумлся бы до ткого ответ? Никто! Один Сизов! Кждый, кто прочтет эти строки, должен вырзить Влдислву Сизову свое непритворное восхищение!»
Ребят тк и сделли.
Лир, одобрительно приговривя: «Умниц, умниц», поглдил Сизов по голове и получил в ответ тумк, но поглдить успел-тки.
Митя восхищлся долго и громко:
– Неужели и впрвду тк ответил? Ну, умен, умен!
– Ты скжи – кто тебя нучил? Неужели см додумлся? – поинтересовлсь Зин Костенко.
А Горошко, нчитвшийся рбских скзок, сложил лдони нд головой, низко поклонился Сизову и протянул нрспев:
– Прими мое восхищение, о гор мудрости!
Один Коломыт скзл веско и без обиняков – н то он и Коломыт:
– Дурень был, дурнем и остлся!
Анют не произнесл ни слов, но смотрел с удивлением я дже огорченно: видимо, не понимл, кк это в здрвом уме можно ткое выкинуть. И он рз дв оглянулся и поежился под этим взглядом.
Я еще рз убедился: Сизов умел измывться нд родными, нд теми, кто окзлся слбее, кто подчинялся ему рстерянно и безвольно, но не мог дть отпор дружной нсмешке. Он поостерегся после этого случя грубить в школе и дом. Но ведь болезнь, згнння внутрь, опснее той, которя видн. Д и не того мы добивлись, чтоб он стл осторожней и рсчетливей.
* * *
– Я всегд рдуюсь, когд нхльные влюбляются! – скзл кк-то Зин.
Никто не успел спросить – отчего? Он ответил см:
– Потому что робеют.
Нетрудно понять, о кком оробевшем нхле речь.
Мы дже удивились н первых порх, зметив, что Сизов притих. Притих не из трусости, кк бывло, – кк бы это скзть – от полноты чувств. Я, конечно, и прежде знл, что любовь облгорживет, – кто этого не знет! И все же дивился этому преврщению. Влдислв стл следить з своим лицом – оно уже не рспусклось в безрзличной туповтой гримсе. И глз были уже не пустые, рыбьи, человеческие. И уж конечно при Анюте ему больше не хотелось окзться предметом нсмешки или укор. Все тк. Но обнружились и другие черты хрктер, о которых мы рньше не знли.
– Чья это собк? – спросил про Огурчик Анют в первый же день.
– Собк общя, привел Ктев, – ответили ей.
Окзлось, Анют очень любит собк. Дядя, у которого он жил последние дв год, ни собк, ни кошек не терпел, но у сосед, стрстного охотник, были дв сеттер.
– Я без них скучю. Кк это хорошо, что у вс есть собк!
Ктев подвел Анюту к Огурчику. Он поглдил пс, попл з ухом, улыбнулсь, и Огурчик блгосклонно лизнул ей щеку. Звязлся рзговор и у Коли с Анютой.
Обычно Николй не очень-то рзговривл с девочкми, если и приходилось – здирлся и подчеркивл свое мужское превосходство. Но сейчс он с непривычной мягкостью отвечл н кждый Анютин вопрос. Он рсскзывл ему о сеттерх, он ей – о рзных случях из жизни Огурчик.
У Анюты, кк и у сестры, окзлись хорошие руки. Он несколько рз сбил себе пльцы в мстерской, но не пожловлсь. Вскоре детль у нее уже не плясл и нпильник шел уверенно.
Ей покзывли и помогли охотно. Он в ответ негромко говорил: «Большое спсибо!»
Нтш был доверчив с людьми, Анют – осторожн. Он первя ни к кому не подходил, ни о чем не спршивл. Он не чувствовл себя дом. Нтш освоилсь легко и н второй день глядел и говорил тк, словно весь свой век жил у нс. Анют помнил, что он сирот. Снчл ее воспитывл тетк, потом дядя – об бессемейные. Теперь ее прислли сюд – и все потому, что он никому не нужн. Ее никогд никто не спршивл, чего он хочет, он привыкл, что ею рспоряжются. Он принимл это покорно и тихо, но н ее лице я чсто змечл, кк и в первый день, безрзличие и устлость.
Пятндцтого числ кждого месяц мы прздновли день рождения.
В иные месяцы нбирлось по десять новорожденных, и мы поздрвляли их всех срзу. Лючия Ринльдовн готовил к чю что-нибудь вкусное (счстливцы, кто родился летом, тогд угощение богтое – ягоды!), отряд, которому приндлежл герой дня, что-нибудь ему дрил. Проснувшись поутру, новорожденный нходил н стуле у кровти что-нибудь ткое, о чем двно мечтл. Нкнуне он, конечно, долго не зсыпл – все стрлся дождться, когд и что ему положт. Но ни рзу никто не дождлся этой минуты: только под утро Гля неслышно клл подрок н стул у изголовья.
Явившись к чю, новорожденный всегд нходил у своего прибор еще и подрок от кого-нибудь из приятелей – безделушку, книгу; Искр нкнуне рботл кк вол: его зсыпли зкзми н четверостишия, двустишия, только что не н оды! Он писл всегд с готовностью, только спршивл:
– А что ты хочешь вырзить?
Среди тех, чье рожденье прздновлось 15 декбря, был Анют – мы знли это из ее бумг.
Вств утром пятндцтого, он с недоумением оглядел свой стул и спросил:
– Чье это, девочки?
– Твое, конечно! – скзл Лид. – Это тебе подрок. Мы же сегодня прзднуем всех, кто в декбре родился.
Нтш соскочил с кровти и прошлепл босиком к сестре.
– Смотри! Смотри! – кричл он. – Кошелечек! Поясок! Книжк!
Нши ребят были не из бловнных. Но и ткого безмерного удивления, получив подрок, тоже никто не испытывл.
Выяснилось, что Анюте никогд ничего не дрили, про дни рождения он только читл в книжкх. Он скзл это не жлуясь. Просто скзл:
– У нс рождения не спрвляли. Дядя говорил: «Нелепый обычй прздновть приближение к смертному одру».
– Ух ты! – сморщив круглое румяное лицо, воскликнул Зин. – Веселый у тебя дядя!
А Гля потом признлсь, что едв не скзл просто: «Дурк твой дядя!» – но вовремя прикусил язык.
Однко пояс, кошелек, книжк – это было еще не все.
В нчле декбря Искр попросил у меня пятндцть рублей. Я не стл спршивть н что, и выдл. Вернувшись из город, он покзл мне рисовнный воротничок – ткие продвлись тогд, – голубой, с золотыми крпинкми но крю.
– Кк н вш глз, Семен Афнсьевич? Если подрить, понрвится? – скзл он, глядя в сторону.
Я чуть было не спросил, кого это он хочет одрить, но спохвтился и скзл бодро:
– Очень крсивя вещь!
К чю Анют ншл у своего прибор этот воротничок и сборник рсскзов Житков. И вдруг вошел Сизов, держ в рукх… щенк!
– Семен Афнсьевич, – скзл он нкнуне, – можно, я схожу домой?
Он впервые отпршивлся домой, с тех пор кк жил у нс.
– Зхвти с собой кого-нибудь из ребят, познкомь с ббушкой и тетей, – посоветовл я.
Я знл: если он пойдет не один, то поостережется дерзить своим.
Гля очень взволновлсь, зствил переодеться, проверил, чист ли носовой плток, оглядел Слву нпоследок, и он пошел вместе с Горошко и Литвиненко. Лев вернулся потрясенный приемом – тем, кк дом обрдовлись Слве, глвное, угощением: «Вот ткие мленькие-мленькие печеньиц, положишь в рот – тют!» Я уж стрлся не думть о том, сколько он тм уплел этих мленьких-мленьких печеньиц… Горошко притщил небольшой деревянный ящик, Слв – щенк. Вот зчем он ходил домой!
Куд девлсь Анютин сдержнность! Он улыбнулсь, он взял щенк н руки и, глядя н Сизов сияющими глзми скзл низким взволновнным голосом:
– Спсибо, большое спсибо!
Потом повернулсь к Искре:
– И тебе спсибо! И всем-всем спсибо… – Губы ее дрожли, но он не зплкл, , глотнув, повторил еще тише: – Большое спсибо!
Щенок был толстый, неуклюжий и, кк вскоре выяснилось жден и глуп. Ему нклдывли еду в миску, он погружл в нее голову и тк торопился и чвкл, что больше рсплескивл, чем съедл. Кк бы ни был сыт, он не мог рвнодушно смотреть, когд ел Огурчик, и торопливо ковылял к его миске. Огурчик всякий рз уступл ему и глядел снисходительно словно говоря: «Глупый ты, глупый». Щенок ждно, со свистом втягивл всякую еду и прямо н глзх рздувлся, кк шр. И хоть имя Шрик вполне шло к нему, ребят быстро прозвли его Упырем. Они тормошили его, безуспешно учили двть лпу, однко ни в чьем сердце он не знял мест Огурчик. И в Анютином тоже.
К Сизову Анют относилсь хорошо – видно, с ним прочно связно было воспоминние о том милом ей дне. Он ведь не видел его неуклюже моющим полы и отлынивющим от прополки, не читл в сводкх о его лени и грубости – словом, он еще не видел его во всей крсе. Был, првд, в смом нчле этот роковой вопрос в клссе – можно ли поднять не руку, ногу – и душ иронических похвл… Но больше з эти месяцы при ней ничего ткого не случлось.
«Неужели произойдет ткое волшебное преврщение и он стнет другим? – думл я. – И совершит чудо ничего о том не знющя девочк – совершит просто потому, что он существует, н свете?»
И вместе с Зиной я готов был рдовться тому, что нхлы робеют, когд влюбляются.
* * *
– У меня к вм сложный рзговор, Семен Афнсьевич.
– Сдитесь, пожлуйст, Ольг Алексеевн, я слушю вс.
– Может быть, походим по сду?
Ольг Алексеевн пришл в необычный чс – идут знятия в первой смене. Должно быть, у нее нет уроков, рзговор и в смом деле предстоит сложный, если он см пришл, не прислл зписку, не дождлсь меня – я ведь в школе бывю чсто.
Нкидывю н плечи пльто, и мы выходим в сд. Тут очень тихо. Вот скмья меж двух яблонь, ветви их сгибются под тяжестью снег. Можно смхнуть снежный пуховик с скмьи и сесть, но Ольг Алексеевн идет все дльше.
Мне неспокойно, я вижу: он очень встревожен – и жду.
– Семен Афнсьевич… Вы ведь знете, школьня он библиотек н мне… Тк вот, неприятня ткя вещь: у меня стли пропдть книги. Ну, вы знете, мы не бог весть кк богты. Однко библиотеку собирли с любовью. Есть книжк с втогрфми. Нм Пнтелеев прислл «Республику Шкид» со своей ндписью – в ответ н мое письмо. Ну и еще кое-что. Тк вот… некоторых из этих книг нету.
Я молчу: пусть выскжется до конц. Нверно, он в любом случе поделилсь бы со мною своим огорчением. Но сейчс, хотя ничего ткого не скзно, я уже почти зню – это ксется нс, ншего дом.
Он, видно, ндеялсь, что я помогу ей договорить. Он смотрит н меня вопросительно. Но я жду. Жду и молчу.
– Семен Афнсьевич! – говорит он быстро, отчетливо, без прежних зминок. – Мне очень не хочется вс огорчть, но я думю… я боюсь… я почти уверен… Одним словом, я подозревю Якушев.
Ждл я этого имени? Не зню!
– Ккие у вс основния?
– Книги стли пропдть с его приходом. Прежде, когд его не было в библиотечном кружке, книги не пропдли. Конечно, совпдения бывют… И тк не хочется думть…
Он ни в чем не виновт. Он не могл не скзть мне о своих подозрениях. Кому же, если не мне? Спсибо еще, что не пошл снчл к Якову Никноровичу. Но до чего мне сейчс неприятно ее лицо, ее голос!
– Я рзберусь, – говорю я после тягостного молчния.
– Я понимю, что очень огорчил вс. Но ведь я должн был скзть вм, верно?
Вижу – он все понял. И с облегчением, оттого что неприязнь мою смывет ее прямой взгляд, говорю ей от всего сердц:
– Спсибо, Ольг Алексеевн. Пострюсь рзобрться. И сделю это осторожно.
Трудно было мне дождться возврщения ребят из школы. Двно уже я не испытывл ткой тревоги. Если б не тот случй в вгоне, я бы и слушть не стл. Ведь Виктор все время со мной, с нми. Он ткой же, кк все, – учится, рботет, смеется, кк все. Скупость? Д, это есть. Но скупость – не воровство. А тот двний случй… Мло ли что было! Было – и прошло. Почему я срзу не скзл Ольге Алексеевне: «Непрвд, Витя тут ни при чем»? Есть доверие, при котором свидеетели не нужны, доверие, которое не здумывется. Ведь если бы он скзл мне это о Мите, о Лире, об Искре, о Лиде – д почти о любом из моих ребят, я, не дослушв, ответил бы: «Это непрвд!»
Почему же сейчс я тк не ответил? Почему молч выслушл и обещл рзобрться?
И вдруг пмять нчинет услужливо подсовывть мне всякие мелочи – одну, другую. Виктор любит книги, собирет их, копит. Тетк его рботет в книжном мгзине кссиршей, и он кк-то рсскзывл, с ее слов, что туд зходит один пистель – ему оствляют в мгзине всякие редкие книги, у него большя библиотек: «Уже тысячи книг, он все покупет и покупет!»
Что бы ни вытворял мльчишк, если он не врет – полбеды. Если врет – бед! Лживость – смый живучий порок. Кжется, вот оно, все уже в порядке… потом по взгляду вбок, по быстрому, чересчур веселому рзговору, по чересчур честным глзм видишь: врет!
С той встречи в вгоне я ни рзу не уличил Виктор во лжи, но, окзывется, нстоящей уверенности в том, что с этим покончено, у меня не было.
Я вышел встречть их после школы. Пдл тихий снег – медленно, крупными прохлдными хлопьями. Ребят шли кто по двое, кто гурьбой, рзмхивли портфелями, смеялись, перекликлись. Несколько человек побежли мне нвстречу. Среди них был и Виктор. Он что-то кричл мне, чего я не мог рсслышть: кто-то перебивл, стрясь перекричть. Приглядевшись, я узнл Лиру.
– Нс приглсил Вля! Н рожденье! Меня, Витьку, Федьку! И Внюшку! И Всю! – во все горло кричл Лир.
Едв переступив порог, он побежл к Гле советовться: рз его и всех нших, учившихся вместе с Влей, приглсили н день рождения, ндо не удрить лицом в грязь.
Якушев клссом стрше, но рботет вместе с Влей в библиотечном кружке и тоже приглшен.
– Он полклсс нприглшл, мы тм все и не уместимся! – говорит он, блестя глзми. – Ндо уроки поскорее, он просил порньше прийти, он ккие-то тм фокусы зтеял, просил помочь.
Ну, кк скзть ему сейчс? У меня не хвтло духу не то что зговорить – дже подумть об утреннем рзговоре с Ольгой Алексеевной. Лдно, решил я, пускй идет с легким сердцем. После скжу.
Уроки в этот день нши приглшенные учили с быстротой необычйной. Вня Горошко зкидывл голову и нырял обртно в учебник тк, словно отвешивл поклоны. Лир читл историю с лицом мученик. Один Коломыт рсположился со своим «школьным инструментом» кк ни в чем не бывло и выводил букву з буквой в тетрди по русскому языку.
– Поторпливйся! – крикнул ему Лир, оторввшись н секунду от учебник.
– А чего мне торопиться? – возрзил Всилий. – Я что, пойду туд? Чего я тм не видл?
Бтюшки, что тут нчлось!
– Семен Афнсьевич! Глин Констнтиновн! Д он спятил! – вопил Лир. – Его приглсили, он…
– Скжите ему, скжите. Вы ему только скжите, – шептл Горошко.
– Что это он, в смом деле? Рзве можно откзывться, когд приглшют? – говорили вокруг.
Но мне, признться, было не до Вли, не до ее рождения, не до Коломыты, который не умел быть светским человеком. Мне очень хотелось сбросить кмень с души, хотелось посмотреть Вите в глз и услышть от него: «Что вы, Семен Афнсьевич! Кк вы могли подумть?»
Я оствил Коломыту, Лиру и прочих н Глю и ушел к себе. Тм, видно, еще долго все кричли н Всилия, потом нряжлись. Я увидел их снов, когд бшмки были нчищены, брюки выглжены, воротники сияли, – кжется, нечего уже добвить для совершенств.
И тогд Лир взмолился голосом почти тргическим:
– Глин Констнтиновн! Ндушите нс!
Ребятм было рзрешено вернуться в одинндцть чсов, Всилий пришел домой в половине десятого и, сунув Нсте, Леночке и Нтше по конфете, скзл с облегчением:
– Ну, погостевл, хвтит, тм в фнты игрют, только мне этим и знимться.
– Э, брт, ты что же из гостей гостинцы приносишь? Тк не полгется! – скзл Всилий Борисович.
Коломыт очень удивился:
– Тк я ж не ел, это я свое! Мне в трелку, я в крмн.
Пок Всилий Борисович объяснял Коломыте првил хорошего тон, я пошел нвстречу ребятм. Я ждл их не скоро, но дом мне тоже не сиделось.
Липы вдоль шоссе стояли все в снегу, от луны н деревьях сверкли зеленовтые искры, снег скрипел под ногми.
Пройдя немного, я вдруг подумл: не н ночь же я стну ему говорить об этом? Придет веселый, я ему ткое! Д он и не уснет потом. Нет, утро вечер мудренее.
По првде скзть, я см себе удивился. Уж если я чего не терплю, тк это недомолвок. Лучше всего – нпрямик и поскорее! Но я повернул обртно к дому, и моя тень побежл сбоку, кк собчонк. Я не встретил ребят, не дождлся их приход, лег в постель и, стрнное дело, быстро уснул. Их встречл Гля, они долго еще рсскзывли ей про рождение грономовой дочки: кк было весело и кк хвтились Коломыты – он, окзывется, ушел, не скзвшись дже хозяевм, кк говорится, по-нглийски.
Утром я подумл, что ндо бы дождться возврщения Виктор из школы ( то собью ему нстроение, он еще «плохо» схвтит). Не зню, долго ли я еще вот тк игрл бы с собой в прятки. Но после утренней гимнстики, которую я обычно проводил см, я встретил его – он бежл с полотенцем через плечо, в коридоре никого больше не было.
– Зйди ко мне н минуту, – скзл я. – Умойся и зйди.
Он збежл почти тотчс же – видно, просто плеснул в лицо горсть холодной воды, и дело с концом, тк ему не терпелось узнть, что я скжу. Я видел: ничего худого он не ждет, все худое для него позди. И ткой жестокой покзлсь мне необходимость погсить это оживленное лицо.
– Вчер приходил Ольг Алексеевн, – нчл я. – Он скзл…
Он вдруг побледнел.
– Что книги пропдют?
– Д. Откуд ты знешь?
– Зню. Мы вместе проверяли. Но почему он вм… почему вы… Семен Афнсьевич! Вы н меня думете?
– Я ничего не думю. Ты рботешь в библиотеке, тм пропдют книги. Я хочу знть, что об этом думешь ты.
– А вы думете – это я? Кк же я докжу?
– Послушй, – скзл я, клдя руки ему н плечи, – ничего не ндо докзывть. Ты только скжи…
– Нет, вы не поверите. Если бы тогд… если бы не то… не в вгоне… А сейчс рзве вы поверите!
Он не смотрел н меня, с отчянным лицом он теребил крй полотенц, которое тк и не успел повесить.
– Верю. Я очень рд, что это не ты.
– Это не я, Семен Афнсьевич, – точно эхо повторил он.
Но в глзх его и в голосе не было облегчения.
…Ольге Алексеевне я скзл, что виновник пок не нйден, что я буду искть. Но верю: это не Якушев,
* * *
– Семен Афнсьевич! Поглядите, кого я привел.
Митя обнял з плечи совсем мленького мльчонку – лет семи, не больше. Очень смуглое, почти лиловое лицо, иссиня-черные волосы и глз, срзу видно – цыгненок. В зкоченевших рукх огромня, ростом с него смого, гитр. Митя ншел его вместе с гитрой н крю сел, продрогшего я устлого. Он сидел прямо в снегу и тихонько скулил. Не рсспршивя, Митя сгреб его и притщил к нм. Рсспршивть и сейчс еще рно – пускй вымоется, отогреется, поест. Лицо его стянуто морозом и зуб н зуб не попдет, но глз теплые, лсковые и смотрят доверчиво.
Связного рсскз мы не добились и после, когд млыш, рзогревшийся после бни и сытного обед, окзлся в центре внимния тут же в столовой. Но кое-что прояснилось.
Он двно тк ходит – один со своей гитрой – из сел в село. Кк двно? Д еще с тепл, нверно, с весны, – это было очень двно! Тк и ходит. Его кормят, он з это поет. Гдть не умеет («Мужчины не гдют!» – скзл он гордо), петь – поет. И пляшет тоже. Звть его Шурк, фмилии нет. Если хотите, сейчс же и сыгрет н гитре, и споет.
Мы зхотели. Он сел н тбуретку, взял в руки гитру и, сильно и уверенно перебиря тоненькими темными пльцми струны, зпел нечто ткое, от чего мы пооткрывли рты, – душер-р-рздирющий ромнс про любовь, про коврство, про ревность:
У тебя н сердце кмень,
Влюблен ты в одного,
Хочешь быть его женою,
Но тебе не суждено!
А кончил он тк:
И прошло немного время —
Сбылись цыгнкины слов,
Цыгнк првду говорил,
Ничего не соврл.
Мльчишк пел очень серьезно, можно скзть, истово, густым голосом, неведомо откуд взявшимся. Митины глз смеялись. Девочки были тронуты.
– Кков мой корешок? – спросил Митя, когд Шурк кончил. – Кк поет! Что поет! Ну ккой прень! – говорил он, тормош мльчонку. – А читть умеешь?
Читть корешок не умел, это было дело попрвимое. А вот где взять фмилию?
– Пускй будет Дмитриев, – скзл Коломыт. – Митьк его ншел, вот и выходит, что он Дмитриев.
Всем это понрвилось. Я видел, что и Митя очень доволен. Мльчишк пришелся ему по душе – и в смом деле окзлся слвный, поклдистый, ко всему, что видел вокруг, вносился с блгоговейным увжением.
У него был четырехгрнный волчок, н плоскостях которого стояло: «Измен», «Любовь», «Пустот», «Перемен». Шурк охотно зпускл его по просьбе ребят, и Лир очень сердился, если ему выпдл «измен».
Чтобы доствить Шурке истинное удовольствие, ндо было только попросить его спеть. И он пел:
И н могилу обещй
Ты приносить мне хризнте-э-мы!
Но очень скоро Шуркины песни стли смешить ребят, и он, чуткий и смолюбивый, збстовл.
– Смеяться стнешь. Не буду петь. Не хочу, – с обидой говорил он, мотя сизо-черной грчиной головой.
Не обижлся он только н Митю, дже и тогд, когд Митя, зктив глз, пел, перевиря мелодию, но очень вырзительно:
И н могилу обещй
Ты приносить мне помидо-о-оры!
Но нередко, взяв гитру, Шурк нчинл без слов перебирть струны, и ребят смолкли и подолгу слушли вкрдчивый и кпризный говор Шуркиной «семиструнной подруги». И нельзя не сознться, что семиструння в мленьких смуглых Шуркиных рукх рзговривл хорошо, очень хорошо…
* * *
Вечер. Я читю. Митя готовит уроки.
– Войдите, – откликется он н робкий стук в дверь.
Вошел Шурк и с тинственным видом положил перед
Королем сложенную вчетверо бумжку.
– Тебе, – скзл он кртко.
Митя рзвернул, повертел в рукх и отложил в сторону.
– Что ткое? – спршивет Гля.
– Ккя-то реп с плкой, – рвнодушно отвечет Митя.
– Можно? – Гля протягивет руку и берет листок. – Митя, – говорит он, – д это же не реп с плкой, сердце, пронзенное стрелой.
– Ну д? – В голосе Мити усмешк. – Вот что, Шурк, ты мне больше этой ерунды не тскй. Слышишь?
– Тк ведь он просил. И конфету дл, – простодушно объясняет Шурк.
– Мм, – подет голос Лен, – в школе все девочки в ншего Митю влюблены.
– Очень дже просто, – подтверждет Шурк.
– Рзболтлись! – Митя щелкет обоих по мкушке. – Влюблены не влюблены, больше ты ничего ткого не носи. Понимешь? А то отлуплю з милую душу, тк и знй.
И Митя снов погружется в книжку.
Не рз уже до меня доходило: «А Тмр по Мите сохнет», «А в Митьку Оля влюбилсь…» И Тмру, и Олю, и других девочек мы знли. Они приходили к нм в гости и чтение послушть, и в сду посидеть, и потнцевть.
Дже н смый строгий глз Митя был совершенно рвнодушен ко всем до единой. Не змечть, не знть он не мог, все видели, что девочки «сохнут». То, что Шурк Митин корешок, было ему н руку. Он стл любимцем девочек, вечно его чем-то пичкли, здривли. И сделли его почтльоном.
То и дело я нтыклся н зписки: «Митя, двй дружить. Жду ответ, кк соловей лет», «Митя, приходи сегодня в клуб, будет интересное кино. Кто писл – угдй см».
Иные зписки были укршены тем, что Митя тк непочтительно нзывл «репой с плкой», н других были нрисовны розы, тюльпны, но чще всего незбудки.
– Что это ты рстерял тут? – спршивл я.
– Збыл выкинуть.
Он сгребл всякий мусор – стрые конверты, черновики – и вместе с зпискми бросл в печку.
– Д, – говорил Лючия Ринльдовн, – все в него влюблены, и я влюблен. Что з бед? Все это, милые мои, не опсно, потому что он в нс не влюблен. Тк-то!
А он вел себя тк, словно не о нем речь, словно не ему пишут зписки, не по нем «сохнут». Только однжды возник между нми беглый, шутливый рзговор.
Митя приехл из Стропевск и, рзбиря покупки, которые сделл по Глиному поручению, вынул истрепнный томик Шиллер и поствил н свою полку.
– Невесте подрю, – скзл он в ответ н мой взгляд?
– Ты уверен, что невест зхочет читть Шиллер?
– А н другой я не женюсь.
Шурк безмерно гордился своим шефом; с кждым днем он чувствовл себя у нс вольнее и проще, привилегировнное положение, в ккое он нечянно попл, ств Митиным корешком, придло ему уверенности.
– Все нврл, – говорит Митя, просмтривя Шуркину тетрдь по рифметике.
– Четыре и дв – семь. Рзве нет? – спршивет Шурк.
– Нет.
– А сколько?
– Вот посиди и подумй.
– Восемь? Девять?
– Не гдй, иди.
А Егору Федя решил здчу… – сообщет Шурк, помолчв.
– А я з тебя решть не буду.
Вздохнув, Шурк отходит и еще не рз нврет и попыхтит, пок Митя скжет: «Ну вот и молодец!»
Однжды Митя прихвтил Шуру с собой в Криничнск.
Вернулись они к вечеру. Я вошел в комнту; было полутемно, Митя подклдывл в печку дров, Шурк сидел рядом и горько плкл. Я молч прошел в соседнюю комнту.
– Я больше не буду, – услышл я всхлипывющий Шуркин голос. – Только не ндо в печку.
– Нет, брт, дже не проси, сплим.
– Ну, не ндо. Ну, двй лучше купим Глине Констнтиновне подрок.
– Не нужны ей подрки н ткие деньги.
– Чем плохие деньги? Я ншел.
– Не ври, ты видел, кто выронил, ндо было отдть, теперь они, выходит, воровнные.
– Ну, не ндо в печку. Двй Леночке купим подрок.
– Говорят тебе, кидй в печку.
Шурк зплкл в голос.
– Ну, кинешь?
– Не ндо! Двй всем детям купим конфет, все будут рды!
– Кидй!
– Двй лучше…
По новому, громкому всхлипу я понял, что деньги полетели в огонь.
– Зпомнил? – сурово спросил Митя.
* * *
– Ну хвтит с Ктев, нмучился, – говорит Гля. – Снимй с меня выговор, пожлуйст. Или ты не видишь, кк он стрется?
Кто же этого не видел!
Он очень подрос з последний год. Н смуглом лице его яркий и чистый румянец. Глз кк виногрдины – зеленые, прозрчные, зубы ослепительно белые и очень хороши в улыбке.
Он не перествл помнить, что з него теперь отвечет Гля. Он уже рз получил з него выговор, и он не хотел подвести ее снов. Это было сильно в Ктеве: не мог он, чтобы из-з него стрдли другие. Мы это поняли еще с той поленницы.
Д, пончлу он стрлся, лез вон из кожи, н кждой шгу ему ндо было озирться – кк бы не нгрубить, не обидеть кого-нибудь. А потом это стло ненужным – помнить, остерегться. И сейчс никто в ншем доме, дже Лид и Нстя, не ждет от него обиды.
И еще одно появилось в его жизни, и имя этому было Анют. Девочк эт оствлсь по-прежнему тих, змкнут и ровн со всеми. Но все знли – ткое почему-то всегд все знют, – что Коля ей по душе. Ну, про Колю и знть было нечего. Он бы голову оторвл тому, кто скзл бы, что о влюблен, но все, что он делл и говорил, он делл и говорил для Анюты. Переплывл реку и смотрел: что он? Подзывл в мстерской Ступку, см косил в сторону Анюты. И это делло его счстливым, счстливому все легко. Он стл открытым, веселым. Он нсмешлив, но без злости, видно, что быть тким для него куд естественнее, чем прежним – змкнутым и угрюмо-грубым.
Я вывесил прикз: выговор с педгог Г. К. Крбновой снимется, тк кк ее воспитнник Ктев ведет себя отлично, вежлив со стршими и с товрищми.
Через несколько дней после этого н совете зшел рзговор о том, что у кждого млыш должен быть шеф из стрших, вот кк тот же Ктев шефствует нд Пней и Сеней.
Срзу же, не сходя с мест, рспределили всех нших млышей; их было не тк много, и кждый уже успел прилепиться к кому-нибудь из стрших. Неприкянным остлся только один Тося Борщик – тихий, большеглзый, большеротый, с большими торчщими ушми и крохотным носом-пуговкой. Он был очень збвен – лопоухий, мленький, меньше всех ростом в ншем доме. Нтш скзл про него:
– Ткие в скзкх гномы бывют.
И вот, когд Борщик – последний из млышей – остлся ни при ком, Коломыт вдруг скзл:
– Может, его к Сизову определить? Опять же – в одном отряде.
Все удивились. Сизов – шеф? У Сизов – корешок? Д он см двно ли в шефе нуждлся! Првд, в последнее время он ни в чем худом не змечен, првд, и отметки его в школе стли горздо лучше, и вообще непрвильно не змечть, когд человек стновится лучше… Все это тк.
Подумли мы, почесли в зтылкх и соглсились. Борщик был доволен. Он прежде почти не знл Сизов, к ншим порядкм привык срзу, стло быть, и к шефу своему отнесся с полным доверием.
А шеф? Он любил, чтобы ему выдвли все, что положено. Подшефные – это обуз, они требуют времени, внимния. Но тут есть и другое: дют подшефного – это доверие. Совсем недвно ему о тком и мечтть не приходилось. Это Влдислв оценил: ему выдли то, что причитлось другим стршим, тк скзть полный пек, и он был доволен.
Тем временем обнружился в нем один тлнт. Он, по ншим нблюдениям, ничего, кроме Дюм, не читл, зто «Трех мушкетеров» знл низусть, и ребят любили его послушть. Их зхвтывл не столько острый сюжет (они знли его), сколько см по себе сизовскя деклмция. Не собьется ли? Не переврет ли? Нет, шприт без зпинки. Ну, силен!
Иной рз вечером, когд уроки были уже сделны, кто-нибудь из ребят просил:
– Слвк, двй н пмять!
И он «шприл» из «Королевы Мрго» или «Виконт де Бржелон». Ну что ж, всякое, дже смое мленькое, уменье укршет человек в глзх людей. Крсило оно и Слву всем, что его крсило, он сейчс особенно дорожил. И стрлся, кк мог.
Думю я: успех достигнут тогд, когд человек перестет стрться. Когд он не здумывется – не пожлеть ли ему кого, не помочь ли чем, – просто жлеет и помогет. Когд не мучит его сомнение – скзть ли првду или солгть? – и он говорит првду, не рздумывя.
Но Слвиного стрнья нельзя было не оценить. Рньше он вообще себя ничем не утруждл, рзве только придумывл: чем еще удивить дед и ббку, что бы ткое выкинуть, чего потребовть? И хорошо, что сейчс он стрлся не получить плохой отметки, не зпороть винт у циркуля. Очень стрлся.
И вдруг Ктев скзл н совете:
– Борщик ндо у Сизов отобрть.
Он умолк, и все глз обртились к нему. Все ждли.
– Тоськ з него кровть стелет, бшмки ему чистит. Я ему три рз говорил. Брось, говорю. А он…
Больше Коля ничего не скзл, но и этого было довольно.
Тосю доверили Сизову, доверили, чтоб он о нем зботился, он его, словно денщик, зствил себе прислуживть!
…В тот же день Сизов стоя выслушл постновление совет: отнять подшефного, лишить прв шефствовть нд млышми, пок он живет в ншем доме.
Ни выговор, никкого другого нкзния – просто его лишили прв зботиться о млдшем брте. Это был суровый приговор, и все тк и поняли.
Сизов слушл постновление, сжв зубы и глядя прямо перед собой. Потом отыскл глзми Ктев, и я прочел в его взгляде угрозу.
* * *
Кляп перевели от нс в облоно, его сменил новый инспектор, по фмилии Шповл. Он совсем не походил н Кляп высокий, худощвый и прямой, кк плк, – вот уж поистине точно ршин проглотил! Когд его окликли, он поворчивлся всем туловищем, смотрел внимтельно и холодно.
– Почему у вс дети сми моют полы? – был чуть не первый его вопрос.
– А кто им должен мыть полы? – взорвлся я. – А в семье дети не моют полы? А когд нши ребят выйдут и детского дом – они что, стнут ннимть себе прислугу?
Шповл пожл плечми:
– Почему вы тк горячо возржете? Если кждый пустяк принимть тк близко к сердцу, вс нендолго хвтит. Я, нпример, ничего и никого дльше пуговиц не пускю.
Он провел рукой от подбородк вниз – и хотя н нем был пиджк, под пиджком виднелсь рубшк и обычный скромный глстук, я вдруг отчетливо увидел ряд нглухо зстегнутых мундирных пуговиц.
Вот ткой он и был – нглухо зстегнутый. Змечния обычно делл рзумные, не придирлся, не подсиживл. Аккуртный, добросовестный. Но для ншего дел этого мло.
– О-хо-хо, – скзл Кзчок, – зню я тких! Его дело петушиное: прокукрекл, тм хоть не рссветй.
Кк-то Шповл скзл:
– Рзвязные сочинения пишут вши воспитнники! – и протянул мне сочинение Гриши Витязя о детстве Киров. Нчинлось оно тк:
Рно лишився Серьож бтьк т ммы. Ббуся привел 8-литнього хлопчик в дитячий притулок. Он, когд вырос, стл билшим чоловиком, но и мленький був хорошим хлопчиком. Вот о том я зрз кжу.
Гриш писл о Сереже Кострикове совсем кк о дружке своем, о сверстнике.
– Что ж, – скзл я, – рзве лучше было бы, если б ребят восхищлись Кировым, кк восхищются длекой звездой? Пусть знют, что судьб Сережи Костриков был пончлу сродни их собственной судьбе.
Шповл только пожл плечми.
* * *
Однжды поздним вечером, когд все уже улеглись, Искр отыскл меня в сду. Я любил побыть тм один – походить, подумть.
– Семен Афнсьевич, – нчл Искр, – не буду я кончть десятый клсс. Пойду в техникум… или рботть. И подльше поеду… в Киев. Или еще куд-нибудь…
Он ничего не объясняет, д мне и не ндо объяснений.
– Не дело это, – говорю я. – Ндо кончить десятилетку, уже недолго остлось. И тогд я тебя отпущу.
– Вы не знете, почему я хочу уехть…
«Анют» – этого слов мы не произносим. Но отвечю я прямо:
– Нет, зню. Только ведь жизнь – штук непростя. Это пончлу кжется, что все впереди легко и просто. А н смом деле всяко бывет. И не годится сворчивть с пути, едв только стло трудно.
Никогд еще я не говорил со Степой тк холодно. Но сейчс я не смею его жлеть, жлостью ему не поможешь.
Мы еще долго ходим по сду и то молчим, то рзговривем, только уже о другом. И я думю: что ждет Степу впереди? Он не в силх збыть о своем уродстве и убежден, что и другие не могут збыть…
А Федя? Все пережитое тенью легло и н его хрктер, и н лицо. Мягок он только с Егором, Леночкой и Глей, д еще с Лидой, пожлуй. С прочими сдержн, суховт, близко к себе не подпускет. Он дружит с Лирой и Ктевым. Но обоим нелегко приходится – с ними он крут и поблжек не дет.
Лир вымхл в последнее время с версту коломенскую – длинный, худой кк щепк, но при этом крепкий и гибкий, точно хлыст. По-прежнему он горлстый и веселый, и хоть ему уже пятндцть, он все еще точно млый ребенок – тк бездумны и внезпны его поступки.
Он безудержен, в нем нет тормозов и нет сосредоточенности. Мне кзлось: я зню о нем все, читю в нем, кк в открытой книге. И, кк всегд в минуту смоуверенности, я снов убедился, что в ншей рботе нет покоя.
Еще летом, когд Чклов, Бйдуков и Беляков летели из Москвы через Северный полюс в Америку, Лир, Крещук и Ктев кждую свободную минуту проводили у репродуктор и з гзету хвтлись первыми.
Н стене в столовой висел крт. Остров Рудольф, Земля Фрнц-Иосиф – эти нзвния произносились тк зпросто, словно речь шл о Волошкх, Стропевске или Черешенкх.
Лир всем объяснял, что смое стршное – когд полетят через Арктику. Н дворе стоял жр, все цвело и зеленело, мы толковли про метели, вьюги и обледенение.
Когд смолет приземлился нконец по другую сторону окен, у нс в Черешенкх грянуло ткое «ур», что не диво было бы, если б его услышли в Внкувере.
Но вот Лир где-то вычитл, что Чклов в детстве любил в ледоход ктться н льдинх, кк н плотх. Прыгл со льдины н льдину, и тк – н середину Волги!
– А если б мы тк, что бы нм Семен Афнсьевич скзл?
– Хвтит! – говорю я. – Поктлись с горки н речку, искуплись в проруби – довольно!
Это против ншего зкон – поминть строе. Но ведь случй ткой, что без тяжелой ртиллерии не отобьешься.
И все рвно отбиться не удлось.
Однжды Всилий Борисович чуть не з шиворот притщил ко мне Лиру – тот упирлся и нипочем не хотел идти. В глз мне он не смотрел, и н лице его было нписно отчяние – он знл, что прощения ему не будет.
Выяснилось: Кзчок шел вдоль полотн железной дороги и увидел – кто-то стоит столбом н рельсх. Тут же рздлся гудок. Всилий Борисович обернулся – по рельсм нбегл поезд, мльчишк все стоял. Всилий Борисович крикнул. Но что кричть, провозный гудок слышнее, однко прень и ухом не ведет. Кзчок кинулся к нему, стщил с рельсов, поволок з собой и тут только рзобрл, что это Лир. Кзчок тряс его тк, что если бы, н беду, мимо проходил Кляп, у него было бы полное прво утверждть: нши воспиттели бьют ребят!
Окзлось, Лир – снов здорово! – испытывл свою хрбрость. Он хотел подпустить к себе поезд ни много ни мло – н метр и тогд только отскочить. Ну, когд он в двендцть лет проделывл ткое – куд ни шло. Но сейчс?
– Пускй он больше мне н глз не попдется, – говорит Кзчок с дрожью в голосе. – У меня руки-ноги трясутся. Понимете, поезд мчится, он стоит…
– Иди вон! – скзл я Лире с холодной яростью. – Вон отсюд, видеть тебя не могу!
В тот же день н общем собрнии Всилий Борисович снов рсскзл о случившемся и зкончил словми:
– Я дже не зню достойного нкзния з ткой поступок.
Тогд встл Крещук и скзл, хмуро глядя прямо перед собой:
– Нкзывть – тк и меня и Ктев. Мы все трое виновты.
– Чс от чсу не легче! Ты что, тоже под поезд совлся?
– Ну… не совлся. Но мог. Это все рвно… Мы решили воспитывть хрбрость.
– Кто хочет скзть? – спросил Искр.
Руку поднял Нтш Шереметьев, и Степн с некоторым удивлением дл ей слово. Нтш встл, бесстршно оглядел всех и скзл совсем неожиднное:
– Нужно про их глупость нписть Чклову. Это им будет смое хорошее нкзние!
– Ну, сил! – воскликнул Горошко, почтительно глядя н девочку.
– Не ндо! – крикнул Лир.
Это были его первые слов, до этой минуты он дже не пытлся опрвдывться или зщищться.
– Аг, знчит, ты понимл, что поступешь по-дурцки? – спросил Витязь.
– Это он хотел стть хрбрым, кк Чклов, – скзл Искр. – По-моему, хорошо предложил Нтш – двйте нпишем и спросим, кк он про это думет.
…Письмо было нписно в тот же вечер. И Чклов ответил. Письмо его мы прочитли вслух:
Дорогие ребят!
По-нстоящему смелый человек никогд не будет рисковть без смысл, без цели, без необходимости.
Когд герои-летчики полетели спсть челюскинцев – это был смелость. Рзве не было тут риск? Конечно, был. Смолет мог зблудиться в тумне, мог обледенеть, мог в случе порчи мотор пойти н вынужденную посдку и рзбиться о торосистые льды. Это был риск смелый, блгородный, но рссчитнный и обосновнный. Люди рисковли своей жизнью рди спсения жизни других. Они делли это не для того, чтобы порзить мир, для того, чтобы выполнить долг.
А вот когд ребят стоят н рельсх, дожидясь приближения поезд, или прыгют с трмвя н трмвй, хвтясь з поручни, когд они тут рискуют жизнью, – это не геройство, просто глупость.
Воспитывть в себе мужество, ловкость, нходчивость – это очень хорошо, это вм пригодится. Но мужество воспитывется не н трмвйной подножке.
Придя вечером в спльню, Лир увидел нд своей кровтью плкт:
МУЖЕСТВО ВОСПИТЫВАЕТСЯ НЕ НА ТРАМВАЙНОЙ ПОДНОЖКЕ!
Постновили, чтоб плкт этот висел у Лириного изголовья полгод: рз он ткой збывчивый, пускй вспоминет кждый день!
* * *
Тем летом мы снов отрядили в совхоз сорок ребят н горячие дни уборки. Кк и в прошлом году, глвным нд ними был Вся.
Он рсторопен, в меру быстр, основтелен. Мне бывло покойно, когд дело поручлось ему. Вот Лире энергии не знимть, но, поручив ему что-либо, я всегд помнил: ндо проверить. Коломыте можно было скзть и збыть: и без проверки будет сделно добротно.
Они возврщлись домой строем, с песней. Коломыт шгл сбоку и, когд вводил свой отряд в ворот, всегд, если не встречл их, поглядывл в сторону моего окн.
И вот однжды они пришли молч. Я срзу понял: что-то случилось.
Кзлось бы, все кк всегд: сводный отряд возврщется после трудного дня, бывет – и не поется. Но нет. Витязь отвел глз, вот и Лид не пожелл встретиться со мною взглядом.
– Стой, рз-дв! – комндует Всилий.
…Случилось вот что.
Ребят обедли в поле вместе со всеми – получили по миске дымящейся кши и мирно ели. И вдруг Ктев рзвернулся, выбил у Сизов миску из рук и бросился н него. Коломыт схвтил его з руку, оттщил.
– Бросьте безобрзничть! – зкричл поврих.
– Всё хвлили детдомовских – дисциплин, дисциплин. Вон он, дисциплин, – дерутся! – скзл кто-то из рбочих.
– Рспустились, – поддержл другой.
Спсибо Вле, грономовой дочке, он ничего не скзл, хоть и могл бы – добря половин горячей кши окзлсь у нее н срфне. Девочки кинулись к ней, ребят н всякий случй придержли Сизов, Коломыт сквозь зубы скзл несколько слов Ктеву.
С грехом пополм пообедли, потом рботли до седьмого пот – рзбирться в том, что случилось, недосуг, д и не хотелось н людях.
А н прощние бригдир скзл:
– Хотите рботть – рботйте. Хотите дрться – оствйтесь, дом.
…И вот мы сидим в сду. Уже сумерки. Мы молчим. Что бы ни случилось, Ктев тяжко виновт. В чужом месте, куд нс позвли н подмогу, удрить товрищ, опозорить нш дом – этому нет опрвдния. Но что все-тки случилось? Неспрост же он полез в дрку, д еще в чужом месте, где по одному судят обо всех нс.
– Что бы Сизов ни сделл, все рвно ты виновт, – говорю я Николю. – Но з что ты его?
Ктев молчит.
– З что он тебя? – спршивю я Сизов.
И этот молчит.
Вдруг Ктев, словно приготовясь к прыжку в ледяную воду, сдвленным голосом нчинет:
– Я скжу… Лдно… Я скжу…
И он говорит. Когд ребят обедли, кто-то стл рсскзывть, что проворовлся совхозный бухглтер – рстртил или просто взял всю нличность и удрл. Кто зинтересовлся новостью, кто, углубившись в кшу, и не обртил н нее внимния. А Сизов, нклонясь к Ктеву, скзл: «Стибрил и удрл. Вроде твоего отц». И вот тогд…
Кк Сизов узнл об этом? Кк-то мы с ним окпывли в сду яблони, и он вдруг скзл: «Семен Афнсьевич, вы знете, у Ктев отец – рстртчик!» – «А ты почему знешь?»– «Он Анюте говорил». – «Он что, просил тебя мне об этом сообщить?» – «Нет, я см, я…» – «Подслушл?» – «Я не подслушивл, я нечянно услышл».
Я ненвидел его в эту минуту, я был уверен: нет, этому никогд не стть человеком!
Рзвязный почти со всеми, Сизов с Анютой был если не робок, то сдержн. А он не то чтобы плохо относилсь к нему. Пожлуй, никк не относилсь. И он – ошибк всех ревнивцев – счел, что виною этому не он, не он. Он стл искть виновтого, кк будто тут мог быть виновтый, – и ншел его в Ктеве. Он не здирл Колю. Он выжидл. Подкруливл. Провожл нстороженным взглядом. Стрлся быть рядом, если Ктев рзговривл с Анютой. И вот – досторожился.
– Тк вот, – скзл я, с трудом сдерживясь, – это не твоя тйн, не тебе он был доверен, збудь о ней и никому – слышишь, никому! – ни слов. Понял?
Прошло недели три. Он терпел, молчл, приберегл чужой секрет, кк кмень з пзухой, и вот – не выдержл.
Нездолго до этого рзговор к нм зезжл Лденко, директор соседнего детдом. Услышв фмилию «Ктев», он спросил про отчество Николя, откуд он – не из Киев ли? А потом скзл, что знл его родителей. Отец был человек честный, но слбый, безвольный. А слбому рядом с деньгми поскользнуться легко: то приятель попросил в долг н млый срок, то смому пондобилось что-то, ну и решил: «Возьму из кзенных, в получку верну» – и не вернул: нынче д звтр, тут, кк н грех, ревизия… Ну и суд, конечно, приговор – десять лет. Вскоре умерл мть, Ктев попл в детский дом – один, другой, третий, пок не очутился у нс. В его документх о судьбе отц не говорилось.
В другом бы случе з дрку в совхозе нкзли беспощдно. Но что скзть Ктеву? Отвечть н обиду кулком не годится, верно. Но есть несчстья, которых нельзя ксться ни словом, ни взглядом.
Решили отозвть Ктев из отряд, помогвшего в совхозе.
– И до смого конц, пок живет в детдоме, н рботу вне дом не посылть! – предложил Виктор.
Никто его не поддержл. Мефодий проворчл негромко:
– Больно круто збирешь.
– Кто з предложение Якушев? – спросил Искр.
Всe молчли. Потом Коломыт хмуро скзл Виктору:
– А если бы твоего бтьку… вором, ты бы тогд кк?
Больше о предложении Якушев речи не было.
И еще решили – снять Коломыту с пост комндир сводного отряд. У нс двно повелось: стрший з все отвечет. И конечно, это и было для Николя смое чувствительное нкзние. А Коломыт и бровью не повел: ему что комндиром, что не комндиром – глвное, в поле, этого у него не отнимут!
Пок решлся вопрос о Ктеве, ребят сидели словно змороженные, говорили сквозь зубы. Но вот решено с Колей – и их словно подменили. Дже не сумею скзть, что произошло – кто выпрямился, кто поднял голову, – но воздух стл другой.
– А Сизов пускй уходит! – громко скзл Витязь.
– Уходит, пускй уходит! – тотчс горячо крикнул Лир.
– Что з ярмрк! Почему не просишь слов? – скзл Степн.
Подряд берут слово Горошко, Коломыт, Литвиненко и еще ребят, и кждый говорит одно:
– Пускй уходит!
– Пускй уходит!
Рядом со мною, жестом попросив у Степн рзрешения говорить, поднимется Всилий Борисович:
– Это легко скзть – пускй уходит! Его сюд привели, чтоб вы сумели воспитть его человеком, вы говорите – пускй уходит. Д кто же вм это позволит? И роно никогд не утвердит ткого решения.
– Другому уйти некуд. Вот мне – куд я пойду? Или Витязь – кто у него есть? Мть? Отец? Или, может, тетк? Нет у него никого. А Сизову есть куд пойти, у него и отец, и дед с ббкой. – Это говорит Коломыт.
– А ты что думешь, Лид? – спршивет Искр.
– Я думю, он не мленький. Конечно, воспитывть ндо. Но ведь нельзя же тк: вы меня воспитывйте, я буду делть что хочу.
– Крещук, ты? – спршивет Степн.
– Исключить, – откликется Федя.
– Ты, Анют?
– Но ведь првд же… подлость, – говорит Анют негромким, ясным своим голосом. – Он, верно, понял. Пускй скжет – понял он?
– Утром нпкостил, вечером уже понял? – говорит Лир.
– Мы никуд не можем его отослть, – объясняю я. – Ивн Никитич увез Анну Пвловну лечиться н Квкз. Отец и мчех н новой стройке, тм и жить толком негде.
– Я брл Сизов не у тетки – у отц.
– Предлгю: пускй пок живет. А кк Ивн Никитич, приедет, Сизов уйдет отсюд, – говорит Коломыт.
И никто не хочет слушть, что скжет Сизов. Утром совершив подлость, к вечеру и впрямь трудно ее осознть. Соврть можно – тк ведь нм врнья не ндо.
Что же будет?
Решение ребят мне не по сердцу. Ккими глзми я посмотрю в глз Ивну Никитичу – збирйте, мол, мы не спрвились? Д и рзве мы сделли все, что могли, все, что обязны были сделть?
– Я не соглсен с вми, – говорю я. – Сизов у нс живет недолго – и рзве он тким сюд пришел? Нет, многое в нем переменилось, во многом он стл лучше…
– А Тоську Борщик денщиком обернул?
– Что ж, верно – он оступлся, ошиблся. Но мы сильны, мы можем еще многое сделть.
– Семен Афнсьевич, – говорит Витязь, – он не просто подлость учинил, он из мести… Из мести! Потому что Ктев тогд про Тоську скзл.
Искр голосует: все до одного з исключение Сизов из ншего дом. Впервые ребят не хотят понять меня, впервые, идут нперекор.
* * *
Уже после сигнл «спть» я зстл Ктев у нс – он сидел нпротив Гли, сцепив руки меж колен и повесив голову. Лиц его не было видно; когд я вошел, он опустил голову еще ниже, и вдруг я понял, что он плчет.
– Полно, – скзл я. – Из-з Сизов плкть?
– Я… не потому… – ответил он шепотом.
Гля поднял н меня глз:
– Он решил, что это Анют скзл Сизову про отц.
– Ах дурень! Кк ты мог подумть? Он же просто подслушл твой рзговор с Анютой.
– Я… после собрния… говорю ей… один н один…Зчем, мол, ты ему скзл, ведь ты честное слово… А он ничего не ответил, посмотрел только и ушл. Он теперь… знть меня не хочет.
И он зплкл нвзрыд. Он говорил что-то бессвязное – тут было и «умру», и «все пропло», и еще невесть что.
– Перестнь, кк тебе не стыдно! – возмутился я.
Гля покзл мне глзми н дверь, и, хлопнув дверью, я вышел.
Я не думл, что Ктев ндо утешть. Когд-то, в юности, я был очень влюблен в одну девушку. Но он вышл змуж з другого. И я скзл Антону Семеновичу: «Не могу я больше жить после этого». – «Првильно, не живи». – «Нет, верно, Антон Семенович. Ни к чему душ не лежит, рботть не могу» – И не рботй, не ндо». – «Я повешусь, Антон Семенович!» – «Првильно, вешйся. Только, пожлуйст, подльше от колонии, если можно».
Помню, вешться мне в тот чс рсхотелось. И теперь я хотел бы привести Николя в чувство, встряхнув его, не утешя.
Дождвшись, когд он ушел, я вернулся к себе.
– Вот когд я мльчишкой был влюблен без взимности и хотел вешться, Антон Семенович…
– Я зню, что скзл тебе тогд Антон Семенович, ты мне рсскзывл об этом уже четыре рз. Но кк же ты не понимешь рзницы? Мльчику пятндцть лет…
– Тем более…
– Нет, непрвд! И еще кк ты тм был влюблен, вот Коля действительно… Чсто ли ты видел, чтоб он плкл? Снчл его обидели – трудно. А потом он см обидел – еще труднее. Д кого обидел! И зря… Думешь, легко?
– Что же ты ему скзл?
– Что когд любишь или дружишь, ндо беречь… ндо верить. И что он не смел тк подумть про Анюту. И уж рз тк вышло, ндо извиниться. И ндо быть мужчиной, взять себя в руки.
…Н другой день Ктев извинился. Анют очень спокойно скзл:
– Я не сержусь. – Но з этим спокойствием было: «Не сержусь, потому что ты мне больше не друг. А н чужого что сердиться?»
Кзлось, все остлось по-прежнему. Анют был с ним, кк со всеми, ровн, но исчезло то, что было источником рдости. Он стл не просто ровн, рвнодушн. Николй это понял. Несколько дней он ходил чернее тучи. А потом словно что-то прикзл себе. И в один прекрсный день встл кк ни в чем не бывло, и только очень пристльный глз змечл, что н душе у него кмень.
Сизов смотрел н все это исподлобья, угрюмо и потерянно. Искр – с грустью, молч. Лир бушевл.
– Он просто спятил! – жрко объяснял он Гле. – Вот я ей скжу.
– Что ты ей скжешь?
– Тк и скжу, что он спятил.
– Очень будет вежливо и крсиво…
– Глин Констнтиновн, з что же он н него злится? З то, что он н нее подумл? Что ж ткого?
– Простых вещей не понимешь. Вот возьму и подумю что ты воруешь… Простил бы?
– Тк то воровство. И потом – он скзл: «Прости».
– Он и простил.
– Нет! Не простил! Это кждый видит, что не простил и зтил.
Лир хочет, чтоб Анют относилсь к Коле по-прежнему хотя не может объяснить, чем отличется это прежнее от нынешнего. Гля пробует втолковть ему, что сердцу не прикжешь и что рзговривть с Анютой он ему не советует: ткие дел люди решют сми, тут вмешивться не ндо.
– А не сухрь ли он – Анют? – вслух рздумывет Лючия Ринльдовн, рсклдывя псьянс.
– Нет, тут не то, – откликется Всилий Борисович. – Это нтур цельня. Он не может уделить чсть, немного. Либо все, либо ничего.
– Если не прощть – жить нельзя, – снов говорит Лючия Ринльдовн.
– Чтобы прощть, ндо очень любить, – отвечет Всилий Борисович.
* * *
– Что у тебя с головой? Ушибся?
Виктор стоит передо мной. Лоб стянут белой повязкой, и от белизны бинт еще смуглее кжется лицо, с которого до сих пор не сошел летний згр.
– Д ну, Семен Афнсьевич… ерунд! – Витя смущенно отводит глз. – Пустяки…
– А все же? Что стряслось, двй выклдывй!
– Д нет, Семен Афнсьевич, это тк, небольшя врия с примусом. Я ведь прямо от тети Мши. У нее тм в коридоре их знете сколько понтыкно?.. Один стоит н высокой ткой тумбочке, мне тетин соседк говорит: «Помоги нлдить, он фыркет». Я, понимете, сунул иголку, примус кк полыхнет, и меня огонь прямо языком по лбу. Ну, тетя ткую пнику поднял… и вот перевязл. Честь имею предствиться – рненый солдт Виктор Якушев!
Осторожно отвожу бинт с Витиного лб – ожог изрядный.
– Ну-к, быстро к Глине Констнтиновне!
– Д что, Семен Афнсьевич, вы вроде тети моей, тоже в пнику…
– Без рзговоров! И в другой рз, пожлуйст, с примусми поосторожнее,
После обед он опять попдется мне н глз – сидит з урокми. Лоб его перерезн крсной полосой; бинт Гля велел снять, без повязки лучше зживет. Н руке, держщей крндш, я тоже вижу следы ожог.
Он издли чувствует мой взгляд и поднимет глз. Я дотргивюсь до лб, укоризненно кчю головой, он отвечет беглой улыбкой и снов погружется в черчение.
Через несколько дней я шел по шоссе из школы домой. Н полдороге меня обогнл мшин, из нее выглянул зведующий роно Глущенко.
– Семен Афнсьевич, вот удч! Н ловц и зверь. Сдись, сдись, мы к тебе.
Открывю дверцу мшины. Рядом с Глущенко сидит человек с костылями в рукх. Лицо незнкомое – широкое, смуглое, большой, с злысинми лоб. Глз умные, нсмешливые. Некрсивое лицо, но ткое зпомнишь ндолго.
– Вот, знкомься! – говорит мне Глущенко. – Это корреспондент Нримнов.
Нримнов жмет мне руку и тотчс спршивет:
– Есть у вс ткой воспитнник – Виктор Якушев? Ну, нконец-то! Я уже который день рзыскивю вшего Виктор. Поздрвляю, хорошего прня воспитли!
– Чем он вс тк порзил?
Мой новый знкомец улыбется: видно, нмерен меня помучить. Ну нет, дудки! Отворчивюсь и гляжу в окно, будто мне ничуть не интересно, что з новость привез этот корреспондент.
Я немного кривлю душой. Я ведь зню: если есть новость, нш Глущенко не удержится, где тм… И не ошибюсь.
– Семен Афнсьевич! Д он герой, твой Якушев! Это, знешь, ткой прень, ткой прень, что…
– Подождите, мы все подробно рсскжем товрищу Крбнову, кк только приедем, – остнвливет его корреспондент.
Приехли. Кк водится, ндо покзть гостю дом, сд, гзету – все что у нс есть хорошего. Плохое пускй см углядит, н то он и корреспондент.
– Позови-к Якушев! – говорю я Борщику, и через минуту Виктор перед нми. Я знкомлю его с Нримновым, прошу покзть нши угодья и, оствив их вдвоем, ухожу.
Глущенко оторопело смотрит то н меня, то н корреспондент. Он стоит секунду в нерешительности, не зня, з мной идти или з Нримновым, потом догоняет меня.
– Слушй, Семен Афнсьевич! – Он торопится, зглтывет слов. – Герой… пожр… прослвит дом… н всю республику!
Не срзу я улвливю суть. И вдруг все проясняется. Вот что! Вот он откуд, ожог н лбу! Почему же Виктор не скзл мне все, кк было? Гле нужно рсскзть, вот кто обрдуется, вот для кого эт новость – дорогой подрок. Но кк же это стло известно посторонним людям? Что з нерзберих прво!
Через полчс я уже зню все. Передо мной сидит Нримнов. Порывшись в портфеле, он дет мне отпечтнный н мшинке лист бумги, и н этом листе вот что:
Дорогя редкция!
Я в Стропевске проездом, поэтому пишу письмо, то бы зшл в редкцию и все рсскзл. А не писть не могу, потому что меня очень порзил случй, который я видел.
В пятом чсу я проходил по Крсной улице. Вдруг из нижнего окн кирпичного дом полыхнуло плмя. Собрлсь толп, все стли кричть, больше всех одн женщин. Он кричл: «Моя дочк тм остлсь! Олечк! Олечк!» И вдруг выходит мльчик, ловко вскочил н подоконник и скрылся в окне. А потом он выпрыгнул и протянул той женщине плчущего ребенк. А см быстро зшгл в горку. Тут приехли пожрные, нчлся еще больший шум, я побежл з мльчиком и стл опршивть, кк его зовут. Он не хотел говорить, но я очень просил, и тогд он скзл: «Меня зовут Виктор Якушев. До свидния!» – и очень быстро ушел. Если бы я не уезжл в тот день, я бы непременно узнл, где живет и где учится этот юный герой. Но мне через чс уже ндо было н поезд.
Я о Стропевске увожу светлое воспоминние: прекрсный город, в котором живут прекрсные, скромные люди, нстоящие герои. Я всем буду рсскзывть о змечтельном юноше Викторе Якушеве.
Горячий привет от москвички!
Светлин Горин.
Д, не рз уже тк бывло: я узню о своих ребятх что-то вжное со стороны, и для меня эти новости – неожиднность.
Что-то очень вжное должно было произойти в Вите, если он не рсскзл о случившемся. Тут ведь не тщеслвие дже ндо было подвлять, естественное желние поделиться рдостью. Но вот чтоб писли об этом в гзете – не ндо бы! Д рзве этому корреспонденту зпретишь…
– А кк же вы нс отыскли? – спросил я его.
– Ну кк? Обыкновенно, кк приходится ншему брту гзетчику. Помру, рзыщу. Пришлось, конечно, попотеть. Совсем в Шерлок Холмс обртился!
И в смом деле, он выискивл Виктор по всем строепевским школм. В 12-й кто-то вспомнил, что был ткой пренек, но ушел в детдом. Нримнов погнл свою мшину по детдомм. Нету. Он готов был объехть все рйоны, но вот повезло – срзу попл в нш рйон, и Глушенко повез его в Черешенки.
Теперь он сидел у меня в кбинете и, от природы, видимо, сдержнный, сиял рдостью удчи.
– Он молодец, вш Виктор, скромник и молодец, но я все жее нпишу об этом!
– Послушйте, – скзл я. – Человек сделл хорошее дело. Но ведь инче он поступить не мог. З что же вы нчнете его рсхвливть? У нс тк не положено. Знете, кк мы постновили когд-то: уступил место в трмве – не оглядывйся!
– Вот чудк человек, что же вы срвнивете! – возрзил Нримнов. – Уступить в трмве место женщине с ребенком – или спсти ребенку жизнь! Нет, я с вми не соглсен!
– Меня в колонии учили тк: то, что мы делем, мы обязны делть. А сделть что-нибудь хорошее, потом этим своим хорошим поступком любовться, блгодрности и похвлы ждть – это, если хотите, цинизм. Виктор спс ребенк, знчит, он…
– Знчит, он достоин того, чтобы о нем рсскзть, – горячо перебил Нримнов. – Без сюсюкнья, без любовнья – строго и скромно. Именно тк я и хочу нписть. Я думю, это очень нужно – покзывть молодым, чему следует подржть, чему нет. Я вот хотел познкомиться с ним – он мне понрвился. Скромность. Сдержнность. Немногословие. Очень хороший прень. Когд человек по душе – писть легко. А вот и он!
В дверь зглянул Витя.
– Меня звли? – спросил он неуверенно.
– Не звли, д зходи!
Я пошел ему нвстречу, протянул руку. Он, вспыхнув, подл свою.
– Молодчин! – скзл я, отводя со лб его волосы, кк это иногд делл Гля. – Что же ты мне-то не рсскзл? Пордовл бы!
– А вы… вы всегд говорили: сделл – не хвстйся.
– Ну лдно, беги!
– Постой! – скзл Нримнов. – Дй-к, я зпишу номер дом н Крсной. Где пожр был.
Витя удивился.
– А я не смотрел номер. Мне ни к чему было. Его и тк можно нйти – ткой крсный, кирпичный, невысокий. Этж три, не больше. А зчем вм?
– Хочу с этой женщиной познкомиться, мленькую поглядеть.
Витя досдливо поморщился.
– Он подумет – я всем рззвонил.
– Ничего не подумет, я с умом. А теперь беги!
Тяжело опирясь н костыли, Нримнов подошел к окну, проводил Витю взглядом:
– Ах, хорош прень! С удовольствием буду писть!
* * *
Ребят были взволновны. Обрдовны. И конечно же удивлены.
Горошко честно сознлся, что он бы лопнул, если бы не рсскзл. С ним соглсился Лир, который поступки людей всегд прикидывл н себя: «А я бы смог? А я бы кк?»
– Это он очень хорошо сделл, – скзл Лид, любившя двть точную оценку людям и событиям. – Мы же сми говорили: делть и не оглядывться.
– Скзть легко, сделть-то трудно, – промолвил Митя. – Если хотите знть – из нс всех кто тк сумел бы еще? Только один Коломыт д, может, Степн, больше никто. Верно я говорю, Вся?
Все посмотрели н Всю, но не поняли, улыбется он или хмурится, д и рзглядывть его времени не было: Митя тут же стл изобржть в лицх, кк повел бы себя Коломыт.
– Мы бы все к нему: «Вськ, молодец, рсскжи!» – Тут Митя у всех н глзх весь стновится кк-то шире, тяжеловеснее и сквозь зубы цедит Всиным бском: – «Чего пристли? Никого я не спсл. Делть мне нечего – спсть!»
– А Лир? Лир кк? – в восторге от этого предствления спршивют ребят.
Митя стршно трщит глз и во всю мочь кричит:
«Семен Афнсьевич! Глин Констнтиновн! Федьк! Митьк! Все слушйте, чего было! Вот тут огонь, тут я, здесь ребенок! Я туд, я сюд, я…»
Голос Мити тонет в общем хохоте.
– Лид, – продолжет Митя, выждв, когд ребят вслсть нхохочутся, – Лид бы вот тк скзл: «Кк мы решили, тк я и сделл…» – Тут он вытягивет губы в ниточку, брови сводит к переносице. – Не обижйся, не обижйся, – прибвляет он своим обычным голосом.
Удивительное дело! Нш обидчивя Лид и впрямь не обижется. Он здумчиво смотрит н Митю рсширенными глзми. Тк смотрит иногд человек, отдвшись н минуту ккой-то своей глубинной мысли.
– А ты? Ты бы скзл? – внезпно спршивет он.
Все умолкют. Молчит и Митя, однко недолго.
– Я? Если б спросил Семен Афнсьевич: что, мол, у тебя з повязк? – скзл бы. А может, и дожидться не стл бы, пок спросит. Ну, пострлся бы не очень хвстть… но скзл бы! – добвляет он твердо, словно говоря: «Ничего не поделешь, врть не буду».
– А вот нпишет этот… корреспондент… А он скжет, что Витьк из ншего дом? – интересуется Литвиненко.
– Скжет, нверно.
Рзговор срзу меняет русло: все нчинют прикидывть, что скжут в сттье про нш дом, кк оно все будет, кк в школе вывесят гзету и все прочтут и кк Виктору не будет спсенья от рсспросов… И опять Митя свел все к шутке, изобрзив, кк Якушеву пондобится секретрь – отвечть н письм и вопросы – и кк Литвиненко будет спрвляться с этими секретрскими обязнностями.
Тк, с шуткой и смехом, прошел у нс вечер, и мне кзлось – з смехом этим прячется хорошее волнение, горячие и тревожные мысли. Едв ли не кждый в этот вечер зглянул в себя, здумлся «о доблести, о подвигх, о слве».
Я укрдкой поглядывл н Виктор, к которому обрщены были дружелюбные и восторженные взгляды, и мне кзлось, что по его лицу, рдостному и взволновнному, тоже проходит тень тревоги, словно и он понял: «То, что я делю, приндлежит не мне одному. Вот мои товрищи – они делят мою рдость, если ндо будет – возьмут н себя чсть моей беды. Я – с ними. Они – со мной».
* * *
Через дв дня примчлся н мшине Нримнов. Сттья был готов, но не хвтло последнего штрих. Нримнов непременно хотел познкомиться с той женщиной и спсенным ребенком. А дом по Витиному описнию, он не ншел и теперь просил дть Якушев ему в проводники.
Мы дождлись возврщения ребят из школы, и я рзрешил Виктору съездить с Нримновым. Кк и в первый рз, он досдливо мхнул рукой:
– Знл бы – не ввязывлся. Теперь никкого покоя не будет. Семен Афнсьевич, мне ведь уроки делть, куд я поеду!
– Д это недолго! Проедем по Крсной, ты покжешь дом, и все. Я тебя мигом доствлю обртно, – пообещл Нримнов.
Вокруг толпились ребят, млыши смотрели н Виктор с звистью и недоумением: дескть, чудк человек, ему предлгют проктиться в мшине, он еще рздумывет, про уроки вспоминет! Не поймешь этих стрших…
И вдруг Нримнов скзл:
– Двйте, я зхвчу и мелкоту. Мшину веду см, мест хвтит.
Визг поднялся ткой, что он зжл уши.
– Вот тебе и н! Где же Витьк?
Пок млыши усживлись, Виктор исчез. Кинулись з ним, бегли по всему дому и еле отыскли его где-то в сду
– Вот упрямец! – воскликнул Нримнов и усдил Якушев рядом с собой, н зднем сиденье спрессовлись, кк срдины в жестянке, Егор, Нстя, Лен, Нтш и Борщик. Гля стоял н крыльце и мхл вслед.
Гля был глубоко счстлив в те дни. Он почти не говорил со мной о случившемся. И не то чтобы он улыблсь или еще кк-нибудь выржл свою рдость. Но, взглянув н это тихое лицо, кждый понимл: вот человек, который чем-то очень, до глубины души утешен.
Гля и тревожилсь, и горевл, и рдовлсь всегд про себя. Ккое-то облчко – тень зботы – почти всегд ложилось н ее высокий смуглый лоб. А тут оно рстяло.
Виктор, двно знимл ее и тревожил. Он всегд спешил н помощь – он быстро скисл от неудчи. Теперь он знл: поступок сильного, уверенного в себе человек ндолго послужит Виктору. Это будет для него ндежня опор, постоянное нпоминние: «Я могу. Теперь я зню, что я могу.»
Зслышв издли мшину, я вышел к воротм и удивился: млыши не визжт, не мшут из окон, дже не похоже, что в мшине ребятня. Мелькнуло лицо Виктор, бледное, зстывшее. Я ускорил шги. Мшин остновилсь во дворе, из нее почти бесшумно вылезли дети, чуть погодя – Виктор. Он шел к дому тк, словно из него вынули смую глвную пружину, – весь обмяк, плечи опустились, движения неуверенные, будто он встл с постели после долгой болезни. Глядя ему вслед, я дже не зметил, кк прошел Нримнов, и нгнл его уже у своей двери:
– Что-нибудь случилось?
– Понимете… – ответил он, глядя куд-то в угол, мимо меня. – Понимете… ничего не рзберу. Он тоже не ншел того дом… А я звонил в пожрное упрвление… Они вообще утверждют, что в тот день в городе не зрегистрировно ни одного пожр.
– Может быть… может, пожр был в другой день? – с ндеждой спросил я.
– В этом рйоне, н этой улице уже полгод никких пожров. ..
– А может, – продолжл я упрямо, – пожр был ткой незнчительный, что его не зрегистрировли?
Он по-прежнему смотрел в сторону. Я чувствовл – ему жлко меня. Помолчв, он все-тки скзл:
– Но в письме говорится, что приехл пожрня комнд. Знчит…
– Знчит, пожр был зрегистрировн. Тк. Догдлись вы по крйней мере зхвтить письмо? Не копию н мшинке, подлинник?
Нримнов вынул из крмн листок бумги – видно, уже двно держл его нготове. Я взял листок, достл из ящик стол протокол, который вел Виктор н последнем зседнии совет. Я взглянул н письмо, Нримнов рскрыл протокол.
Помолчв, мы посмотрели друг н друг. Письмо было нписно сильно измененным почерком. Но хрктерные хвостики у букв «д» и «у» и зкорючк буквы «ц» в письме и протоколе были одинковые.
Письмо и протокол нписны одной рукой – в этом больше не оствлось сомнения. И я понял, что в глубине души уже догдывлся об этом.
* * *
Стоя с тем проклятым листком в рукх, я думл не столько о Якушеве, сколько о ребятх и Гле. Что я им скжу? Что ндо быть подозрительными? Что не следует верить товрищу? И еще: рзочровния не прощешь ни себе, ни тому, в кого верил. Кково же будет сейчс Виктору среди ребят?
Мне ничего не пришлось им рсскзывть. Ребят тесным, молчливым кругом обступили приехвших млышей. К ним подошел Всилий Борисович. Нтш, путясь и спотыкясь, поведл всем, кк они ездили по Крсной улице и по соседним тоже и кк Нримнов спршивл про кждый дом: «Этот? Этот? Погляди хорошенько. Ну, вспомнил?» А Витя мотл головой и говорил: «Нет, не этот». А потом скзл: «Я збыл». И тогд Семен Мртынович повез ребят нзд в Черешенки. Виктор скзл: «Я не поеду с вми домой». А Нримнов скзл: «Нет, поедешь»…
Никто не кинулся искть Якушев, рсспршивть его – ребят всё поняли, словно были готовы к ткому известию. Если бы речь шл не о Якушеве, о Мите, все тотчс бросились бы к нему, чтобы он объяснил, что стряслось: когд дело кслось Мити, все могли окзться непрвы, но уж он-то был, конечно, прв! А вот тут кждый, не спршивя, срзу поверил ншему позору.
Когд мы с Нримновым вошли в столовую, все уже были тм и все молчли. Виктор, збившегося в ккой-то угол потемнее, отыскл и привел Коломыт. Привел, посдил у стены сел рядом – кменный, непреклонный. И во всем его облике сквозит: «Умел ншкодить – умей и ответ держть».
Нримнов сперв поколеблся – идти ли? Не свяжет ли он ребят? Тут ведь нужен рзговор нчистоту, посторонний может помешть. Всилий Борисович скзл сурово:
– Вы этому делу не посторонний.
Тк все и поняли.
Это было смое тихое и смое гневное собрние, ккое только сохрнил моя пмять.
– Мы всё знем, – скзл Степн Искр, – никого он не спсл. Он см про себя нписл в гзету. Это верно?
– Д, это верно.
Снов все змолчли. Кким рзным оно бывет, молчние! Оно бывет легким, полным доверия. Но кким ощутимо тяжким оно было сейчс!
– Что же мы решим, ребят? – спросил я.
– Семен Афнсьевич, – скзл Искр, – ну что же тут решть? Объяснять ему – дескть, тк не годится? Тк он и см все очень хорошо понимет. Ну что тут решишь? Ты что же, – повернулся он к Якушеву, – ты что, думл – ты для нс нехорош? Тебе покзть ндо было: вот, мол, я н ккое геройство способен?
– Я думю, – негромко скзл Лид, – ндо снять с выствки его сочинение про Шевченко.
Все поглядели н девочку, и н многих лицх проступило недоумение: что з чушь, при чем тут сочинение про Шевченко? И только Митя понял. Он скзл:
– Тм эпигрф стоит: «У нс нем зерн непрвды з собою»…
– Семен Афнсьевич, – скзл Лир, – что, сттью все рвно нпишут?
– Нверно, нпишут. Д вот спроси товрищ корреспондент.
Нримнов посмотрел н Лиру зорко и пристльно и тоже скзл:
– Нверно, нпишу.
– И скжете все, кк есть?
– Д, нверно.
– И скжете, что он из ншего дом?
Нримнов ответил не срзу, словно Толин вопрос зстиг его врсплох.
– А ты кк думл? – скзл Искр. – Если хвлить, тк он из ншего дом, если ругть, тк неизвестно из ккого?
– Эх, – горько вырвлось у Лиры, он крепко сжл губы и отвернулся.
– Д, брт, – скзл Всилий Борисович. – Ты, может, думл: у нс только то общее, что хорошо? А придется и всякую беду рсхлебывть вместе. Кк говорится, и рдость и горе – всё пополм…
Нримнов поднялся, тяжело опирясь н костыли;
– Ну, всего вм хорошего, ребят. Я поеду.
– Счстливо! – ответил з всех Степн.
– Хочу только скзть вм, – прибвил Нримнов, – добрую слву ндо зслужить. Вш товрищ пок ничего хорошего еще не сделл, ведь дел кругом немло. Почему же он выбрл ткой легкий, ткой неверный, ткой… позорный путь?
И он вышел. З ним пошли Степн, Лир, кто-то из девочек. Понемногу – собиря книги, негромко переговривясь – выходили остльные.
И вот столовя опустел. Я один сижу сбоку у стол, Якушев в другом углу, у печки. Сидит неподвижно, точно зкоченев, и не поднимет головы.
– Помнишь, ты обещл говорить мне првду, одну только првду?
Он не встл, не взглянул н меня, только еще ниже опустил голову.
– Я тебе поверил. Верил тебе, кк себе смому. И Глин Констнтиновн верил, и ребят. Зпомни сегодняшний вечер. Больше этим доверием шутить нельзя. Никогд. Понимешь? Ни-ко-гд!
Я встл, подошел к двери, нжл ручку. И обернулся. Я не обдумывл этого зрнее, у меня почти невольно сорвлось:
– Скжи – где ты тогд спрятл книги из школьной библиотеки?
Он вскочил кк ошпренный. Кзлось, он сейчс крикнет, кинет в меня стулом, рзобьет окно – тк неожиднно стршно искзилось его лицо. И вдруг он снов обмяк, опустился н стул и выдвил через силу:
– У тети Мши… н Киевской.
* * *
Н другой день Виктор не вернулся из школы. Он был н двух первых урокх, сидел, кк говорили ребят, бледный и молчливый, откзлся отвечть по физике, н третий урок не пришел – вышел н перемене и не вернулся.
– Видть, н поезд – и в Стропевск! – скзл Горошко.
– Невмоготу ему стло, – откликнулся Витязь.
– А врть ему вмоготу? – мстительно скзл Лир.
Вечером, когд все уже спли, Гля скзл, не поднимя головы от книги, которую, видно, перелистывл, не читя:
– Я поеду з ним, Сеня. Его ндо вернуть. Звтр же поеду.
Я почувствовл, что гнев и возмущение, весь день не дввшие мне дышть, сейчс вырвутся нружу и обруштся н ни в чем не повинную Глю.
– Может быть, – скзл я, сдерживясь кк только мог, – мы пошлем з ним кого-нибудь из стрших ребят. Может быть… Но ты не поедешь.
– Поеду, – тихо повторил Гля.
– Нет.
Я в бешенстве стукнул кулком по столу. И тут же Леночк из соседней комнты позвл испугнно:
– Мм!
Гля поднялсь и с потемневшим лицом вышл. Я готов был вскочить, побежть з ней, но услышл, кк он успокивет Лену:
– Спи, Леночк. Я тут. И пп тут, спи.
Чуть погодя я вошел в темную комнту.
– Прости меня, Гля. Не сердись. Но ехть не ндо. Слышишь?
Гля не отозвлсь.
…Я проснулся, едв рссвело. Глин кровть был пуст. Я сплю чутко. Кк же это я не услыхл, когд он собирлсь и уходил? Видно, очень стрлсь не шуметь…
– Мм ушл только что, – скзл Лен, глядя н меня своими круглыми, кк у совенк, глзми. – Он велел тебе скзть, что приедет в четыре чс.
Гм… Ну лдно. Уж не зню, почему меня никто не спросил, где Глин Констнтиновн. День шел всегдшним ровным рбочим ходом, и, когд в воротх покзлись Гля и Виктор с рюкзком з плечми, никто глзом не моргнул – кждый продолжл знимться своим делом.
– З смовольную отлучку н месяц без отпуск весь отряд, – скзл я, сухо ответив н его тихое «здрвствуйте, Семен Афнсьевич».
Вечером я спросил Глю:
– Где ты его отыскл?
– У тетки.
– Что у него з рюкзк?
– С книгми… из школьной библиотеки… Он звтр см отдст их Ольге Алексеевне.
– Уж не з книгми ли он ездил в Стропевск? – зло скзл я.
– Нет, не з этим. Он не хотел возврщться. Но ведь если бы он не вернулся к нм… он бы пропл. Ты же знешь он слбый…
– Д, слбый. И ждный. И трус.
…Через две недели в гзете появилсь сттья Нримнов… Нзывлсь он «Добрую слву ндо зслужить» и кончлсь почти теми же словми, которые скзл он, прощясь с нми в тот пмятный день: «Нет, никто – ни в Стропевске, ни в Москве – не похвлит Виктор Якушев, потому что ничего хорошего Виктор еще не сделл. А мог бы сделть… И дел кругом много, нужных и интересных. Сделй он хоть одно тогд ншлись бы люди – и не выдумнные, смые нстоящие, – которые, звидев Виктор, с гордостью говорили бы: „Змечтельный юнош Виктор Якушев“, сейчс тк не скжут, и виновт в этом см Виктор».
Семен Мртынович пощдил нс, он не нзвл ншего дом но все рвно это был нш общий позор, нше общее злосчстье. И я имел случй еще рз убедиться в том, что ребят – ткие все рзные, несхожие – отнеслись к Виктору, кк один человек, умный и блгородный, человек с головой и сердцем. Никто ни единым словом не удрил больше Якушев.
Я увидел в действии нш зкон: получил нкзние – и дело с концом, больше ни попреков, ни укоров. А когд в школе кто-то с издевкой крикнул Якушеву:
– Эй, Витьк, рсскжи, кк ты в огонь полез! – между ним и Виктором вырос Митя.
– Он свое получил. Понятно? И не приствй.
* * *
Нверно, тк бывет у кждого: серый, беспросветный день, когд ничто не клеится, все идет нперекос. И в довершение всего мы поссорились с Глей.
Прежде Гля рстил Костик и Леночку и только крем души кслсь моей рботы. Я привык к тому, что он мне очень верит и чще всего соглшется со мною, – ведь это я рботл, он смотрел со стороны.
А вот теперь, в Черешенкх, мы стли рботть рук об руку. Это было счстье, но неожиднно для меня это обернулось новой стороной: мы стли спорить, д еще кк!
Гля рботл по-своему. Ну и что же, рзве это плохо? Ектерин Ивновн, Влдимир Михйлович, все нши воспиттели в Березовой Поляне тоже не были н одно лицо – это не мешло мне оствться смим собой. Но Гля, Гля до сих пор был кк бы продолжением меня смого, мы почти никогд не думли рзно, я привык к совершенному соглсию, которое никогд ничем не нрушлось. И вот, к примеру, когд все во мне возмущется при одной мысли о грубой выходке Ктев, Гля глдит его по головке. Рзве это првильно – нм действовть не в лд? И тк бывло все чще.
…Нш дом уже спл, я все сидел з своим столом, снчл проверял счет, потом читл, но ничего не получлось – и рбот не клеилсь, и прочитнное не доходило. Я стл нводить н столе порядок. Среди книг и бумг увидел общую тетрдку, рскрыл ее и прочел первые строчки: «Мы с Семеном стли чсто ссориться». Дневник! Я поспешно отложил тетрдь. Потом долго еще возился с бумгми и думл: он дневник ведет и от меня скрывет. Я-то дневник не веду. У меня если возникнет ккя-нибудь мысль, я просто скжу Гле, он вот свои мысли доверяет бумге, не мне.
Я снов рскрыл тетрдь – дт не было, иногд только стоял день недели. А тк – пропущен строк и – новя зпись.
Снчл шли зписи о первых днях ншей рботы весной тридцть пятого год. И вот я возврщюсь в прошлое, мелькют события, случи двние, иной рз почти збытые, есть ткое, чего я и не знл.
Мелькют имен ребят, мое, Всилия Борисович. Снов отклдывю дневник в сторону, потом решительно открывю и нчиню читть. Был не был, звтр признюсь. Повинную голову меч не сечет.
«1935 год, прель. Мы с Семеном стли чсто ссориться. Сегодня он скзл: «Мы с тобой тк недлеко уедем. Ведь в семье, когд отец ведет дело по-своему, мть по-своему, толку нет».
Конечно, он прв. Воспитывть ндо соглсно. Но кк бы это скзть? Он не умеет прийти н помощь. А человеку тк нужно иногд, чтобы ему пришли н помощь. Сеня отлично покзывет мльчишке, в чем тот непрв и чем нехорош. Но ведь иногд ндо покзть – чем ты хорош и в чем прв. Или просто чтоб человек понял, что его не только порицют, но сочувствуют ему. И потом, Семену кжется, что уж он-то перед ними всегд прв. А ведь и мы не всегд првы.
Я все это ему скзл, он ответил:
– Зню. Очень хорошо зню. Я про Колышкин не збыл.
– А скжи – ты мог бы скзть кому-нибудь из ребят: «Прости, я непрв»?
Он долго молчл. А потом говорит:
– Я могу извиниться перед тобой… Перед Всилием Борисовичем – пожлуйст… Но перед Ктевым…
Я вижу: ему попросту скучно здесь. Когд приходит письмо из Березовой, он потом несколько дней см не свой. Может, не ндо было ему уезжть оттуд? Здесь он пок не дом. Когд ребят спршивют его про конкурс, он отвечет – и толково отвечет, но тк, словно см-то он этого не увидит, уедет или еще тм кк-нибудь, не зню, кк скзть. Отвечет, см думет о своем. А ребят это очень чувствуют.
Сегодня он скзл, вздохнув: «Не подохнуть бы с тоски – ткие все послушные».
Кк он может тк говорить? Кк может не видеть – послушние-то ведь внешнее, ребятм еще не по себе тут, они еще тоже не дом, и у кждого своя збот.
Вот Крикун. Уж н что поклдист, н что послушен. А вот что сегодня было. Лир целыми днями дрзнил Горошко, но Вня не обрщл н него никкого внимния; Лире стло скучно, он от Вни отстл и нчл пощипывть Крикун. Снчл понемногу, дльше – больше, потому что Крикун обижется. И тк он его передрзнивл, двл всякие прозвищ и до того довел, что Крикун стршно его удрил, у Лиры шл кровь носом, Крикун кричл: «Еще будешь приствть, я тк тебе дм, что не поднимешься».
Спсибо, Сени не было дом, то бы Крикуну влетело, влететь должно было Антолию – он в последнее время что-то рспустился. Ему кжется: если он пришел сюд первый, тк ему все можно.
Сегодня Семен скзл мне: «Почему ты ткими недобрыми глзми смотришь н все, что я делю?»
Ну кк я могу смотреть н него недобрыми глзми? Огорченными – это вернее.
Вот он очень сегодня н меня обиделся, я зню, обиделся, когд я ему скзл, что он похож н Ктев и что он потому не прощет Коле его недосттков, что это его собственные, Сенины, недосттки.
Он иногд до того збывется, что перестет видеть себя со стороны.
Вот сегодня он ншел непорядок в спльне мльчиков. Ншумел, посердился, потом сел с Искрой игрть в шхмты. И проигрл три пртии подряд. Очень рссердился, хоть и пострлся этого не покзть. А потом пошел в спльню девочек, и, придрвшись к пустяку, учинил тм нстоящий погром:
– Чем тумбочки нбиты? Сколько рз вм говорить?
Одним словом, пошвырял все из тумбочек и рзбил сткн. Нечянно, конечно, но от этого еще больше рзозлился. А к вечеру Зин Костенко скзл:
– А все из-з тебя, Степ. Уж не мог ты проигрть Семену Афнсьевичу хоть одну пртию!
Ккя хорошя девочк был Оля Борисов. Миля, открытя, прямя. А вот взял и ушл от нс. Что тут поделешь? А кк-то трудно с этим примириться. Знчит, мы что-то не тк делем.
И обидно з этих ребят, что ушли. Дом для одренных детей, про который Кляп им скзл, тк и не оргнизовли пок, и их рссовли по рзным случйным домм – снов привыкть, снов искть друзей. Трудно.
Я очень люблю читть ребятм. Следить, кк они слушют. Кк волнуются тм, где волнуется рсскзчик. Счстливы тм, где он счстлив. Ткя возникет добря связь между ними, тобой и книгой…
Вот ккое сочинение н вольную тему нписл Шупик:
«Я сирот. Жил у чужих. Семи лет пошел к кулку в бтрки. Восьми лет я пс шесть коров в лесу. Вствл с петухми, пригонял коров с темнотой. Когд я босиком рно пригонял коров в лес, мне было очень холодно. Я сдился н ноги, чтоб пригреться, и тогд зсыпл. Рз я зснул, коровы зшли в чужую рожь. Хвтился – коров нет. Что мне делть? Я узнл, что их збрли, пошел к хозяину, боюсь подойти ко двору. Вижу, висит в сду пиджк. Я его взял и отдл в зклд з коров. Скзл: „Вот вм пиджк“. Кто взял коров – тоже кулк – скзл: „Ну лдно“.
Когд хвтились пиджк, то узнли, что я его отдл в зклд. Жен кулк меня избивл, приводил меня к тому, кто взял пиджк, бил розгми и говорил: «Я его убью, если ты мне пиджк не отдшь». Но он был не сочувственный, и он не отдл пиджк. Мне говорили: «Я тебе есть не дм, я тебя прогоню, ты нм не нужен». Должен был я пропсть.
Н девятом году ннялся вроде бтрк н побегушкх. Тоже не слдко. По ночм пс коней. Кормить меня не кормили и всякий кусок жлели. И чуть что – сейчс по шее.
Мне некуд было девться, стл я н селе пстухом. Жил то тм, то здесь. Мучился три год, но мне ткя бездомня жизнь ндоел. Стл я думть, куд подться. Прослышл, что в Москве есть детские дом. Обрдовлся и стл пробивться. Приехл н вокзл, пришел к дежурному и стл н пороге. Он мне говорит: «Ты что стоишь?» Я скзл. Он мне нписл н зписке дрес. Я быстро побежл, и тм меня определи в приемник и держли три месяц. Нет, думю, не для того я ушел из деревни и до смой Москвы добрлся. Выпросился у воспиттельницы выйти вон и убежл. Пошел н вокзл рсположился ночевть в вгоне. Утром поехл в товрном поезде в Киев. Когд я ехл, встретился с одним крсным комндиром, он меня рсспршивл. Я ему рсскзл про своих хозяев, и он про них скзл: «Живодеры!» Этот крсный комндир был очень сочувственный, и он дл мне дрес одной гржднки. Он меня хорошо встретил, нкормил и отвел в приемник, оттуд меня переслли сюд. Вот и вся моя кошмрня жизнь».
Семен иногд говорит: «Если б ребят было впятеро, вшестеро больше, ккой можно было бы построить звод, ккое нлдить хозяйство. А что сделешь с ткой горсточкой?»
Он считет, что колонии, детские дом должны быть больше не крликовые. А я думю – плохо, когд много ребят, рзве сможешь тогд о кждом подумть, кждой душе помочь?
Ну, вот Шупик. О нем можно бы совсем не думть. Он дополнителен, всегд слушется. Тк ведь он издвн привык слушться. И привык, что никто его не любит, никто н него не рдуется, привык, что никому не нужен.
В этих случях человек либо озлобляется, либо теряет чувство своего достоинств. Я тк думю потому, что мне, когд я впервые увидел Мефодия, было его ужсно жлко. Он вошел, держсь з Коломыту, и глядел зтрвленно. И, когд он поминл про крсного комндир, который послл его в детдом, кзлось, что этот комндир – соломинк, з которую он цепляется.
Снчл он был жлкий и збитый – Шупик. Сейчс он рспрвляется внутренне. Он чувствует, что нужен ребятм, нужен Коломыте. Мне кжется, Коломыт к нему привязн. Но ему очень нужно, чтобы кто-то сильно его полюбил, чтоб он кому-то стл очень дорог. Кждый должен быть любим, чтоб чего-нибудь стоить. И опять, я думю, Сеня скзл бы: «И все это – снтименты». Нет, непрвд. Если человек вырос никем не любимый – это плохо. Это большя обид, дже если и не было тяжелых событий в его судьбе. Вот почему я говорю: когд много нроду в детском доме – плохо. Тогд непременно кого-то лучше приметишь, кого-то – меньше, иные стнутся в тени только потому, что они тихие.
Шупик – очень добрый. И кк в нем это сохрнилось после всего, что ему выпло н долю? Кк будто он копил, копил в себе и вот сейчс хочет щедро рздть.
Ему поручили Вышниченко. Он его жучит и любит. Жучит тк, что тот, по-моему, уже и вздохнуть не может. Но и зботится. Сегодня пришел в кстелянскую: ндо сменить Вышниченко бшмки – у него н номер меньше.
– А почему см Вышниченко молчит?
Он говорит: «И тк прохожу». А зчем тк ходить? Ноге больно.
Он всячески стрется услужить Лиде Поливновой, очень стрется. Н огороде всегд пристроится около нее и yж львиную долю рботы возьмет н себя. Очень боится, кк бы кто не приметил. Коломыту он любит стрстно и все готов для него сделть.
Вышниченко. Детдом з детдомом. Ни об одном ничего де рсскзывет – не помнит, все слилось в одно серое пятно. Ни обиды, ни лски – тусклот. Но это очень плохо, ткя ровность хуже всякой беды, глубину этого несчстья тоже трудно измерить.
У Зины Костенко отец умер двно. Мть вышл змуж з другого и уехл в Киев, Зину оствил одну. Ее пристроили в детдом (нш – третий по счету). Он учится плохо. О людях говорит мстительно, с недоверием. Он единствення из всех скзл, что Оля Борисов првильно сделл, что ушл: «И я бы ушл. Что ж ткого? До нс нет никому дел, почему мы должны больше всех стесняться?» Для себя он решил: не стесняться! Он готов всех рстолкть локтями. Удобное место в спльне, новое плтье, поездк в криничнское кино – упси бог урезть ее хоть в чем-нибудь.
Семен говорит: невжно, что у них в прошлом. Кк же невжно? Я понимю – ворошить нельзя, спршивть нельзя; но если знешь вот про Зину, нпример, что у нее в прошлом, ведь лучше понимешь и не тронешь тм, где болит. И понимешь, что эт ее ждность – не от ждности, от обиды. От желния хоть чем-то вознгрдить себя з потерю – трудную, непопрвимую.
Лето 1936 г. Шупик премировли!
– Глин Констнтиновн, – скзл он, – спрячьте рубху к себе. Пускй у вс будет.
Я понимю: он хочет, чтоб всякую минуту можно было полюбовться н подрок, если будет лежть у меня, не в кстелянской, всегд можно взглянуть. Конфеты свои он роздл девочкм все до одной: положил у приборов к ужину. Всем по конфете, Лиде – две…
А он ничего не змечет.
Когд Федя лежл больной, Шупик с ткой грустью смотрел, кк он ухживет з Федей. Он тк хотел бы окзться н Федином месте: он болел бы, Лид бы о нем зботилсь. Но к Феде он тоже хорошо относится и жлеет его сейчс.
Что у них тм произошло – у Якушев с Семеном? Если Витя не хочет, чтоб я знл, рсспршивть не нужно. Но до чего же мне хочется знть, прямо бед. Когд я бывю в Стропевске, непременно зхожу н Киевскую улицу, тм живет Мрья Григорьевн – тетя Якушев. Он всегд рдуется мне: «Тк приятно поговорить с культурным человеком!»
А мне хочется узнть о Якушеве побольше. Мне он еще врл, но меня огорчет его постоянный припев: «Вот у кого хотите проверьте, вот у кого хотите спросите». И потом, почему он копит? Почему он скуп? Откуд это в нем?
У Мрьи Григорьевны в комнте стрнно: обшрпнный, дыркх дивн, буфет с выбитым стеклом, зсиженный мухми бжур. И вдруг – столик крсного дерев, д еще с инкрустциями. Стоит ткой одинокий и см удивляется, кк сюд попл.
– Ах, – говорит Мрья Григорьевн, – если бы вы знли, ккя у нс был обстновк! Спльня крсного дерев, столовя нстоящего дуб. У муж было мебельное дело. В средствх не нуждлись, ни в чем откз не знл. Он меня н рукх носил. Ко дню рождения, верите ли, вот ткой букет роз, ведь я родилсь в янвре. Меня все спршивли, где он достл.
Я спросил ее, двно ли с ней Витя. Он скзл, что три год. Сестр ее, Витин мть, жил с мужем очень плохо и бедно.
– Он был мот, – скзл он. – Мой Афнсий Петрович любил покутить, но он и зрботть умел, и в дом принести, тот что зрботет, то и прокутит – все из дому, все из дому. Вечно приятели. Крты. Сестре приходилось кждую копейку считть. У нее тетрдк был, и н целый месяц вперед между листми было зложено по десятке. Вот он кждый день вынимл десятку и тртил, чтобы, не дй бог, не тронуть рубля с звтршнего дня. Что ей оствлось делть, если муж ткой непутевый? Конечно, мы им подкидывли. И Витю брли н воскресенье к себе, подкрмливли. И сестре, конечно, делли подрки. Но, сми знете, улицу не нтопишь. Ну, потом мой Афнсий Петрович умер. И сестр вскоре умерл – вот Витя и остлся у меня н рукх. А отц его где-то ветер носит, дже не зню, где он есть. Безответственный был, тким и умрет.
То, что Зин остлсь н второй год, плохо. Он и в этом видит только одно: опять у нее отнимют, опять у кого-то есть то, чего у нее нет. Когд мы говорим ей, что ндо рботть, знимться – и тогд дело пойдет, он злобно возржет:
– Кому счстье, у того дело и пойдет. Кому ворожт, тем и хорошо.
У нее постоянные ссоры с учителями из-з отметок. Ответит н «посредственно», требует, чтоб поствили «хорошо». Спршивет:
– А почему у Криворучко «хорошо»? Чем мое сочинение хуже? А почему Федченко з три ошибки «посредственно», мне «плохо»?
Ребят з это очень ее не любят. Семен тоже не любит, говорит – мелочня, подозрительня.
Верно, мелочня, подозрительня. Тк что же нм теперь делть? Мхнуть рукой? Что-то я не пойму.
Кто меня тревожит, тк это Федя. Я зню, Семену кжется: Егор приехл сюд, знчит, с Федей все в порядке. А ведь дело-то не идет. Нм кзлось, что приезд Егор срзу все злечит. Но от всего пережитого остлись не только рубцы остлось и недоверие к жизни. Или рубцы еще болят, или он рзучился рдовться и ндо учиться зново?
Он и Егор любит кк-то невесело, кк-то угрюмо. Видимо для одних любовь – счстье, других он только делет уязвимее. И Федя любит стрднием – и все для него поворчивется стрдтельной стороной, дже любовь к брту. Все ему кжется, что Егор обижют, все он пытется вступиться, Егор – мльчик доброжелтельный, веселый, его любят, и оберегть его не от кого ни в школе, ни тем более дом.
У Егор смышленые глз, умный лоб, учится он плохо. Не возьму в толк, в чем тут дело. Я приглядывю з его урокми – всегд все сделно, в школе отвечет плохо. Почему?
Витя передл мне приглшение Мрьи Григорьевны быть у нее н рождении. Семен нотрез откзлся, я поеду. Сегодня мы с Витей поедем в Стропевск и, нверно, дже зночуем тм. Нрядимся и поедем.
Весь вечер Мрья Григорьевн рсскзывл, кк богто и пышно спрвлялись дни ее рождения при Афнсии Петровиче. Потом долго корил млдшего сын з ккую-то рзбитую чшку. Я думл, это он ее сейчс рзбил. Спросил – когд же это он ухитрился, я не зметил. Окзлось, чшк рзбит н дне рождения год нзд!
– Не смей трогть блюдо, то будет, кк с той чшкой!.. Не трогй кувшин, у тебя все из рук влится.
Ну, если он и Виктор тк же корит, я понимю: лег соврть, чем всю жизнь рсплчивться з рзбитую чшку.
Н обртном пути Витя рсскзывл мне о том, «кк прежде жил тетя Мш». Чего у них только не было! И ед всякя, и одежд, и денег куры не клевли. А он, Виктор, мтерью плохо жил. Отец мло зрбтывл. И всегд все рздвл приятелям.
– Тк ничего никогд и не скопишь, – скзл Витя.
Я спросил:
– А зчем копить? Я не люблю, когд копят.
Он изумился:
– А кк же тогд добиться хорошей жизни? Вот ткой, ккя был у тети Мши? Не стло денег – и жизни не стло.
Мы поговорили о том, что считть хорошей жизнью, но, по-моему, он остлся при своем и слушл меня больше из вежливости.
– Федя, – говорю, – кк ты думешь: почему Егор не может объяснить здчу, которую см же решил?
Федя молчит. Потом поднимет глз:
– Это я ему решил.
– И вчер?
– И вчер.
– И третьего дня?
– Он мне все время решет, – вдруг говорит Егор.
Долго рзговривл с Федей – ну, ккой толк от ткой помощи? Он понимет, что никкого. Но, видно, ему все время хочется сделть что-то для брт. Вот сейчс примечю то, что пропускл рньше: то он кровть з Егор постелет, то другую ккую рботу з него сделет. Н днях Егор бежл нперегонки с Пней Ковлем, упл, рсшиб коленку – и Федя кричл н Пню. Чем Пня виновт?
«Администртивными» мерми тут ничего не испрвишь. Но кк сделть, чтоб он успокоился, чтоб не оберегл Егор от вргов, которых нет?
Я примечю: Егор бежит к Феде с кждым пустяком.
– У меня Пня лстик взял. Пускй отдст… Федя, Тоськ жулит, скжи ему.
И.Федя тотчс откликется н зов: идет отнимет лстик, стыдит Тосю Борщик з жульничество, – Федя, который см-то никогд ни н кого не жлуется! Я боюсь, что Семен, зметив это, кк-нибудь круто повернет, тогд все пропло. Этот узел ндо рспутывть с большой осторожностью.
Весн 1937 год. Восьмого мрт девочки преподнесли мне льбом – тм нклеены портреты всех знменитых женщин.
Тут и Жнн д'Арк, и Вер Холодня, и Лин Квльери, которя, кк объяснил мне Зин Костенко, получил первый приз з крсоту во всем мире. Федя рзрисовл льбом цветми. Большущий льбом, дже непонятно, куд его девть.
В Криничнске был вечер, посвященный женскому дню. Зведующий роно попросил меня выступить с приветствием. Я откзывлсь, откзывлсь, потом вдруг соглсилсь дже см не понимю, кк это вышло.
Долго готовилсь, дже нписл приветствие н бумжке и выучил н всякий случй, чтоб не сбиться. Но когд поднялсь н трибуну, збыл все, до последнего слов. Стоять и молчть нельзя. Стл говорить: «Поздрвляю вс с Междунродным женским днем!» – и опять змолчл. Потом собрлсь с силми, повторил: «Поздрвляю вс с прздником междунродной женской солидрности!» – и сошл с трибуны, боясь зплкть. Видел только, что зведующий роно посмотрел н меня с жлостью.
Концерт был мне не в концерт, я хотел одного – поскорее уехть домой.
– Только, пожлуйст, не утешй меня, – скзл я Семену.
Он посмотрел н меня, кк зведующий роно, жлостливо. Ему, конечно, очень хотелось, чтоб я выступил лучше всех. И чтоб все говорили: «Ну и молодец эт Крбнов!» А никто этого не скжет, и ему это – нож в сердце, я вижу.
Не понимю, кк это уживется в Якушеве. Читя книгу, он понимет крсоту бескорыстного подвиг. Он пишет сочинение о Шевченко, и я вижу, что эт судьб – высокя, бескорыстня и чистя – трогет его, он понимет ее величие. А ведь в жизни он мечтет о тети Мшином блгополучии: одежд, деньги.
Семену ненвистн его скупость. Мне тоже. Но кк тут быть? Словми, уговорми не поможешь.
Если у Лиры будет много денег, он будет дрить и рдовться. Сколько бы ни выигрли денег Митя и Семен – они богты не стнут, но веселы будут и они сми, и все вокруг. Вот и Виктору ндо открыть рдость дрить, двть. Зрботл много денег? Вот и лдно, вот и хорошо! Посмотрим, кк много рдости можно принести людям, знчит, и себе. А если мы будем только укорять, мы згоним болезнь внутрь. Он стнет стыдиться этого, стнет прятть. Но ведь не этого же мы хотим.
Зин Костенко. Вот з кого у меня болит сердце. Он кончет седьмой клсс и уходит в жизнь с той же уверенностью, с ккой пришл к нм: никому до нее дел нет. Чего он добьется, рстлкивя локтями тех, кто поближе, то и будет у нее.
Мы устроили ее н схрозвод с общежитием. Нкнуне Зининого отъезд мы сидели с ней в сду и рзговривли.
– Вот, – скзл он, – нчну рботть. Встну н ноги. Потом, может, доучусь, кончу институт. Стну жить хорошо. Мть придет, стря, скжет: «Помоги, ты мне дочь». А я ей скжу: «Пускй тебе помогют твои новые дети. С ккими ты жил, кких ты любил. А я – отрезнный ломоть, и ты обо мне збудь. Мне денег не жлко. Я, может, свои деньги н ветер пущу. Но тебе до моих денег дел нет».
– Оствйся у нс. Будешь с нми жить, кк Митя.
– Нет, Глин Констнтиновн. Если я своей родной мтери не нужн, тк лучше я буду одн н ноги стновиться,
Я отвезл ее н схрозвод, мы вместе с ней убрли кровть и тумбочку (в комнте шесть девушек). Н прощние мы поцеловлись, и он зплкл.
Мш Горошко обещл з ней приглядывть.
Ездил в облоно – и кого же я тм увидел? Любопытнов! Стоит в отделе детских домов – ничуть не вырос, все ткой же: мленький, щуплый. А глз скучные.
– Петя! Ты что тут делешь?
Поднял голову и молчит. И вдруг слезы кк зкпют!
– Глин Констнтиновн! Возьмите меня в Черешенки! Тот детдом зкрыли, меня в Криничнск ушлют, я… я к вм хочу.
– И двно бы тк!
– Д я… Д кбы не Семен Афнсьевич, я двно бы… Я боялся, он зсмеет… А то скжет: чего тебе у нс ндо? Ушел, и лдно, уходи, мол, опять. И Борисов хотел обртно, д тоже его збоялсь.
Документы мы выпрвили быстро. Приехли. Семен ничего не скзл. А ведь я зню: рд.
Сегодня в гзете третьего клсс пробрли Егор з то, что он шумит н урокх. Федя эту гзету содрл! В школе его вызвли н совет отряд, и было предложение снять с него глстук, но порешили вынести выговор.
Н совете ншего дом Федино поведение обсуждли впервые. Он стоял мрчный, нсупленный и слушл. Ребят всегд больше всего здевет проступок, совершенный вне дом. Тм, где по одному судят обо всех. И обычно ребят говорят об этом резко, не желя слушть никких опрвдний. Но Федя и не опрвдывется.
– Что тебе в голову ткое втемяшилось? – спршивл Искр. – Никто твоего Егор не обижет. Что же, ему все спускть? Учительниц говорит, он до того рспустился, никкого слду с ним нет, – тк уж про него нельзя и слов скзть?
Никкого нкзния не придумли. Решение вынесли очень стрнное: чтоб Крещук опомнился.
Ккой прздник! Ккой Виктор молодец! До чего же я рд!
Вот и прздник. Что же мы знем о ребятх, если могли тк ошибться. Тошно мне. И не зню, когд было тк тошно.
Сеня, я зню, что ты не вытерпишь и прочитешь эту тетрдку. Это ничего. Скзть тебе не всегд можно, и не всегд ты хочешь и умеешь выслушть. Вот я я стл иногд зписывть. Для себя. И для тебя отчсти».
IV
Черешенскую школу обследовл комиссия под руководством Кляп. Теперь в кчестве облстного нчльств он имел дело не только с детскими домми, но и со школми.
Кляп сидел н знятиях, просмтривл плны уроков, беседовл с учителями. Я понял, что Кляп н руководящей рботе совсем не то, что был Кляп – скромный инспектор. Руководящий Кляп вроде бы дже ростом стл выше и в плечх шире. Он приоснился. Теперь, зделвшись большим нчльством, он не сыпл слов горохом, кк прежде, цедил их сквозь зубы.
Конечно, Кляп остлся чрезвычйно доволен рботой Яков Никнорович Костенецкого. У того все плны неизменно в полнейшем порядке, вся отчетность блистет точностью и кллигрфией. По всем сттьям Яков Никнорович со всей верностью инструкциям, пргрфм и укзниям должен был прийтись Кляпу по вкусу. Но Кляп отличил еще и учителя физики Стрчук.
Смутное чувство внушл мне Стрчук. Он был очень хвстлив – кчество, мне глубоко отвртительное. Но когд хвстлся Стрчук, его всегд было жлко. Он рсскзывл о кких-то своих неслыхнных успехх, о том, кк ему все удвлось в той школе, где он рботл прежде, кк «весь рйон гремел, ткой у меня тм был физический кружок». Кк приезжл нрком просвещения и говорил: «Прекрсно рботете, товрищ Стрчук, вш опыт ндо сделть достоянием миллионной мссы учительств».
Стрчук рсскзывл, зхлебывлся – и слышлся в этой похвльбе горемык, которому н смом-то деле ничего не удвлось и не двлось, которого, жизнь обмнывл, хлестл, обижл горько, и рсскзми о своей силе, о своих удчх он словно пытлся утвердить себя, отвоевть прво н увжение.
А смое глвное: может, он и знл свой предмет, но ни один опыт у него не получлся, потому что он был неудчник и попросту недотеп. Однжды в пятом клссе он должен был нглядно докзть ребятм, что тел от нгревния рсширяются. Он взял дощечку с двумя вбитыми в нее гвоздикми и провел между ними медный пятк. Потом долго и усердно, прихвтив пинцетом, нгревл этот пятк н спиртовке и снов просунул пятк между гвоздикми. По зконм нуки пятк должен был рсшириться и не пройти, но он прошел кк: ни в чем не бывло. Нши, придя из школы, рсскзывли об этом случе с нсмешкой, и нм нечем было Стрчук зщищть.
Ребят плохо знли физику, но у всех до одного стояли хорошие и отличные отметки – это вполне устривло Кляп. Не то получилось с Ольгой Алексеевной. Он преподвл русский язык и литертурное чтение, тут плохих отметок было больше всего – н клсс три-четыре человек, то и больше.
Кляп был недоволен Ольгой Алексеевной. Недоволен процентом успевемости по ее предмету. Недоволен ее незвисимостью, совершенным покоем, с кким он сносил его посещения. А он сидел н ее урокх вот уже пять дней, и нзывлось это «изучением метод преподвния педгог Зотовой О. А.».
Н педгогическом совете, куд Остпчук попросил прийти Глю и Всилия Борисович, Кляп произнес по дресу Ольги Алексеевны целую обвинительную речь. Гля сидел кк н иголкх, когд он кончил, попросил слов и скзл, что уроки Ольги Алексеевны умные, интересные, поэтому ребят любят и литертуру, и дже грммтику. И он не жлеет сил, знимется с отстющими, он дже н дом к иным ребятм ходит знимться – к тем, у кого много збот по хозяйству.
– Товрищ Крбнов не является членом педгогического коллектив днной школы, – вжно скзл Кляп, – но ее присутствие, тк же кк и присутствие товрищ Кзчк, здесь чрезвычйно уместно. Им очень полезно будет узнть о некоторых фктх рботы педгог Зотовой, деятельность которой товрищ Крбнов считет безупречной. Глубже ндо смотреть, товрищи, глубже. Д, педгог Зотов знимется отстющими. Д, он знимется проверкой тетрдей, он ккуртно ведет опрос учщихся. Но все ли это, товрищи? Можем ли мы этим удовлетвориться? Нет. Если всмотреться внимтельно, мы увидим, что в основе своей метод педгог Зотовой во многом порочен… и если квлифицировть с политической точки зрения, то мы не увидим здесь полного блгополучия… Вот сегодня дети писли сочинение «Моя родин». Возьмем сочинение Шереметьевой Анны. (Гля дже не срзу понял, что речь идет о ншей Анюте.) Что пишет эт учениц?
Я не зню, имеет ли прво человек говорить о любви, если он ничем не докзл ее. Я не зню, люблю ли я свою родину, пок я для нее ничего не сделл. Мне могут скзть: «Ты еще ничего не сделл для своей сестры – но ведь ты знешь, что любишь ее?» Это верно. Я люблю свою сестру. Но я никогд не говорю об этом. И о родине я тоже не стну говорить, но буду думть, что я смогу для нее сделть.
Ндо рзобрться в этом случе, – продолжет Кляп. – Конечно, долю ответственности несет детский дом, в котором живет дння школьниц, но основня вин все же ложится н плечи педгог. Товрищи, ккие же идеи мы внушем подрстющему поколению? Что это з зявление: «Я не зню, люблю ли я свою родину»? Знчит, учениц не любит свою родину? Знчит, он врг своей родины? Совместимы ли ткие понятия со звнием советского гржднин и птриот? Что это з обывтельские срвнения: «Я люблю сестру». Ккое может быть срвнение – чья-то тм сестр и ткое великое понятие, кк родин? Если вы посмотрите сочинения учеников Яков Никнорович Костенецкого н эту же тему, вы не нйдете подобных зявлений. Нет, товрищи, тм вы нйдете выржение подлинно птриотических чувств…
У Ольги Алексеевны было кчество, которому я сильно звидовл: никогд не изменяющя выдержк. И речь Кляп он выслушл очень спокойно. И тк же спокойно ответил:
– Юность многое открывет для себя зново – в борьбе, в сомнении…
– Любовь к родине несомненн для кждого советского человек! – вскричл Кляп.
– Я вс не прерывл, – холодно возрзил Ольг Алексеевн. – Кждый человек должен любить свою родину. Эту мысль люди получют в нследство от родителей, слышт из уст учителя, встречют в книге. Но иногд человек должен открыть ее для себя, утвердиться в ней см, с помощью своего жизненного опыт, своих рздумий. Инче эт любовь остнется высоким, но отвлеченным девизом. Эт девочк любит вою родину. Но он относится к себе строго, он не хочет произносить слов, которых еще не сумел подтвердить делом, он хочет скзть о любви к родине и делми, может быть, подвигом… Я рд, что девочк доверяет мне. Он пишет то, что думет, и верит: я ее пойму. Чего вы хотите, Дементий Юрьевич? Чтобы он просто повторял слов, вычитнные в учебнике или слышнные от учителя?
…Кляп объяснил собрвшимся, что выступление Ольги Алексеевны безответственное. Что он, видимо, не понял всю серьезность происшедшего… Что ей ндо здумться… И всем членм педгогического коллектив тоже.
Через несколько дней к нм приехл Шповл и потребовл, чтобы ребят осудили Анютино сочинение:
– Проведите собрние, подготовьте выступления.
Я скзл, что мы не будем проводить собрние и не стнем осуждть сочинение Анюты Шереметьевой.
– Мое дело – передть вм мнение товрищ Кляп, – скзл Шповл, и в голосе его мне послышлсь угроз.
Ольгу Алексеевну долго прорбтывли, вызывли в рйоно, потом в облсть. Вместе с ней ездил Гля, которой внушли, что ее выступления в зщиту педгог Зотовой не имеют вес, поскольку он «вместе с руководством детского дом рзделяет ответственность з возмутительное сочинение Шереметьевой».
Это продолжлось бы, нверно, очень долго, но Ольг Алексеевн слегл.
– Ну, встну, – скзл он, когд мы с Глей пришли ее нвестить, – и нчнем снчл. Что вы тк смотрите, Семен Афнсьевич? Мне не привыкть.
* * *
Вскоре после педгогического совет, н котором Кляп читл сочинение Анюты, он подошл к Гле:
– Глин Констнтиновн, у вс неприятности из-з меня? Из-з сочинения?
– Что ты, Анют, ккие неприятности?
– Ну зчем вы, Глин Констнтиновн? Зчем скрывть? Я ведь зню. И все в школе знют. Вот всегд тк. Всегд от меня одно горе для всех, – скзл он печльно. – Вот и Лид…
Лид Поливнов в те дни подл зявление в комсомол. Н зседнии комитет комсомол присутствовл Яков Никнорович. Он спросил у Лиды, кк он относится к сочинению Анюты и к словм: «Я не зню, люблю ли я свою родину».
– Я читл «Нкнуне» Тургенев, – скзл Лид. – Тм Елен спршивет Инсров: «Вы, нверно, очень любите свою родину?» А он отвечет: «Это еще неизвестно. Вот когд кто-нибудь из нс умрет з нее, тогд можно будет скзть, Что он ее любил». А потом Елен спросил: «А что, если бы вм нельзя было вернуться в Болгрию?» А он ответил: «Мне кжется, я бы этого не вынес». Знчит, он любил свою родину но он… он стеснялся об этом говорить. Анют тк нписл потому, что тоже… стеснялсь.
Выслушв все это, Яков Никнорович строго скзл, что Лидины мысли политически незрелые. И что он не уверен может ли он быть членом ВЛКСМ.
– Известно ли вм, что родители Шереметьевой репрессировны? – некоторое время спустя спросил меня Шповл.
– Известно, – ответил я.
– Рзумеется, – произнес Шповл, – дети з родителей не отвечют. Но не кжется ли вм, что это тот случй, когд ндо проявить особую бдительность?
– Тк что же я, по-вшему, должен делть?
– Вы откзлись дже провести собрние, между тем я вм сигнлизировл.
И тут я рзом понял еще одно. Я понял, что Шповл – хотя ничем Кляп не нпоминет, ни внешностью, ни повдкой, – тот же смый Кляп. Кляп бесчестен. Шповл, может, и честен, но он – тот же Кляп. Об они знют порядок, инструкцию, последнее постновление. Одного они не знют: людей. Они бесчеловечны в смом прямом знчении этого слов. Они умеют требовть соблюдения првил, они могут «прорботть» до полусмерти Ольгу Алексеевну, могут лишить души смое живое слово, лишить жизни смое живое чувство, обессмыслить смую живую мысль.
* * *
Ни рзу при столкновениях с Кляпом, роно и облоно мне не приходило в голову искть помощи у Антон Семенович. Вырос большой, знчит, спрвляйся см. Антону Семеновичу приходилось куд круче в его время. Но только когд он уехл в Москву, я понял, что он от многого меня оберегл, пок рботл н Укрине. С его отъезд нчлся шквл вызовов, выговоров и неожиднностей.
– Опять у вс девочки моют полы? – вполне вежливо говорил Шповл.
– Опять моют! И будут мыть! – со злостью отвечл я.
Потом я получл выговор з смоупрвство, з грубость, з непедгогические приемы в рботе. Но это были пустяки, млость, глвное ждло впереди. Что бы мы ни делли, что бы ни происходило, все кким-то роковым обрзом оборчивлось против нс.
Уже с полгод кк уехл из сел Вкуленко. Это было громдной потерей для колхоз и большим лишением для нс. Н Урле жил ее сын, он овдовел, остлся один с тремя детьми и вызвл мть к себе. Он долго прикидывл, сомневлсь и уехл все же. Нездолго до отъезд он приглсил нс с Глей к себе. Больше гостей не было, мы слвно посидели и поговорили, под конец Анн Семеновн скзл:
– Тебе с новым председтелем потрудней будет, Афнсьевич. Решетило – это не я. Не лежит у меня к нему душ, не хотел б я, чтоб он зступил н мое место, д уж все порешили. Ну, тебя он не любит. Двно уж к тебе приглядывется и все говорит: «Больно смостоятельный». Не любит смостоятельных. Он и под меня копл. Ну, ты тут еще мсл в огонь подлил.
– Когд ж это?
– Д летом. Помнишь Онищенко? Это ведь племяш его, сестрин сын.
Вот оно что!
Однжды летним вечером, когд у нс, по обыкновению, тнцевл молодежь под бян Зхр Петрович Ступки, явился Онищенко – известный всему селу озорник и лодырь, избловнный не в меру доброй мтерью. Пок он глядел н тнцы, никого не здевя, и его, понятно, никто не трогл. Но вскоре ему ндоело сидеть смирно, он нчл подствлять ножку тнцующим. Тогд к нему подошел Искр и попросил уйти. Онищенко ответил: «См иди вон, уродин!»
Степн вспыхнул, шгнул к нему, но между ними встл Митя. «Уходи! – сквозь зубы скзл он. – Чтоб духу твоего тут больше не было!»
Онищенко змхнулся, но не успел удрить – его схвтил з руки Всилий Борисович и выствил со двор. Онищенко еще долго кричл, брнился, поносил Искру, меня, всех н свете. С тех пор он чсто пкостил нм – то зпустит кмнем в Огурчик, то нпишет похбное слово н ншем зборе. Однжды ночью его поймли в ншем сду и сняли с него споги. Нутро он пришел з спогми, но мы отнесли их в првление колхоз. Тм ему и пришлось получить обртно свою обувь и выслушть в придчу дв-три не слишком лсковых словечк от Анны Семеновны.
Решетило я знл двно. Знл и не любил. Все говорили, что он хороший хозяин, дельный рботник, что колхоз он поведет не хуже Анны Семеновны. Но повдк у него был рзвязня, грубя, с людьми он говорил свысок, и у меня с ним срзу, едв он зступил н место Вкуленко, вышло столкновение.
Я был в првлении колхоз, когд туд зшел директор ншей школы Остпчук.
– Григорий Прохорович, – обртился он к Решетило нш учительниц зболел, дй лошдь отвезти в больницу.
– Подожди дождик, тогд получишь лошдь, – скзл Решетило, дже головы не повернув.
– Григорий Прохорович, ты, должно быть, не понял: человек болен, сильно болен, и сердце у нее – никуд. А Шеин н Квкзе – нет его…
– Д что ты пристл? – крикнул Решетило. – Не видишь – уборк! Где я тебе лошдей возьму?
– Ивн Ивнович, – скзл я, едв сдерживясь, – идемте к нм, что-нибудь придумем.
Решетило обернулся ко мне:
– Вот блгодетель ншелся! Ну и двй лошдей, если они у тебя свободные.
– Не свободные, для учительницы нйдем.
– Ну и нходи, если ты ткой добрый! – съязвил он уже нм вслед.
Скрипнув зубми, я не хлопнул дверью, зкрыл ее кк положено.
– Кк он смеет тк со мной рзговривть? Д еще прилюдно? – говорил по дороге Ивн Ивнович.
– А зчем позволяете? С нми люди ведут себя тк, кк мы рзрешем.
– Вы думете? – В голосе Ивн Ивнович сомнение.
С конц вгуст у него нчлись новые бои с председтелем. Двно уже ндо было звозить в школу топливо, но для этого никк не нходилось ни свободной лошди, ни свободной мшины. То же с ремонтом: кждую пру рбочих рук – столяр, плотник – Ивн Ивнович только что не вымливл. Решетило всегд рзговривл с ним спокойно-нглым тоном. Он мог скзть Ивну Ивновичу: «Д иди ты отсюд, не до тебя мне!»
А однжды зявил:
– Если я не починю крышу в коровнике, схвчу строгч, з крышу в школе мне никто ничего не сделет.
И добвлял иногд с откровенной издевкой:
– Вон поди к Крбнову, он тебе починит.
Прошел октябрь, ноябрь н дворе, в школе – ни полен дров.
– Почему вы молчите? – спршивл я, когд Ивн Ивнович нчинл жловться н свою судьбу.
– Вы думете, ндо действовть? – говорил он, и в голосе его был ткой стрх перед решительным шгом, перед необходимостью совершить поступок, словно я толкл его с крыши третьего этж.
Я бы не скзл, что у Ивн Ивнович был зячья душ. Нет, он облдл чувством собственного достоинств и увжл его в других. С детьми он умел быть лсков и строг. Но он терялся, когд с ним поступли нгло. Терялся и все ндеялся н силу доброго, убежденного слов.
– Григорий Прохорович, – говорил он, – ведь это дети, школ.
– Ну и что?
– Вы учительского труд не увжете. Учительский труд…
– Бре твои учителя. Вон летом их и н поле не згнть – лодыри они. Отстнь от меня, рди Христ! Что у тебя, Хвыля? Иди, иди, Остпчук, вон у Хвыли дело посерьезней твоего.
Я двно бы нчл действовть см, но это ознчло бы, что Ивн Ивнович бессилен добиться толку. И нчинть через его голову я не хотел. Нет, ндо его смого подтолкнуть – пускй воюет, пускй почувствует себя человеком.
– Послушйте, Ивн Ивнович. Я не хочу, чтоб мои ребят сидели в нетопленном клссе, стучли зубми и схвтывли нсморк, то и что-нибудь похуже.
– Что же вы предлгете? Роно нм не помощник. Сми знете, Глушенко – болтун, с колхозом он ссориться не зхочет.
– Тк беретесь или нет? А то я см встряну, не буду вс ждть.
Но прежде чем Ивн Ивнович собрлся с силми, прежде чем успел «встрять» я, в Криничнск приехл корреспондент «Комсомольской првды». Он побывл в школе, вечером пришел к нм и спросил, могу ли я подтвердить все, о чем рсскзл ему Остпчук. Првд ли, что председтель колхоз тк невнимтелен к школе? Првд ли, что откзл в подводе для больной учительницы, не подвез до сих пор дров?
У корреспондент было слвное лицо, ясные глз. Но это-то меня и рссердило: тоже добрый, тоже будет сомневться и колебться, не хуже смого Ивн Ивнович…
Но недолго спустя н третьей стрнице «Комсомольской првды» появилсь сттья: «Постыдное невнимние». Речь шл о многих школх н Укрине, которые вступили в новый учебный год не готовые к нему. И большое место знимл нш школ. Рзговор был злой, о Решетило рсскзно беспощдно. «Добрый, добрый, – подумл я о корреспонденте, вот поди же…»
В школе я увидел Ивн Ивнович – испугнного и счстливого.
– Кк вы думете, Семен Афнсьевич, что теперь будет? – спршивл он. – Бойко нписно, бойко – д что будет-то? Польз будет?
…Вечером ко мне в окно постучли. Окно было еще не змзно, я приотворил его, выглянул и, не рссмотрев еще кто тут стоит, услышл.
– Ты двл мтерил в гзету?
Это был Решетило.
– А что было двть? Корреспондент и см мог взять, слепой, – откликнулся я.
– Ты не вертись, прямо говори – ты двл?
Я зкрыл окно.
– Пожлеешь! – долетело до меня.
* * *
Зим пришл рнняя. Мороз стоял крепкий, белый, веселый. В одно из воскресений мы зтеяли первую лыжную вылзку. С утр поднялся шум: спорили о том, ккой мзью смзывть лыжи, кто-то не нходил своей плки, кто-то недоглядел вовремя, что крепления ослбли, кому-то из-з кшля Гля не рзрешл идти – и в ответ слышлись вой, мольбы и клятвы. Рзгорелсь веселя сумтох, всеми влдело предчувствие хорошего дня. Я мечтл о лесе, о снеге с ждностью, мне хотелось одного: поскорей со двор!
Чтобы дойти до лес, ндо было пересечь большую поляну. Я шел первый, чуть поодль в одном ряду со мной – Всилий Борисович, Митя, Ктев, по ншим лыжням шли остльные.
Я ускорил шг и через несколько минут был уже в лесу… Тени деревьев н снегу лежли совсем голубые; выглянуло солнце, и все зсверкло вокруг. Я вздохнул всей грудью, мне кзлось, никогд я не был тк счстлив – от крсоты, рзлитой кругом, от этой морозной бодрости. Шел бездумно, ни о чем не вспоминл, ни о чем не рзмышлял, просто рдовлся солнцу, снегу, деревьям. Глядел во все глз и не мог нсытиться. Ребят примолкли, кк и я, оглушенные прелестью лес, свежим зпхом снег.
Лес свой мы знли хорошо, зблудиться тут было нельзя – и, не тревожимый никкой зботой, я все шел и шел. Лыжи скользили послушно, дышлось легко и рдостно.
А вот и горк. С визгом, не рздумывя, поктил вниз Литвиненко и где-то н полдороге шлепнулся, рстеряв плки лыжи.
К смому крю подошл Лид. Лицо у нее чуть нпряженное. Прошлой зимой эт горк не двлсь ей, и сейчс Лид остнвливется и здумчиво смотрит вниз. Но мимо нее весело слетет Митя, и он – был не был! – мчится вслед и – о счстье! – не пдет, кк ни в чем не бывло выезжет н дорожку. Потом оглядывется, смотрит вверх и снов крбкется в гору.
Сворчивю в сторону, иду, иду легко, свободно – тк бы и шел всегд, бездумно, бестревожно… Чу, кто-то идет следом. Оглядывюсь: Сизов. Ох, вот его бы мне не видеть сейчс. Тут же стрюсь подвить в себе это чувство, но мне досдно, что это он. Любой бы из ребят, д не он!
– Не получется у меня с горы, – говорит он, зглядывя мне в глз.
…Ивн Никитич все не возврщлся. Он писл мне, что Анне Пвловне очень плохо, болезнь сердц не позволяет ей сейчс пускться в дльний путь. В Кисловодске с нею случлся удр, от которого он опрвлялсь медленно, по горечи, сквозившей в письмх Ивн Никитич, я догдывлся, что не опрвится уже никогд, что это – нчло конц.
Влдислв писл им рз в неделю – тк повел Гля. Я знл, о чем он пишет, потому что он двл Гле проверять– нет ли ошибок. Это были не письм – отписки: «Здрвствуй, дедушк, я здоров. В школе учусь нормльно, плохих отметок нет. Глин Констнтиновн и Семен Афнсьевич тебе клняются. Привет ббушке».
Сизов-стрший писл сыну редко и скупо. Новя ли рбот, новя ли семья были тому причиной, не зню. И вот уж ему Влдислв совсем писть не желл. Признться, скоро я мхнул н это рукой. Дед живет Слвиными письмми и ждет их, – знчит, ему Слв писть должен. А тут… нет, не стну я принуждть Слву.
Зчем тогд в поле он скзл о том, о чем должен был молчть? Неужели тк грызло его желние отомстить?
Целый год он прожил у нс торчком, не вместе со всеми, см по себе. Только и удлось добиться, что он притих, привлился: не грубил, не хмил, почти не ленился. Мы уже прздновли победу, окзлось – дльше кожи не пошло, внутри кк было, тк и остлось.
Теперь ему у нс вдвойне худо и неуютно. Ну, ккие рдости ждут его дом? Обжорство. Безделье. Скук. Все-тки он, может быть, вернулся бы к этому, д сейчс возврщться некуд – Лидия Пвловн тоже уехл в Кисловодск.
Ни Ктев, ни тем более Лир не вынесли бы общего отчуждения. Ктев, окжись он н месте Сизов, двно ушел бы куд глз глядят. Кк он мялся, когд во время Фединой болезни ребят стли с ним посуше – только посуше! Но Сизов никуд не рвлся. Ждл он приезд своих? Мысленно торопил их? Или думл – все обомнется? Дом ему всегд все спускли, вось и здесь в конце концов если не спустят, тк хоть збудут?
Но очень быстро он увидел, что его больше з своего считют. Он нгрубил учителю – об этом не нписли в стенгзете, не упомянули в рпорте. До него уже никому не было дел – только нм, воспиттелям.
«Анют совсем не рзговривет… не отвечет…» – кк-то скзл он Гле, и голос его сорвлся.
…Вот и сейчс, в лесу, ему одиноко и он пришел перемолвиться словом. Он идет з мною, что-то говорит, я не очень вслушивюсь.
– Я вон н ту горку. Я хочу один. Тм ребят смеются.
У нс у всех лыжи смые простые. У него свои лыжи очень хорошие. Но ходит он плохо, с горки – трусит.
Пробую втолковть ему: не ндо тк уж вовсю нлегть н плки и хорошо бы походить совсем без плок.
– Вот попробуй. Ну кк, трудно? Сейчс трудно, потом будет легко. Вон з теми кустми некрутя горк, попытй тм счстье. Если и шлепнешься, не бед, тм полого.
– А вы?
Эх! Сворчивю с ним, покзывю, кк сктывться. Он съезжет – снчл с того боку, где почти и уклон-то нет; дже Лен или Борщик постеснялись бы сктывться с ткой, с позволения скзть, воробьиной горки. Ну, может, для нчл и это лдно – тренируйся тут, потом попробуешь с другого боку, где покруче.
Оствляю его, отхожу влево – тм другой, нстоящий спуск. Ребят нзвли его точно и вырзительно: лоб. Сктывюсь, еще и еще… ветер свистит в ушх… хорошо! Еще рзок, что ли? И вдруг, зстигнутый отчянным воплем, поворчивю нзд. Что могло стрястись? И Сизов ли это? Ведь, кжется, совсем недвно я оствил его, д если и упл – тк не рзбился же, где тм рзбиться?
С горы не срзу могу понять – вижу только, что Слву бьют. Сктывюсь, н лету кричу:
– Пустите! Оствьте сейчс же!
Огибю их, хвтю з плечо человек, который колотит Сизов, – это Онищенко! Не отпускя Сизов, он другой рукой изо всей силы толкет меня в снег. Всккивю, вырывю у него Слву, он снов хвтет мльчишку, и тогд, рзвернувшись, я удряю его в грудь. Он выпускет Слву и кидете ко мне. Я н лыжх, ноги словно связны. Он удряет меня кулком под ребр, я бью, уже не видя куд, только чувствую под рукой липкое – кровь!
– Я тебя зсужу! – кричит Онищенко. – Я тебе покжу! Духу твоего здесь не будет! И пщенят твоих!
Вокруг уже нши. Степн и Митя оттскивют Онищенко.
– Аг! Все н одного! – орет он.
– Д кому ты нужен? – слышу я спокойный голос подоспевшего Всилия Борисович.
Он обхвтил Онищенко сзди и тк и стоит, полуобняв его. Онищенко делет попытку вырвться. Он и повыше и пошире Кзчк, но Всилий Борисович хоть и невелик, д ухвтист.
– Пусти! Пусти, дьявол! – совсем уже истошно вопит Онищенко.
– Иди, иди, – спокойно отвечет Кзчок и рзжимет объятия.
Онищенко поливет нс отборной брнью. Рзмзывет по лицу кровь и вдруг плюется:
– Зуб! Зуб вышиб! Ты ж у меня нплчешься! Погоди! Ты меня еще узнешь. Я тебе покжу, дьявол, цыгнскя морд!
Тк, с брнью и угрозми, он и уходит в сторону сел, провливясь в снег и злобно отплевывясь.
Нклоняюсь к Сизову. Он сидит н снегу, посиневший, дрожщий. Н лбу вздулсь изрядня шишк, глз зплыл. У него тоже течет из нос кровь.
– Вствй, держи плток!
Он тяжело поднимется, утирет кровь и слезы.
Он ктлся с той горки, с мленькой. Получлось. Тогд ему зхотелось попробовть, где немножко покруче. Подошел, примерился, решил съехть. И только поехл – из-з кустов нперерез вышел Онищенко. Слв не успел ни зтормозить, ни свернуть, нлетел н него, сшиб с ног, сломл лыжу – вот!
Онищенко срзу же удрил его по лицу, потом уже бил по чему попло и кулком, и обломком лыжи – бил, пок не подоспел я.
– Тут вы его…
– Дльше мы и сми знем. Домой!
Митя с грехом пополм скрепляет Слвину лыжу, нтуго обмтывя ее ремнем. Слв ковыляет з нми, и я вижу крем глз, что рядом с ним, принорвливясь к его медленному ходу, идут Митя, Любопытнов и Искр. Ускоряю шг.
Только недвно здесь было тк хорошо, тк светло и вольно, все сверкло, искрилось. Сейчс все померкло, словно и н снег и н деревья пл, кк н душу, уродливя темня тень.
* * *
Несколько дней спустя Остпчук и меня вызвли н бюро рйком пртии. Мы поняли, что рзговор будет о сттье в «Комсомольской првде».
Кроме нс двоих, вызвли еще преподвтеля физики Стрчук. Около чсу мы ждли в приемной. Рзговривть было неловко, з дверью шло зседние. Стрчуку не сиделось – он нервно ходил из угл в угол.
– Что это вс носит, гржднин? – скзл ему секретрш, приподнимя нд столом, нд горми бумг и ппок, соломенную голову. – Не мельтешите перед глзми.
Он остновился, беспомощно огляделся, словно призывя нс в свидетели: «Видит бог, я не виновт!» – и примостился у окн.
Вдруг дверь рспхнулсь и вошел Решетило. Он был новой шубе, в вленкх и с огромным портфелем – я тких я и не видывл. Он дже не взглянул н нс и шумно поздоровлся с секретршей.
– Кк дел, Анн Петровн? Хозяин тут? Зседет? Что ж, обождем. Кково, Анечк, н дворе? Морозец, доложу я вм!
Всем своим видом, кждым словом он покзывл: «Я тут звсегдтй, свой человек!»
– Чем бы рботть, понимешь, по зседниям езжу. Потому – некоторым делть нечего. Клевещут, понимешь, фктики подбирют. А между прочим, сми…
Дверь кбинет отворилсь, оттуд повлил нрод, рзминясь, зкуривя. Вышел Николенко – секретрь рйком. Поздороввшись, он скзл, что нш вопрос – первый после перерыв.
Кк только нс приглсили в кбинет, Решетило попросил слов.
– Я, товрищи, хочу скзть, что покзния товрищ Крбнов не могут быть честные, поскольку товрищ привлекется к суду з избиение ншего колхозник.
– Что ткое? – Николенко поднял брови и взглянул н меня.
– Ничего не могу вм скзть н этот счет, о суде слышу первый рз.
– А об избиении?
Я в двух словх рсскзл о происшествии в лесу. Николенко выслушл молч, нельзя было понять, кк он ко всем, этому относится. Едв я кончил, он дл слово Остпчуку. Ивн Ивнович говорил сдержнно и очень коротко. Рсскзл, что пок председтелем колхоз был Вкуленко, школ не знл збот и всегд могл знимться своим прямым делом – учить и воспитывть. Топливо привозили вовремя, квртиры учителей и школьное здние ремонтировлись летом, и н всякую просьбу колхоз откликлся сердечно. Теперь же… Что говорить о том, кк теперь? В сттье нписно верно, только мло, много еще можно бы добвить.
– Попрошу слов, – неожиднно говорит Стрчук, Ивн Ивнович умолкет.
Испугнно зморгв, болезненно сморщившись и глядя куд-то в угол, поверх нших голов, он торопливо зговорил:
– Сттейк в гзете, должен консттировть, клеветническя. Товрищ Решетило всегд относился к школе кк нстоящий коммунист. И проявлял внимние. У меня лично протекл крыш, и он прислл кровельщик и мтерил подбросил, и крышу починили. Чтоб грубить учительству – этого з товрищем Решетило тоже не нблюдлось…
Он говорит, говорит. Слушть его и стыдно и тошно. Мы не смотрим друг другу в глз – совестно. Кжется, понимет это и см Решетило. Он бгровеет, шумно дышит и вытирет лысину плтком. «Эх, не того купил, кого ндо», – видно, думет он, уверенный, что купить можно всякого.
– Я, понимешь ли, все силы рботе отдю. Колхоз трудный, хозяйство зпущенное, тут, понимешь, плки в колес. А между прочим, процент успевемости в школе низкий.
– Ты топливо не везешь – з низкий процент нкзывешь? Думешь помочь тким обрзом? – Николенко говорит это мельком, зкуривя и не глядя н Решетило.
Решетило бгровеет пуще прежнего.
– Конечно, нписть можно все. Бумг, понимешь, все стерпит.
Николенко подводит итог кртко, сухо, точно, – дже не ясно, зчем тк долго все говорили, если он осведомлен обо всем не хуже ншего. Сттья спрведливя, и ндо сделть из нее выводы. Он думл, что товрищ Решетило признет свои ошибки, товрищ Решетило, кк видно, не любит смокритики. Видели мы, кк у вс школ отремонтировн, видели и дровяной срй: топлив тм не то что н зиму – н месяц не хвтит. И это уже после сттьи, которя, кжется, должн был зствить здумться…
Когд все встют, чтобы рзойтись, Николенко просит меня здержться. Он открывет форточку, морозня струя врывется в нсквозь прокуренную комнту.
– Скжите… – говорит секретрь рйком. – Я здесь человек новый и в вшем педгогическом деле понимю мло, но о вс нслышн. Мне тут товрищи толковли. Одни очень хорошо говорят, другие… Вот, говорят, методы у вс очень стрнные. Все ккие-то фокусы. Говорят, к примеру, что вы ккие-то инсценировки рзыгрывете, зствляете своих воспитнников носить себя н рукх.
– С ккой же это целью? – спршивю я сквозь зубы.
– Этого я, признться, и см не понял, – отвечет Николенко.
Я вдруг чувствую смертельную устлость. Ну что он толкует! И кк опрвдывться в ткой нелепости? Я дже не вдруг сообржю – о кком случе речь? А, д Вышниченко же! Т пятерк, что не пожелл у нс остться, я их вернул, свлившись с лошди.
Коротко рсскзывю, кк было дело.
– Ну вот, я дл вм рзъяснение. Вы удовлетворены?
– Колючий вы, – отвечет Николенко. – Не обижйтесь я спросил вс попросту, хотел понять. И то, что вы рсскзывете, конечно, не похоже н то, что мне тут говорили. Я к вм приеду. Познкомлюсь с вшими ребятми. Идет?
* * *
Возврщясь с зседния, я неподлеку от дом увидел фигуру в нхлобученной н глз ушнке и с поднятым воротником. Фигур рзмшисто, по-извозчичьи хлопл в лдоши, переминлсь с ноги н ногу – словом, мерзл.
– Эгей! – окликнул я.
Мльчишк побежл мне нвстречу, и я узнл Сизов. Он зкоченел, дже губы посинели, все лицо свело морозом. Я не успел спросить его, что он тут делет, зчем мерзнет н ветру, – схвтив меня з рукв, он не то чтобы скзл, проплкл:
– Семен Афнсьевич! Вс в суд вызывют! Повестку прислли – «явиться к восьми чсм…».
– Ну и что же?
– Это из-з меня. Вышниченко говорит: «Вот, через тебя Семен Афнсьевич зсудят». Кк же теперь? Что делть?
Никогд не думл, что буду выслушивть сообщение о вызове в суд с тким удовольствием. Ведь не з себя же он боится? Не з себя. Вот и прекрсно!
– Что делть будем? – повторяет он.
– Что же тут делть. Пойду в суд, рз вызывют. Двй шгй побыстрее. Ты скоро в сосульку превртишься.
Я не хочу толковть про суд и повестку, он не может думть ни о чем другом. Я перевожу рзговор н школу, н письм от дед; Влдислв упрямо, с отчянием в голосе повторяет:
– Семен Афнсьевич, что же делть? Ведь вс вызывют…
– Д ну тебя! Ну что ты злдил «вызывют», «вызывют»! Пойду, рз вызывют, и рсскжу, кк было. Идем н кухню, тм, верно, есть кипяток.
Мы входим в дом, но н кухню Сизов и горячим чем змнишь. Чего он тм не видл, н кухне? Лючия Ринльдовн никогд ни словом не поминет о случе в поле, но с лет смотрит сквозь Сизов, будто он в шпке-невидимке. Это у нее выходит беспощднее любого брнного слов.
Лючия Ринльдовн тоже знет о повестке, д и все в доме знют. Девочки нпугны, мльчишки нстроены воинственно; очень скоро выясняется, что все до одного нмерены сопровождть меня в суд. Я велю збыть дже думть об этом, и вообще хвтит рзговоров о суде, повестке и прочем! Дело нше ясное, худого бояться нечего, сейчс – спть: утро вечер мудренее.
Я уезжю из дому чуть свет, в восемь я уже в суде. Следовтель со мною сух, сдержн, срзу видно – не одобряет хулигнских моих поступков. Перед ним спрвк от врч о том, что гржднин Онищенко явился в больницу со следми ннесенных ему побоев. Я снов – верно, в двдцтый рз – рсскзывю, кк было дело. Следовтель зписывет фмилию Кзчк и очень сетует, что других взрослых при случившемся не окзлось. Дети, объясняет он мне, не свидетели – во-первых, потому, что они дети, во-вторых, потому, что звисят от меня. Ну-ну…
Выходя от следовтеля, я увидел в приемной Ндю Лелюк, Ивн Ивнович и Ольгу Алексеевну.
– Вс тоже вызвли? – спросил я, оздченный: к чему они здесь? Ведь никого из них не было с нми в лесу.
– Вызвли, – коротко ответил Ивн Ивнович и, поджв губы, стл глядеть в сторону.
Ольг Алексеевн молч кивнул и улыбнулсь мне, Ндя скзл:
– А чего ждть, когд позовут? Я ж вс зню и Онищенку зню. А рз зню, то и скжу.
Он не пожелл больше рзговривть со мною и открыл дверь в комнту следовтеля.
– Вм что, гржднк? – послышлось оттуд.
Уже через минуту из-з плотно притворенной двери слышлся Ндин крик:
– Ах, не можете? А рзных хулигнов слушть можете? Д Онищенку все село знет, вы спросите в любой хте. Что знчит – меня не вызывли? Я что, дитя, см дороги не сыщу?
Ивн Ивнович с интересом прислушивлся, Ольг Алексеевн сдерживл улыбку.
– Зчем вы встли? – спросил я. – Ведь у вс еще бюллетень.
Он молч отмхнулсь. Я не стл дожидться, чем кончится ссор Лелюк со следовтелем, – поезд н Черешенки отходил через считнные минуты.
И снов, кк вчер, подходя к дому, я увидел Сизов. Он учился во второй смене, но сейчс должен был рботть в мстерской.
– Что еще? – с сердцем спросил я.
– Комиссия! – ответил он тк же отчянно, кк вчер про повестку.
– Тебе-то что? Комиссия и без тебя спрвится. Сейчс же в мстерскую!.. Что это ты взял з моду н морозе сообщть мне новости – или дом не мог дождться?
Я видел, что мои слов, хоть и не лсковые, успокивют его. Может, он ждл, что комиссия, не сходя с мест рзорвет меня н чсти? Я же, шгя к дому, про себя чертыхлся: будь они нелдны, ншли время! Уж с одним бы делом рспутться… Но, конечно, комиссия кк рз и послн, чтоб рзобрться во всем – и в истории с Онищенко тоже.
Первый, кого я встретил, входя в дом, был Кляп. Вот оно что! Облстня комиссия, знчит!
* * *
Комиссия, дже и облстня, был для нс не диво. Будь н то воля Кляп, он зсылл бы к нм ревизии кждый месяц. Делл он это всегд в смое трудное для нс время – либо в дни школьных экзменов, либо когд в дом приходило много новичков. И всегд это было испытние: что ни говори, чужие люди, о них помнишь, ты им то и дело нужен. Однко мы привыкли, притерпелись. Но одну, вот эту смую комиссию я помню крепко.
Кляп, предствитель облоно, скрипучим голосом познкомил меня с остльными: от обком пртии – Веретенников, от обком комсомол – Грузчиков. По отчужденным, строгом их лицм я понял, что им известно о дрке в лесу, о столкновении с Решетило и о многом другом, чего не знл дже я см, но уж конечно знл Кляп. Что ж, тк тому и быть. Пусть ходят, смотрят, говорят с ребятми. Если это люди честные, они и сми во всем рзберутся. Если предубежденные, тут уж ничем не поможешь, будь хоть семи пядей во лбу.
В тот день нши стршие ребят были приглшены в город – н вечер в сельскохозяйственный техникум. Лир хворл, Федя решил остться с ним, другим тоже не хотелось ехть. Но я нстоял н том, чтобы ничего не менялось в ншем рспорядке. Что, прво, ходить повесив голову! Комиссия комиссией, суд судом, не ответить н приглшение, не поехть в гости и невежливо, и глвное – к чему?
Ребят должны были уехть после школы, переночевть в Криничнске у техникумовских и вернуться н другой день в воскресенье.
В тот вечер не было оживленных сборов, и меня это сердило. Но сколько я ни стрлся, сколько ни блгурил, рзвеселить ребят мне не удлось.
– Д вы н вечер или н похороны? – спросил я с досдой.
Мне никто не ответил.
Кляп осведомился, кто из воспиттелей поедет с ребятми.
Я ответил, что нзнчил стршим Митю. Кляп возрзил: Королев – не только не воспиттель, но дже не воспитнник, он в детдоме посторонний. Я прикусил губу и нзнчил стршим Искру. Кляп считл, что без воспиттеля ребят отпрвить нельзя. Я отвечл, что они не мленькие. И в семье не всегд с провожтыми выпускют детей из дому.
– Ну, смотрите, – чуть ли не с угрозой скзл Кляп.
Придя к себе, я увидел, что Митя собрлся в дорогу. Гля повязывл ему глстук и спршивл, не ндушить ли его. И вдруг меня осенило:
– Послушй-к – это не ты ли сообщил Лелюк про повестку в суд?
– Я. А что?
– Ты спятил! Кк ты посмел вмешивться? Ты понимешь, что могут подумть?
– Д ккое нм дело, Семен Афнсьевич, что подумют? Умный не подумет, дурку не зкжешь.
– Змолчи сейчс же! Я уж двно вижу, что ты збрл себе много воли. Не смей больше вмешивться. Понял?
Лицо у него потемнело, помедлив секунду, он вышел. Пок мы рзговривли, Гля стоял молч, и я попросту збыл, что он тут. Но едв Митя вышел, он скзл:
– Кк ты смеешь тк рзговривть с ним?
– А кк…
– Ты см всегд толкуешь ребятм, что они должны во все вмешивться.
– Только не читй мне сейчс нствлений. Кк ты не понимешь, могут подумть, будто я…
– С кких пор ты стл обрщть внимние н то, что думют люди, которых ты не увжешь?
– Ох, ндоели вы мне все хуже горькой редьки, – скзл я с отчянием. И остлся один, потому что Гля тоже вышл.
Ребят уехли. Я рно лег, устроив Веретенникову и Грузчиковa н ночлег. Кляп ночевл у кого-то из знкомых.
Глубокой ночью в мое окно постучли. Я вышел отворять. Н пороге стоял Ктев. Ни слов еще не было скзно, в темноте я не рзглядел его лиц, но тотчс понял – что-то стряслись. Прошли ко мне, и тут, при лмпе, я увидел неузнвемо бледное лицо Николя и – смое непонятное и стршное в своей непонятности – пустой рукв пльто.
– Это ничего, просто перелом, – поспешно ответил он н мой взгляд. – Со мной ничего…
– А с кем?
Он рсскзл коротко, торопливо. Ехли в поезде, вгон почти пустой. В одном углу – ккя-то девушк, потом еще несколько колхозниц, все пожилые; в другом конце – трое рослых прней, они все время ко всем приглядывлись. Нездолго перед Криничнском девушк вышл н площдку, прни поднялись – и з ней.
– Меня Митьк толкнул. «Смотри», – говорит. Пошел тоже к дверям. И тут слышим – крик. Митьк в тмбур, я з ним. Гляжу: один ей рот зтыкет, другой чсы с руки рвет…
Что долго рсскзывть, Митя схвтил з шиворот одного, Ктев – другого. Этот другой рзвернулся и столкнул Колю с подножки вгон – н счстье, в снег и н неполном ходу, Колю проволокло немного, потом он поктился с нсыпи. А Митю удрили кстетом по лицу.
– И по глзу… – добвляет Николй едв слышно.
По глзу! Н секунду передо мною всплывет его лицо, ослепленное, в крови, – и это отзывется внутри ткой болью, что я не срзу понимю, о чем еще рсскзывет Ктев.
Бндитов удлось здержть – подоспел Искр, тм и проводник. Прней – в милицию, Короля и Ктев – в больницу. У Ктев – перелом руки, нложили гипс и отпустили, Митю оствили в больнице, обвязли всю голову, что тм у него – толком не скзли. Остльные ребят решили ночевть в городе и вернуться н другой день, словно ничего не случилось. А что нет Мити, этого комиссия может и не зметить, д он считется и не детдомовский – не их дело.
– Ты в уме? – спршивю я. – Что же, я буду врть, скрывть ткое? З кого ты меня принимешь? Вырос большой, ум, вижу, не нжил.
– Я говорил ребятм, что вы не соглситесь. Но они ндеются…
– Плохо я их воспитл, если ндеются. Рздевйся, ляжешь н Митину кровть.
Снимю с него пльто, помогю скинуть куртку. Он см, одной рукой, стелет кровть, потом ложится. Молчим.
– Тк говоришь, по щеке кстетом… И глз здет…
– Д…
– Ну, спи.
Выходя из комнты, я слышу з своей спиной:
– Все рвно вы н нс не сердитесь, првд?
Это звучит совсем по-детски, стрнно слышть ткие слов от Ктев,
Возврщюсь, в темноте провожу рукой по его лбу, по щеке:
– Спи, брт, поздно.
Глю я будить не стл…
* * *
В плте было много коек, но я срзу нпрвился к одной, точно мне еще н пороге скзли, что этот перебинтовнный слепой шр и есть Митино лицо.
Я сел рядом и взял его руку, в ответ он крепко стиснул мои пльцы.
– Хорошо, что это меня стукнули, з другого вм больше достлось бы, – скзл он, и слышно было – он с трудом рзжимет губы.
К горлу у меня подступил ком. Я молчл.
– Вм Кольк все рсскзл? Ткие, понимете, рхровцы, бндитские рожи… Езжйте обртно, тм небось уж комиссия.
– Сегодня выходной.
– Д они не поглядят н выходной…
Мы говорили негромко, но в плте стоял тишин, к ншему рзговору прислушивлись. Вдруг отворилсь дверь и вошл девушк лет двдцти. Н ней был белый хлт, но я срзу увидел, что это не сиделк. В то утро стрнное у меня было чувство – без слов, без объяснений я знл, что происходит.
– К тебе пришли, – скзл я Мите, уверенный, что это и есть т девушк, которую выручили нши ребят.
Осторожно пробирясь между коек, прижимя к груди ккой-то сверток, он подошл к нм, от смущения не видя никого вокруг. Присел н крй кровти, сверток пристроил н тумбочку и только тогд взглянул н меня,
– Вы его отец? – спросил он несмело,
– Отец, – ответил Митя.
– Это из-з меня, – горестно скзл он.
Он был скулстя, нос пуговкой, глубоко посженные глз. Нверно, некрсивя был девушк, но тким открытым и милым покзлось мне это молодое встревоженное лицо.
– Тк не вы же меня сднули, те… Вы-то чем виновты? – откликнулся Митя.
Девушк нклонилсь к нему.
– Я пришл скзть спсибо, большущее тебе спсибо, – промолвил он очень тихо.
– Ну вот еще, – ответил Митя.
…Он был прв: когд я вернулся домой, вся комиссия, несмотря н выходной день, был тут кк тут. И конечно, он уже все знли. Кляп торжествовл и не считл нужным это скрывть. Случившуюся с нми беду он принял кк подрок себе, кк докзтельство своей првоты.
– Я же предупреждл вс, я же говорил! – повторял он и в голосе его слышлись злордство, ликовние и некоторя дже снисходительность, точно к вргу, который повержен в уже не поднимется.
– Вс предупреждли, что отпускть детей одних нельзя, – холодно скзл мне и Веретенников.
Я молчл. Ни один человек н свете не мог бы скзть мне слов более жестоких и беспощдных, чем я см себе говорил. Недосуг было думть, что педгогично, что нет… Один вопль звучл во мне: зчем, зчем я отпустил ребят? Зчем не поехл с ними см?
– Почему у вс дети не знют элементрнейших првил поведения? Почему они лезут в дрку? – услышл я вдруг.
Кто же это полез в дрку – Митя, что ли?
– Простите, в ккую дрку? Они не в дрку лезли, пришли человеку н помощь.
– Рзве они не знют, что не их дело вмешивться в уличные и всякие вгонные происшествия?
Мне кжется – я отупел и уже не понимю ничего. Что же, они должны проходить мимо? Видеть, кк бьют ребенк, обижют девушку, видеть подлость, гнусность – и пройти мимо?
Я смотрю н эту женщину. У нее умное немолодое лицо. Он коммунистк. Он приехл сюд, чтобы проверить мою рботу и скзть, кк нм жить дльше. Что же он говорит?
– Когд мой сын уходит из дому, он знет, что ни во что не должен вмешивться. Я это воспитл в нем с детств, я он это усвоил н всю жизнь.
– А когд нши дети выходят из дому, – отвечю я, – они знют: все, что они увидят, ксется их. И если ндо помочь, вступиться – они должны, обязны это сделть. Я это им говорю всегд.
– Потому что вы не отец, – скзл он жестко.
Из всех ненвистных упреков этот для меня – смый ненвистный и непростимый. Если я не отец, не ндо вверять мне детей. А если отец, ндо верить, ндо знть, что и со своим родным, кровным сыном я поступлю тк же, скжу ему те слов.
– Я бы презирл своих ребят, если бы они видели, кк обижют человек, и не вступились.
– Вот и поехли бы сми, и вступились, – говорит Кляп. Удивительное совпдение! Директор детдом выбивет зуб колхознику. Дерется н глзх у своих воспитнников. А воспитнники лезут в вгонные дрки. В результте перелом руки у одного воспитнник, рнение – у другого.
– Другой – не воспитнник, – сухо говорит Кзчок. – Он усыновленный.
– У меня есть сведения, – отвечет Кляп, – что питется он вместе с воспитнникми, следовтельно…
– Вши сведения неверны, – с неожиднной злостью обрывет Кзчок.
* * *
Я знл, что в эти дни решется моя судьб. Ссор с Решетило, следствие по избиению Онищенко, случй в вгоне, сломння рук Николя, бед с Митей – все сплелось в ткой клубок, что комиссия могл сделть смые сокрушительные для меня выводы. Я понимл – речь идет о том, оствться ли мне в Черешенкх или меня снимут с рботы. И вот в эти трудные дни я был спокоен и почти рвнодушен ко всему. Ко всему, кроме Мити.
Будет ли цел глз? Вот что мучило меня в те дни. Все остльное попросту не существовло. Увидеть это лицо ослепленным – об этом я не мог, не хотел думть и ни о чем другом думть был не в силх.
Повязку с лиц сняли, оствлся зкрыт только глз. Рн н щеке окзлсь не очень глубокой, врч говорил, что он не опсн, остнется небольшой шрм. Но глз… Я проклинл судьбу з то, что Шеин в отъезде – он бы срзу скзл, кк быть. Везти Митю в Стропевск врч пок не рзрешл.
Кждый день кто-нибудь из нс, ребят или взрослых, ездил в Криничнскую больницу. Я – реже других: мое присутствие чуть ли не ежеминутно нужно было в Черешенкх, этого требовл комиссия, д я и см понимл – отлучться нельзя.
Вот в эти-то темные дни приехл к нм из рйком Николенко. «Эх, не ншел другого времени», – подумл я с неприязнью. Тк по-доброму слушл в тот вечер, приехл в сутолоку, в тревожную пору, когд все не кк всегд. Ведь знл – зчем же приехл? Мне принимть его недосуг.
Впрочем, Николенко не стл ждть, чтобы я принимл и знимл его, кк гостя. Он очень мло рзговривл со мной и много – с ребятми. Я видел, кк он беседовл с Ктевым. Тот сперв бурчл в ответ (знкомя повдк!), потом стл говорить охотно, и об чему-то смеялись, и Ктев покзывл руку, тяжелую и неподвижную в гипсовой повязке. Николленко уехл поздним вечером, крепко пожв мне руку, но не скзв ни слов. Я, понятно, тоже не стл ни о чем спршивть.
Между тем з моей спиной творились диковинные вещи. Нчть с того, что Сизов обртился к Любопытнову с просьбой выбить ему зуб. Он объяснил ошеломленному Петьке, что это необходимо: Онищенко принес в суд спрвку об избиении его, Сизов, в больницу не повели, синяк с тех пор сильно побледнел и кровь из носу больше не течет – теперь уж никто спрвки не дст. А вот если вышибить зуб…
У Любопытнов достло ум не обрщться с этим ни ко мне, ни к Гле, ни к Кзчку. Он пошел советовться к Лючии Ринльдовне. Т, не говоря худого слов, взял Сизов з руку и повел в больницу. Струшк врч скзл:
– А я уж см к вм собирлсь. Ротозеи эткие!
И дл спрвку, помеченную тем же числом, что и у Онищенко.
Когд я позднее спршивл Лючию Ринльдовну, понимет ли он, что это дело подсудное, сулящее мло приятного и ей и врчу, он отвечл невозмутимо, что все понимет, что он докторшу н это не толкл – докторш, видно, и см с головой и с сердцем, и знет нс, и знет Онищенко, что мы ротозеи, тк это докторш совершенно првильно зметил. Рзве это дело: првые, окжемся в виновтых? И если я хочу знть, тк это Митя велел ей тк сделть – д, д, «езжйте в больницу и кричите тм сколько душе угодно».
Лючия Ринльдовн см и отвезл спрвку в суд, где объяснил, что, мол, бумжк-то нужня, д срзу было зтерялсь, теперь вот ншлсь. У следовтеля Лючия Ринльдовн зстл Решетило и Онищенко и при них скзл ему, по слухм, ткие слов: «Чем это вы, прво, зниметесь – н помоях, извините, сметну собирете».
В суде дело зтухло з недосттком мтерил. Кртин, кк ни говори, дже и для пристрстного глз получлсь ясня: побои были ннесены, выржясь юридическим языком, в порядке смозщиты… Д, в суде зтухло. Что до комиссии – он уехл, и н прощние Веретенников скзл, холодно глядя мне в глз:
– Бесспорно, вы многого здесь добились. Я вижу – хозяйство нлжено, мстерские рботют. Но это не все, товрищ Крбнов. Есть вещи повжнее, чем мстерские и огород. Мы будем ствить вопрос о снятии вс с рботы.
Вечером ко мне пришел Кзчок. Мы сидели с Глей молч и молч встретили его приход.
– Ну вот, – скзл он. – Двйте без предисловий. Звтр с утр ндо телегрфировть Антону Семеновичу. Срочно. А может, дже выехть в Москву.
– Нет, – скзл я.
– Нет, – откликнулсь Гля.
– Но почему, черт возьми? Почему? Рзве вы виновты и просите зступничеств?
– Нет, – снов скзл Гля. – Не будем говорить об этом, Всилий Борисович.
– Дурчье вы об, вот что я вм скжу и прощенья просить не стну, – ответил он и, уходя, в сердцх хлопнул дверью.
* * *
Итк, я должен буду отсюд уехть?
Я не верил в это. Кк человек не верит в свою смерть, тк не мог я поверить в эту рзлуку. Я знл – уехть отсюд мне невозможно! И при этом ровно ничего не делл, чтобы остться. Никуд не писл, ни к кому не обрщлся, не понимя, откуд эт тупя уверенность, что все рвно я здесь остнусь, – от сознния своей првоты или от бессилия?
И по-прежнему всю душу без осттк съедл мысль о Мите. В роно Гле рзрешили пятидневный отпуск, и он отвезл Митю в Стропевск – тм был глзня больниц. Вестей от них пок не было. Снов и снов я говорил себе, что ребят поступили верно и инче поступить не могли, и все же клял себя: зчем не соглсился тогд н их просьбу, не рзрешил им остться дом? Я понимл – эти мысли от темноты, от устлости, двящей сердце, но ничего поделть с собой не мог. Стоило подумть, что Митя лишится глз, и все холодело внутри. Может быть, только в эти дни я понял, кк люблю его. Он вырстл и стновился все ближе мне, все дороже. Стновился не только сыном – другом, и его умению все понимть с полуслов, то и без слов, я не мог ндивиться. Вот если бы пришлось рсскзть, что было с ним в последние год дв, я бы не мог. Не было никких событий. Но, именно глядя н Митю, я видел, что в жизни юноши вжен кждый день, кждый чс. Кк бы это скзть: он рос вглубь. Он стл много читть. Однжды я зстл его з стихми Блок.
– Нрвится? – спросил я.
– Жлко мне его очень, – ответил Митя, подумв.
В другой рз я зстл его спящим, н столе зписку: «Прочитл „Короля Лир“ и „Отелло“. Нет ли еще чего-нибудь в этом роде?»
Он был скуп н рзговоры о прочитнном, но ведь не только от меня – и я его нучился понимть без слов. Он все больше любил музыку и по вечерм вдруг говорил:
– Включим, ? Сегодня Чйковского передют…
В нем прибвилось вдумчивости и покоя. Дже когд человек был ему не по душе, он уже не зчеркивл его злым словом («Д ну его!»), терпеливо приглядывлся. И взгляд его всегд был хоть добрый, но трезвый.
– Все-тки, – скзл Гля в те дни, когд Сизов предв Ктев, – не ожидл я этого. Помните, кк он Анюту встретил, подрок придумл…
– Ну и что ж? – возрзил Митя. – Скворец иной рз ткое соловьиное колено выдст – что из того?
В нем копились мысли, силы, чувств. Все чще я думл о том, что смое глвное в детстве, в отрочестве – вот это нкопление для встречи с жизнью. Зхвтит человек из детств и юности много душевных сил, душевного здоровья – легче ему будет. З Митю мне было все спокойнее еще и потому, что был он душевно щедр – и люди его любили. Его окружл приязнь, человеческое тепло, словно все, что он отдвл, возврщлось к нему умноженным.
Сейчс, когд его не было с нми, ребят ощущли пустоту, без него все вокруг кзлось неуютно, плохо. Он двно уже не был никким «должностным лицом» и ни в кких спискх не числился, но он постоянно был вместе со всеми и ни н минуту не перествл быть для ребят своим. Млыши ходили з ним по пятм, не говоря уже о Шурке, который тк и смотрел ему в рот.
Он уже мог идти по жизни без провожтого, мог плыть, не оглядывясь н идущую рядом лодку. Он, и не советуясь ни с кем, поступл кк должно.
…Нездолго до несчстья с Митей Лиду, несмотря н все сомнения Яков Никнорович, приняли в комсомол. Он был счстлив. Он никк не могл нйти достойное место для своего комсомольского билет и почти не выпускл его из рук. Он был подле нее, когд он делл уроки. Под подушкой, когд он ложилсь спть. И первый взгляд, проснувшись поутру, он обрщл н него.
И вот однжды он пришл ко мне и, глядя остновившимися глзми, скзл:
– Семен Афнсьевич… я… я потерял комсомольский билет!
– Кк тк? Ведь ты его из рук не выпускл?
– Я… не зню. Мне кжется, я положил его в школьный дневник. А мы сдли дневники Якову Никноровичу.
– Тк пойди и спроси… – нчл я и прикусил язык.
Был кнун выходного – день, когд ребят сдвли клссному руководителю свои дневники. Любой другой из учителей, обнружив комсомольский билет, тотчс прислл бы скзть или вызвл бы Лиду к себе для проборки. Но этот… нет, он будет молчть.
И он молчл. Промявшись весь выходной, Лид н другой день пошл в школу ни свет ни зря. Он встретил Костенецкого н дороге, поздоровлсь, он ответил кивком и прошел молч, не глядя. В клссе он роздл дневники и опять ничего не скзл. Лид лихордочно перелистл свой дневник – нет, билет не было. Яков Никнорович посмотрел н нее внимтельно и спросил:
– Что ты ищешь, Поливнов?
– Ничего… – ответил Лид: ей стло окончтельно ясно, что он ошиблсь, – ведь если бы билет остлся в дневнике, Яков Никнорович ншел бы его и, конечно, скзл бы.
Но вечером того же дня в школе созвно было экстренное комсомольское собрние, н котором Яков Никнорович сделл сообщение «об утере комсомолкой Поливновой комсомольского билет».
– Я срзу предупреждл, что Поливнов недостойн быть членом ВЛКСМ. Он небрежно отнеслсь к смому дорогому для комсомольц, он утерял билет, положил его кк зклдку в дневник и еще явно ндеялсь н то, что я ее укрою от общественного мнения, верну ей билет. Вместо того чтобы прямо и честно признться, он выжидл. Вы все должны понять: нчинется с мелочи, кончется вещми весьм крупными. Сегодня он потерял комсомольский билет, звтр он предст родину.
– Я… не предм… родину! – ззвеневшим голосом крикнул Лид.
– В довершение всего Поливнов не умеет вести себя н комсомольских собрниях, – невозмутимо зметил Костенецкий.
– Это ее первое комсомольское собрние, – скзл секретрь комсомольского комитет Ульяшин.
Он предложил ребятм выступть. Все молчли. И вдруг поднялся Шупик – стеснительный Шупик, не любитель рзговоров, тем более речей. Он встл и скзл с негодовнием, с изумлением, почти с мольбой:
– Д вы что? Рзве можно исключть? Поливнову – исключть?!
И это ознчло: «Опомнитесь! Что вы делете?»
– Чего его слушть, он по ней сохнет! – крикнул кто-то из здних рядов.
И будто его удрили, будто слов эти и впрямь лишли его прв говорить, Шупик сел и низко опустил голову.
И тогд встл Митя.
– Про меня никто не скжет, что я по ком-нибудь сохну – скзл он, со спокойным вызовом глядя в лицо Костенецкого. – А если бы и сохнул – что ткого? Это к делу не идет. Вопрос – оствить Поливнову в комсомоле или выгнть. Тк вот, по этому вопросу Шупик прв. Кк это можно исключить Поливнову? Мы, детдомовские, знем ее не первый год. И знем, ккой он человек. Кто ходил з больным Крещуком? Он. Кто бегл ночью з пять километров з доктором, когд у нс зболел Лючия Ринльдовн, Ивн Никитич был в отъезде? Опять же он. Он никогд себя не пожлеет, никогд о себе не подумет, он… (Митя поискл слов) он – товрищ. Он смелый человек. Ее спросили, что он думет про сочинение Шереметьевой. По-вшему, он не понимл, что скжи он, кк хотел Яков Никнорович, все было бы тихо? Нет, он скзл првду, хоть ей и погрозили: не примем, мол. А это тоже не все умеют – говорить првду. Кк по-вшему?
Конечно, выговор дть нужно. Но только никкя он не преступниц. Попросту скзть: себя не помнил от рдости, не знл, куд этот смый билет деть, куд спрятть, кк сохрнить, – вот и перехрнил. У нс очень чсто тк рссуждют: комсомолец должен быть ткой и ткой – рзрисуют, кк н кртинке. А кроме кртинки есть еще человек. Вот мы принимли в комсомол Хоменко. Я голосовл против. Почему? Он и учится отлично, и н похвльную грмоту жмет, и доклды ткие делет, что зслушешься. А у него среди зимы снегу не выпросишь. Ему вон отец новые коньки подрил, он стрые хоть рз дл кому поктться? У него книг полня полк, он ни одной товрищу не дст. Он Петрову по геометрии откзлся помочь. Он… он подхлим, Хоменко, никогд учителю поперек не скжет. Вот почему я голосовл против него, А Поливнову исключть нельзя.
…И Лиду не исключили.
Пок Митя лежл в Криничнской больнице, кждый добивлся рзрешения съездить к нему, нвестить. А сейчс весь дом был охвчен глухим молчливым волнением.
Однжды вечером ко мне пришл Лид.
– Что тебе?
– Я тк…
Я и к ткому привык и продолжл знимться своим делом. Он подошл к Митиной книжной полке, провел рукой по корешкм. Присел сбоку стол, где он знимлся поздними вечерми. Постоял у окн. Он, видно, не понимл, что кждое движение выдет ее. Потом снов сел з Митин стол, положил голову н руки и тихо зплкл. Я не глядел в ее сторону и не мешл ей плкть.
* * *
Н четвертый день после Глиного отъезд в Стропевск я получил телегрмму из ЦК пртии Укрины. Меня вызывли в Киев. Подпись «Стшенко» мне ничего не говорил,
Я почувствовл, что туго свернутя пружин внутри сжлсь еще туже. Вот судьб моя и решен. Ее решили без меня. Что же я? Кк поступлю? И вдруг я понял: буду биться до последнего. Может, время и упущено, но только я нипочем не уеду отсюд, дойду, если ндо, до Москвы, до «Првды», не примирюсь. Кк я мог после вздорного случя с Кляпом говорить, что уйду отсюд? Уйду? Из своего дом, от своих ребят? Д никогд! Ни з что!
Я собрлся быстро и в тот же день выехл.
Перед смым отъездом я получил еще один если не удр, то сильный подзтыльник.
Ко мне постучлся Ивн Ивнович Остпчук – директор Черешенской школы.
– Семен Афнсьевич, – скзл он, – я хотел… хотел бы… – Он вспотел, не нходил слов, был бледен, рсстроен. Протерев очки, он продолжл: – Вы знете, кк я вс ценю, увжю и просто… люблю. Д, люблю вс, Семен Афнсьевич. З многое. И блгодрен вм з ту поддержку, которую… И я со своей стороны… вы ведь знете… я в суде покзывл, что вы не могли просто вот тк, здорово живешь, избить этого хулигн Онищенко…
– Я зню, зню, Ивн Ивнович, и очень блгодрен вм. Но к чему вы это сейчс?
– Дело в том, что меня по вшему делу вызывют в облсть… Кляп мне скзл, что я должен осудить линию вшего поведения… У вс тут был Николенко… Кляп говорит, что, по его впечтлению, Николенко ншел линию воспитния детей политически неверной… Что сочинение Шереметьевой не случйно. Что это метод воспитния… политически вредный… Николенко ведь коммунист, секретрь рйком… Он, конечно, подковн в этих вопросх и понимет в них больше, чем я. Кляп говорит, что я должен присоединиться к Николенко и скзть свое мнение в облоно… Вы знете, я вс увжю и люблю… Но я должен буду… Не обижйтесь н меня, Семен Афнсьевич…
– Уходите отсюд, – скзл я.
Он тяжело поднялся, лицо рстерянное. Неужели не понимет?
– Вы хотите быть послушным и дисциплинировнным? Пожлуйст! А моего рзрешения зчем спршивть?
– Семен Афнсьевич… поймите…
– Нет, вы поймите: вы хотите меня предть – и хотите, чтоб я же вс н это блгословил? Хотите сделть подлость – чтобы я вс з это пожлел?
Немло я пережил з эти дни, но этот рзговор окзлся одним из смых трудных.
Ивн Ивнович не был мне близким другом, но это был человек, которого я увжл. Он честно рботл, он думл в первую очередь не о себе, о детях, о школе. Он – учстник гржднской войны и всегд вспоминл об этом кк об одной из смых светлых стрниц в своей жизни. Чего же он испуглся сейчс?
Или прямое слово требует мужеств не меньшего, чем то что нужно человеку н фронте? Или это не трусость, рвнодушие к чужой судьбе, к чужой жизни? Д нет, не похоже.
Видно, о многом я збывл в сутолоке ежедневной рботы. Вот и об этом збывл – что есть преступления, которые в уголовном кодексе не знчтся. З рвнодушие к чужой судьбе не судят. Если один человек отвернулся от другого в беде – з это тоже не судят. З то, что не вступился з невиновтого не судят. Не судят з отречение от друг, з умолчние, з то, что не скзл прямого слов, ответил криводушно, уклончиво, оберегя шкуру свою или свой покой. Кляп – подлец, Остпчук – честный человек. Но уж лучше Кляп с его откровенной подлостью. Тут хотя бы знешь, с кем имеешь дело. А вот этот – опснее. Н него ндеешься, н его плечо обопрешься, это плечо уйдет из-под твоей руки в смый трудный чс… Нет, н колеблющегося не рссчитывй, н воду не опирйся…
…Впереди – сутки езды, сутки можно глядеть в окно, з которым густо влят снежные хлопья, и думть, думть…
Дом оствлся в ндежных рукх Всилия Борисович. Но меня тревожил нш дом, потому что сейчс тм было смутно и беспокойно.
Иногд спршивют: «А откуд ребят об этом проведли?» Не зню. Но ничто не остется скрытым от них, ничто. Словно шестым чувством они угдывют все, что волнует нс, стрших. Они всегд знют, что решил любя комиссия. Знют, кто из комиссии смотрит добрым глзом, кто рвнодушен, кто недоброжелтелен. Слух о том, что меня снимут, уже прошел среди ребят, хотя, конечно, никто из нс, взрослых, об этом не зикнулся. Знли об этом и н селе. Я видел это по злордному взгляду Решетило и по сочувственному – Ттьяны Егоровны. Видел по тому, кк рзговривл со мной в школе Стрчук, отводя глз и зикясь н кждом слове, кк ндменно холоден был Яков Никнорович, и по тому, кк мягко и бережно, будто к больному, обрщлсь ко мне Ольг Алексеевн. Минутми меня брло зло. Я думл: вот вы сочувствуете, знете, кто прв, кто виновт. А что вы сделли, чтоб првд взял верх? Ничего. Посочувствуете, посудчите, повздыхете. А иной дже скжет: «Вы знете, кк я вс ценю, увжю и просто люблю!» А я тем временем буду обивть пороги, до хрипоты объяснять, кк и что. Я вернусь, непременно вернусь в Черешенки, но обязн буду этим, только смому себе. И почему остется в силе подлый зкон, по которому человек в беде всегд один? Сто лет нзд тк было – и сейчс тк?
Я знл, что мысли мои неспрведливые и что моя бед – бед всех, кто был мне другом в Черешенкх. Но, глядя в окно вгон н пдющий снег и вспоминя все, что случилось в последнее время, я был сыт одной только горечью и знл, что в эту злую минуту моей жизни я все же одинок. И лишь при мысли о ребятх я отдыхл душой. Сколько рук я пожл, в ккие глз зглянул, уезжя, – тревожные, любящие…
Ккой он, этот Стшенко? Н кого он похож? Н Кляп? Н Шповл? «Дльше пуговиц я никого и ничего не пускю», – слышу я холодный голос ншего инспектор. «Когд мой сын уходит из дому, он знет, что ни во что не должен вмешивться, я это воспитл в нем с детств», – подхвтывет голос Веретенниковой. Стучт, стучт колес… И все, что мучило меня в эти дни, понемногу отодвигется, я уже не слышу ничьих голосов, только стук колес и редкий крик провоз. Вот усну, звтр со свежими силми приму бой. Кким бы он ни был, этот Стшенко, я должен вернуться домой, к ребятм, чтобы уже не рсствться с ними.
* * *
Дорого бы я дл, чтобы в этом городе, кк в ту пору, когд я приехл сюд из Березовой Поляны, зстть Антон Семенович. Не для того, чтоб поплкться ему, просить зступничеств. Нет. Просто бы знть, что он здесь. А он длеко – з тысячу километров, в Москве. Ну лдно. Будем считть, что он здесь. Человек, который тебе дорог, всегд с тобой. Мне кжется, что и с Глей я не рсствлся. И ребят не оствляли меня – ни в поезде, ни сейчс. Иду вместе с ними, вместе с ними жду в приемной.
Ну вот, сейчс моя очередь. Собирю мысли, повторяю про себя слов, которые сейчс скжу, – это должны быть смые верные и смые пронзительные слов. А что, если мне опять ответят: «Вы тк говорите потому, что вы – не отец»?
Пускй говорят! Я отвечу!
– Пожлуйст, товрищ Крбнов… – Секретрь повторяет это, повысив голос: я не срзу услышл, знятый своим внутренним рзговором.
Открывю дверь кбинет, вхожу. В большой комнте сидит з столом женщин. Почему женщин? Где же Стшенко? А, д то и есть Стшенко. Немолодя, крупные резкие черты. Где-то я видел ее?
А, помню! Год дв нзд он выступл н учительской конференции. Говорил о том, обо что я нередко спотыклся в своей рботе: что «быть» и «кзться» – не одно и то же. Что иной пй-мльчик – утешение воспиттелей, знет низусть все святые слов, кк дойдет до дел… и толково рсскзл дв-три случя из прктики. Один мне крепко зпомнился: мльчишки не вступились з товрищ, предли его – постыдно, рвнодушно.
Мне стновится поспокойнее: он см рботл с детьми. Знчит, должн понять.
Но нчинет он сухо, совсем кк Веретенников:
– Рсскжите подробно, что у вс тм случилось.
И я рсскзывю обо всем подряд. Я зню: нельзя действовть, кк учитель, если не будешь поступть, кк отец. Я всегд об этом помню. Много рз я проверял себя. Нет, не было ошибки. Если сейчс – подросткми, юношми – они привыкнут думть прежде всего о себе, беречь прежде всего себя, что же будет с ними потом? Вот приехли бы они и рсскзли, что в поезде при них огрбили девушку.
«А вы что же, смотрели и молчли?» – должен был бы я спросить. И их вин был бы моей виной. Кк же тк: мы им говорим о мужестве, о хрбрости, н деле стнем спршивть с них поступков только безопсных, только блгорзумных… Рзве подчс блгорзумие не оборчивется подлостью?
– Ну, – говорит Стшенко, – если бы Королев убили? Ведь это могло случиться?
Вопрос жестокий. И не ндо бы ей здвть его. Что же я могу ответить? Ну, тот случй, о котором когд-то рсскзывл он? Вступились бы мльчики з товрищ, взрослый хулигн жестоко избил бы их, исклечил… д мог и убить.
А я, когд мльчишкой вытскивл стрик из горящей хты, рзве не мог погибнуть в огне? Мог. Но Антон Семенович скзл мне: «Тк должен поступть кждый». Он не боялся ответственности. Не смею бояться и я.
Он не отвечет, только слушет, изредк здст короткий вопрос. Потом берет со стол толстую ппку.
– Я хотел бы, чтобы вы познкомились тут с некоторыми мтерилми.
Он рзвязывет тесемки и вынимет ккие-то бумги. Иные успели обветшть, другие свеженписны и еще не потерлись н сгибх. Стшенко бегло их просмтривет, потом пододвигет ко мне всю эту кипу, и я принимюсь читть.
Я читю, и минутми мне кжется, что это во сне. Читю – и будто вижу всю свою жизнь в Черешенкх, искженную кком-то уродливом зеркле.
Иные из этих бумг подписны Кляпом, другие – Решетило, Шповлом, Онищенко. Многие вовсе без подписи, эти чще всего нпечтны н мшинке. Зчем трудиться – менять почерк? Мшинк все скроет.
В одном из двнишних писем говорилось о том, что я смовольно, не соглсовв с вышестоящими оргнизциями, присвоил детдому имя Челюскинцев и что это никк нельзя признть политически првильным. В следующем сообщлось, что н первомйском вечере 1935 год воспитнник Лир, не считясь с вторитетом секретря комитет ВЛКСМ шефствующей оргнизции тов. Крев, нсмехлся нд его фмилией и н протяжении всего вечер позволял себе всякие вольности и дже скзл: «У, ккой вы хитрый». Присутствоввший здесь же директор детдом не пресек эти хулигнские выходки.
Шповлов писл о том, что методы, описнные в «Педгогической поэме», быть может, пригодны для првонрушительских колоний, но совершенно неприемлемы в рботе с нормльными детьми. «А тов. Крбнов нстойчиво эти методы нсждет, культивирует отряды и т. п. Есть в рботе тов. Крбнов и другие ошибки. В чстности, во вверенном ему детдоме непрвильно отнеслись к изучению биогрфии тов. Киров. Нлицо несомненное принижение обрз вождя. Достточно привести цитту из сочинения воспитнник Витязя: „Рно лишився Серьож бтьк т ммы. Ббуся 8-литнього хлопчик привел в дитячий притулок“. В тком фмильярном тоне писть об одном из нших вождей недопустимо, и тов. Крбнову н это укзывлось, но он не счел нужным прислушться, зявляя, что дети должны видеть в товрище Кирове человек, не отвлеченное понятие.
Нельзя не отметить ткже, что методу тов. Крбнов свойственно некоторое трюкчество. Примером может служить сообщенный мне инспектором тов. Кляпом случй с возврщением в детдом группы новичков, когд тов. Крбнов притворился больным и зствил детей тщить себя н рукх».
Были нонимные доносы: сообщлось, что я присвивю себе зрплту детей и львиную долю доходов с подсобного хозяйств. Один нонимщик писл, что я бью детей смертным боем и притом тк зпугивю их, что они не смеют пожловться. Был и донос, утверждвший, что Митя питется вместе с воспитнникми, питние его не оплчивется.
Еще одно письмо сообщло, что поврихой у нс рботет «инострнк с темными социльными корнями, и неизвестно, с ккой целью Крбнов пригрел ее под своим крылышком».
Ну, хвтит с меня. Я отодвинул ппку.
– И вот по этому… по этим помоям вы будете судить о моей рботе?
Я говорил очень тихо, сдерживя себя изо всех сил. Но отврщение душило меня. Кзлось, и руки и душу згрязнили мне эти подлые бумжки, которые здесь почему-то тк зботливо собирли в ппку и ккуртно перевязывли тесемочкми.
– И почему тк получется? – скзл я еще. – Кто хочет скзть грязное слово, тот и говорит и пишет. Вон ккую гору вы собрли. А кто знет тебя и твою рботу, тот молчит…
Все тк же спокойно, словно двл мне читть железнодорожное рсписние, не гнусную клевету, Стшенко ответил:
– Этого никто не собирл. Это пислось в рзные инстнции в рзные годы. Сейчс, когд встл вопрос – оствться вм в Черешенкх или нет, я зпросил все, что есть в облоно и Нркомпросе о вшей рботе. Вы верно скзли – подбор… – он поискл слов, – ну, скжем, односторонний А вот теперь посмотрите это.
Он протянул мне другую ппку, не в пример тоньше первой. Тут было несколько писем, дресовнных одинково: «Киев, ЦК пртии». Первое письмо окзлось от Нди Лелюк:
Я мленький человек, хотя могу про себя скзть: з свою рботу нгржден орденом ншего Крсного Знмени и был, кк пятисотниц, н приеме в Кремле. В воспитнии, конечно, понимю мло, кк мое дело свекл, не дети. Но только любит человек детей или не любит, зботится о них или обижет – это я могу понять и рзбирюсь…
Письмо было длинное. Ндя подробно описывл нш дом, рсскзывл, кк мы помогли колхозу, непомерно хвлил меня и всех нс, воспиттелей, и без всякой пощди клеймил Решетило и Онищенко. Через кждые пять строк он оговривлсь, что, конечно, техникум не кончл, однко орденом нгржден, в Москву ездил и в людях кое-что понимет: кто свое дело делет, кто только языком трепть горзд – тут уж ее, извините, не обмнешь.
Другое письмо было от Ольги Алексеевны. Третье – от комсомольцев схрозвод, четвертое – от Кзчк и последнее, чего я уж вовсе никк не ждл, – от Николенко.
Николенко писл в ответ н зпрос Стшенко. Суть письм сводилсь к тому, что нблюдения его были недолги, но он пришел, однко же, к твердому выводу: хоть Крбнов человек горячий, может ошибиться и нломть дров, но при этом он, Крбнов, несомненно, честен и предн своему делу.
В этом меня убедили и рзговор с ним смим, глвное – рзговоры с детьми и день, проведенный в доме им. Челюскинцев.
– Я двно уже все прочитл, но глз поднять боялся. Дже в детстве я не плкл от боли, от обиды – в ответ н боль и обиду я ожесточлся. Но перед тем, что я прочитл сейчс, я окзлся беззщитен – и вот стрлся выигрть время. Не реветь же! Только этого не хвтло!
– Не делйте вид, будто читете, вы двно все выучили низусть – услышл я голос Стшенко и понял, что он улыбется.
* * *
Ах если бы все было хорошо с Митей! Кжется, если сейчс, вернувшись в гостиницу, нйду телегрмму и прочитю: Глз спсен», – никогд ничего больше не пожелю!
Но в гостинице меня не ждет телегрмм. Обртный путь – и тревог, гложущя, неотвязня. В иную минуту он сменяется ндеждой, почти уверенностью: все будет хорошо, не может не быть. И он встретит меня н стнции, и ему первому скжу я, что все в порядке… Н стнции меня встречет Коломыт.
– Митя? – спршивю я.
– Приехл. Вчер еще.
Вся без слов, одними вожжми дет комнду Воронку. Сни трогются.
– Что же ты молчишь? Что скзл врч?
– Врч скзл: пок ничего. А ручться, говорит, не могу.
Тк…
Когд я вошел, Митя сидел з своим столом, спиной к двери. Он обернулся и встл. Я положил руки ему н плечи и немо смотрел в это дорогое лицо, сжв зубы, боясь зговорить. Один здоровый, нетронутый глз, н другом повязк. Шрм н щеке, почти уже зживший, – узкя розовя полоск.
– Ну, что вы… – скзл он и улыбнулся.
Дверь второй комнты отворилсь, н пороге стоял Гля. Лицо у нее серое, землистое.
– Что? – спросил он одними губми.
– У меня все в порядке. Остемся.
– Я же говорил, – скзл Митя. – Я сейчс, Семен Афнсьевич, меня ребят звли…
Мягко вывернулся из моих рук и вышел. Я шгнул к Гле. Он прижлсь лицом к моему плечу:
– Ндо ждть месяц. И врч ничего не обещет. И он боится з второй глз тоже…
И я понял, что все мои огорчения и тревоги из-з суд и комиссии, все стычки с Кляпом, тоск и омерзение, которые я испытл, читя нонимные письм, – все ничто рядом с тем, что обрушилось н нс теперь.
В глухом отчянии я снов проклял себя – зчем было отсылть ребят в тот вечер? И ведь они тк не хотели ехть…
Впервые, вернувшись из отлучки, я не прошел по спльням, не взглянул н спящих ребят. Когд Митя лег, я присел н крй его постели.
– Мы сделем все-все, что нужно. К Филтову поедем. Глз спсем. Ты веришь?
– Д… – ответил он.
* * *
Под Новый год неожиднно – без письм, без телегрммы – вернулся Шеин. Когд он пришел, я тотчс понял: спршивть ни о чем не ндо. Он не то чтобы изменился, пострел – он погс. Поздороввшись, он сел нпротив меня, и лицо его было безучстно и рвнодушно… Я велел кому-то из ребят позвть Влдислв. Ивн Никитич не поднялся ему нвстречу, лишь скользнул взглядом по лицу внук, срзу отвел глз и скзл тусклым, неживым голосом:
– Ббушки больше нет.
Слв поежился и посмотрел н меня. То, что он скзл, должно было бы потрясти дед. Он скзл:
– Мне оствться или уходить, Семен Афнсьевич?
В голосе его звучл испуг. И просьб. Он не хотел уходить. Ему нечего было делть в том опустевшем доме. Но дед словно ничего не услышл. Его не здело, что Слв не плкл. Он просто не видел, что в эту минуту внук не думл ни об умершей, ни о нем. Может быть, Слв попросту еще не осознл, что произошло. Не мог же он не любить Анну Пвловну, он ведь только им и жил. А Ивн Никитич словно не понял. Пришел, сообщил о случившемся и ушел.
Он приходил и еще – то изредк, то чще, но почему ноги несли его к нм, я не понимл. Он глядел – и не видел, слушл – и не слышл. Приходил, перекидывлся словом с Глей и возврщлся домой, иной рз дже не повидв Слву.
Я смотрел н них обоих и думл: от их кровной связи ничего не остлось. Их роднил только женщин, которой больше нет. Я знл ее мло – и то, что знл, не внушло мне доброго чувств. И нверно, я был непрв. Видно, в жизни чсто проходишь мимо людей, не рзглядев их по-нстоящему.
Вот для Ивн Никитич он был всем. Он придвл его жизни тепло и полноту. Не стло ее, и все для него потускнело, кк будто исчез источник свет. Человеку ндо было зново привыкть к жизни, искть оствшийся в ней смысл, и он еще не понимл, кк это сделет.
Однжды, глядя ему вслед, Лид скзл тихо:
– Жлко его…
Д, когд умирет человек, жлеешь о нем. Но еще больнее з тех, кто остлся. Им труднее.
А рядом с сочувствием росло во мне другое: он не впрве просто доживть свой век, он обязн жить! Ведь он не один! Впервые я пожлел Сизов: его много бловли, ему много дрили, кто любил его? Для ббушки он был целым миром, умерл он – и кому он нужен? Лидии Пвловне? Кжется, не очень – он, видно, не простил ему горя и болезни сестры. Деду? И того меньше. Только мне. Нм.
Если бы сейчс Ивн Никитич зхотел взять Слву, я бы пострлся не отдть его. Пострлся бы отговорить. Прежде у мльчишки был семья – плохя, неудчня, но семья. Сейчс ее не стло. Может, это н время, не нвсегд? Может быть. Но сейчс оно тк.
Н совете ншего дом я скзл всего несколько слов. Пришло время выполнить нше двнишнее решение – Ивн Никитич вернулся. Но я снов прошу совет отменить это решение.
Я не стл объяснять почему, и никто не здл вопрос. Ребят молч соглсились. Я знл, они все поняли. И еще: с того дня, кк Сизов попросил Любопытнов выбить ему зуб, они подобрели к нему. Круг отчуждения чуть рзомкнулся, и если Влдислв способен был хоть что-нибудь чувствовть, ему, верно, стло легче дышть.
– Семен Афнсьевич, – скзл мне к вечеру Митя, – тут без вс Сизов приходил. Он никк не соберется с духом вм скзть, меня просил.
– Что ткое?
– Он говорит, что Кляп Дементий Юрьевич все спршивл, не бьете ли вы нс. Его, мол, не били? А он рз и брякнул: д, мол, бил; хуже – топором змхнулся. И еще он рсскзл Кляпу, кк вы Мишку Вышниченко с дороги вернули.
– Пп, – говорит Лен, – он тут Мите рсскзывл, см ревет.
– Он при тебе рсскзывл?
– Нет, просто я тм сидел. – Лен кивет в сторону другой ншей комнты. – Тм сидел и все слышл. Я не виновт, я бы вышл, д он плкл…
– Когд кзк плчет – это хорошо! – откликется Митя.
Гм… откуд это у него?
– Хорошо, когд мужчин плчет? – удивляется Лен. – Стыдно, когд мужчин плчет!
– Стыдно, когд женщин плчет, когд мужчин плчет – это очень хорошо!
Смотрю н Митю – всерьез он или шутит? Он все реже шутит сейчс и, кжется, любому другому обществу предпочитет общество Шурки и Лены.
– Эх, Леночк, – услышл я однжды, – бывют же ткие счстливые – в рубшкх родятся! А я – в одной мйке…
Читть Мите зпрещено, мысль о знятиях гложет его. Лен читет ему вслух учебники по литертуре, истории и геогрфии. Хуже с химией и физикой – тут Лен то и дело спотыкется о формулы. Лид готов читть Мите всякую свободную минуту, но Митя не любит, когд он приходит.
Однжды я слышу – и едв верю, что это говорит он Митя:
– Нет, не ндо читть, ты плохо читешь. – И, помолчв добвляет: – Что ж ты не обижешься? Я же тебя обидел!
Лид уходит, и больше я ее в ншей комнте не вижу.
– Зчем ты тк? – спршивю я.
– Больно жлобно глядит. Не ндо мне этого.
Шурк тк хочет чем-нибудь услужить, тк хочет! Но читть… читть он пок не мстер и только с звистью смотрит н Лену.
– Семен Афнсьевич, – говорит кк-то вечером Митя, – с одним глзом в медицинский примут?
– Мы ведь условились про это не думть!
– Есть не думть.
Но он думет. Вижу, зню: думет. Он мечтл об втодорожном. А сейчс, видно, сообржет, прикидывет – что бы выбрть другое, если глз пропдет?
Медицинский? Низннку вывернусь, поперек себя лягу, Шеин зствлю помочь нм, сделем тк, что его примут.
Знчит, я и см допускю, что глз может пропсть? Не хочу! Ни з что! Но если?..
А через несколько дней я с порог увидел: он стоит у окн, зкрыв лдонью здоровый глз, и смотрит больным.
– Митя? – окликю я тихо.
Он оборчивется. Н зстигнутом врсплох лице – смятение.
– Семен Афнсьевич! Я змечю – мутнеет и мутнеет. Будто все пеленой покрывется. Вот сегодня одну рму от окн вижу, больше ничего…
– Не будем ждть, пок кончится месяц. Ндо в Одессу!
* * *
Н другое утро приходит Шеин и с ним Лидия Пвловн. Лицо у Ивн Никитич суровое, неприветливое, но н нем сегодня нет выржения безучстности.
– Вчер вечером я узнл о несчстье с Митей. Семен Афнсьевич! Кк же вы могли не скзть мне?
– Вм не до нс, Ивн Никитич.
– Стыдно вм. У человек, кроме горя, есть еще и обязнности. Я врч.
И мне действительно стновится стыдно, но он не дет мне вымолвить ни слов.
– Мы поедем к Филтову. Втроем поедем – Лидия Пвловн, Митя и я. Если Филтов положит Митю к себе в клинику, Лидия Пвловн остнется с ним в Одессе.
– Но кк же…
– Мы и тк у вс в неоплтном долгу, – говорит Лидия Пвловн.
Гля морщится, кк от зубной боли.
– Не будем о долгх, – резко говорит Ивн Никитич. – Собирйте Митю, в дорогу – чем скорее, тем лучше!
Мы собирем Митю в дорогу. Собирем с ндеждой, не позволяя себе думть о неудче.
Сизов все время вертится рядом. Митя сейчс у всех н сердце. А кто повезет Митю к смому лучшему доктору? Ивн Никитич. А кто ткой Ивн Никитич? Влдислву Сизову дед! То-то же!
Сует у нс не тревожня, рдостня. Нынче никто не хочет думть о плохом. Вот пок ждли, было смутно н душе: нет ничего хуже, чем ждть слож руки.
Ктев все спршивет: может, Филтов приствляет новые руки вместо ломных? Но он-то кк-нибудь обойдется и строй рукой – уже снят гипс, и только по вечерм Гля ловит Николя, чтобы сделть руке теплую внну. Нужн еще и гимнстик, з этим следят Федя и Лир. Если рук не нчнет рботть, кк прежде, ккой же из него летчик?
Анют, с тех пор кк с Колей случилсь бед, стл с ним помягче. Чще к нему обрщется, не тк холодно смотрит. Но он не хочет этого. Не ндо ему жлости.
– Вот и будут, кк журвль и цпля, – с досдой зметет Лючия Ринльдовн. Он сейчс по горло знят сборми – печет и жрит н дорогу Мите.
И только двое в эти дни не нходят себе мест – Шурк и Лид. Шурк плчет, рзмзывя слезы по своей оливковой физиономии. Лид смотрит хмуро, отвечет односложно, рзговривя, смотрит в сторону.
– Лид, – окликет ее, Митя, – хочу попросить тебя: пригляди тут з Шуркой. Только с ним ндо построже, то совсем рспустится!
Лид поднимет глз н Митю, и ткя в них любовь, ткя блгодрность, что Митя отводит взгляд, я спешу отвернуться.
…Не люблю провожть. Не люблю прощться – ни н день ни н чс. Рзве всегд знешь, не превртится ли чс в месяц и день – в долгие годы?
Последнее объятие, последний взмх руки. Поезд трогется, мы идем рядом с вгоном, он все обгоняет, обгоняет нс Митя кричит с площдки:
– Не беспокойтесь! Все будет хорошо! Уж я зню!
Мы с Глей смотрим вслед. Вот один последний вгон, все дльше и дльше, вот одн черня точк. Вот нету и ее.
…Через десять дней пришло письмо от Ивн Никитич. У Мити в порненном глзу – помутнение роговицы. Ндо делть пересдку ткни. Филтов соглсен положить его к себе и скоро сделет оперцию. Но потом Митя должен будет остться в больнице н год – пок ткнь не приживется. Если приживется хорошо, зрение возвртится полностью.
– Не стнем подвть в Криничнское летное училище, поддим в Одесское, – скзл Федя. – Все-тки нвещть будем, ему веселее.
– А кк же школ? Остнется н второй год? – спросил Витязь.
– Зто… зто я его догоню, будем в одном клссе! – И, тотчс поняв, что скзл лишнее, Лид выбегет из комнты.
* * *
Летом 1938 год, окончив седьмой клсс, стл готовиться в сельскохозяйственный техникум Коломыт. Шупик поступил слесрем н Криничнский звод. Ступк см отвел его, присутствовл при испытниях и, вернувшись, рсскзывл скромно и горделиво:
– Ну что ж, мне тк и скзли: срзу, дескть, видно, в чьих рукх побывл, добрый слесрь. Еще бы не добрый!
Крещук, Ктев и Лир подли зявление в Одесское летное училище и уехли держть экзмены. Они уезжли ткие веселые, что мне стло грустно, и, зметив это, Гля скзл:
– Весной легко уезжть, весной и счстливых тянет вдль, – это у Тургенев скзно.
– Ккя же весн? Август н дворе.
– Я не про то. Я про то, что им по шестндцть. Что им горевть?
Но нет, им тоже взгрустнулось.
Темным вечером Лир подсживется ко мне в сду. В темноте, видно, легче говорятся добрые слов:
– Я когд еще в Березовой увидл вс, скзл себе: «Без него пропду. Теперь н всю жизнь – куд он, туд и я». Потому и убежл тогд з вми. А вы рссердились н меня, когд я из-под вгон вылез.
– Ну, не только рссердился – и обрдовлся млость.
– Првд? – Антолий нходит в темноте мою руку и крепко пожимет ее.
Возврщемся к дому, и, проходя под окнми, я слышу, кк Федя говорит:
– А вы будете писть, Глин Констнтиновн? И з Егором… З Егором приглядите…
– Кк же инче, Федя, чудк?
– Всилий Борисович! – слышу я голос Ктев. – Передю вм своих корешков: вот Артемчук, вот Ковль. Не будете обижть?
Он шутит, потому что з шуткой легче спрятть многое – и печль рсствния тоже.
Он говорит громко, чуть рзвязней и громче, чем обычно, и конечно же его слов преднзнчены не только Всилию Борисовичу – ему ндо, чтоб слышл Анют. Чтоб он увидел: вот он – взрослый прень, и уже выбрл себе дорогу в жизни, и уезжет, и никкя тревог его не гложет.
Ктев все ходил з мной по пятм, видно, хотел что-то скзть, д тк и не собрлся с духом. Но Гле он оствил письмо. Рспечтывем конверт, рзвертывем белый лист, н нем крупными буквми одно только слово: «Спсибо!»
И все же уехли они веселые, хоть и встревоженные. В первый же свой день в Одессе нвестили Митю и сообщили нм об этом. Они писли, что никто во всей больнице не получет столько писем, кк Митя, и что в нем тм, кк и в Черешенкх, все души не чют. «Он, кк всегд, веселый, только очень хочет домой. Лидия Пвловн очень его полюбил и кждый день к нему ходит».
А потом пришл телегрмм, подписння всеми тремя, и в ней одно слово: «Приняли!»
Они писли много и щедро, едв облчившись в форму улетов, конечно же снялись и прислли крточку. У Феди вид был очень брвый, у Лиры все рвно длиння шея вылезл из воротник, и кзлось, форм н нем болтется, кк н плке. Что до Ктев, то фотогрфия вполне подтверждл слов из письм: «Мне форм очень идет, летом приеду – сми увидите».
От девочек стло известно, что Вля – грономов дочк – тоже получил письмо и крточку, покзывл в клссе, смеялсь и подшучивл нд Лирой, однко все видели, что он рд и письму и крточке, ответил в тот же чс, теперь что ни день бегет н почту.
О Мите ребят писли: «Првильно, что мы приехли сюд, он тк рд и говорит: „Я теперь скоро попрвлюсь“.
* * *
Первое феврля 1939 год было для меня счстливым днем и, кк всегд почему-то случлось в моей жизни, счстливую весть я узнл от ребят.
Я вдруг услышл звук горн, сзыввшего экстренный сбор. Без моего ведом? Что же могло случиться? Вбежл в столовую и срзу понял: весть хорошя, это было яснее всяких слов нписно н лицх ребят. Искр держл в рукх гзету и, едв я покзлся н пороге, громко, с торжеством прочел.
– «З выдющиеся успехи в облсти советской литертуры орденом Трудового Крсного Знмени нгрждется…»
– …Мкренко Антон Семенович! – хором грянули ребят.
Я выхвтил гзету, пробежл эти три строчки глзми и почувствовл: я счстливый человек! Это прздник!
Я знл: со мной рдуются сейчс сотни людей, которых он вернул к жизни, которым он жизнь подрил – вытщил их из грязи, из ямы, поднял и щедро поделился своим сердцем и рзумом. Это сердце не стновилось меньше, беднее, сколько бы он ни рздвл. Эт любовь не оскудевл, росл и росл с кждым новым человеком, которого он должен был выводить в жизнь.
Сколько сил в нем, сколько он еще нпишет, сколько сделет! Ему ведь всего пятьдесят…
Другой день, о котором я хочу скзть, нступил ровно через дв месяц, но в моей пмяти они слились в одно, кк если бы утро внезпно сменил черня ночь.
Кто-то из ребят подл мне телегрмму из Москвы. Я вскрыл ее – тм стояло:
Антон умер. Выезжй.
Пончлу я просто не понял. Только зломило душу и потускнело все вокруг – и тогд до меня дошел беспощдный смысл этих слов.
Зкрыть глз, не видеть, не слышть, не знть. Нелепя мысль: может, ошибк? Просто болен – и вот, когд я читю эту стршную телегрмму, он уже опрвился?
Я чувствую н плече Глину руку и слышу:
– Ндо ехть. Сейчс же.
Д, ехть. Ночь и день в вгоне. Поспею ли? Мне ндо, ндо еще увидеть его. Я хотел одного – поспеть, не опоздть увидеть в последний рз. В Москве прямо с вокзл кинулся в Союз пистелей. Был весн, и небо голубое, и звенел кпель. Но смый яркий, смый прекрсный день может стть черным из черных, и душ не в силх откликнуться н его крсоту, отчяние жжет и сжигет, и ничего, кроме пепл, не нходишь н дне своей души.
Я вошел в комнту, где стоял гроб, рздвинул ряды людей увидел Антон Семенович.
– Семен, – услышл я чей-то шепот.
С трудом отвел глз и встретился с другими глзми, в которых прочел свою боль и горе. И внезпно, еще не успев осознть, увидел одно родное лицо, другое… Отовсюду приехли мои бртья, дети Антон Семенович, люди, которых он, кк и меня, вырстил. Могу ли я скзть – стло легче? Нет. Но будто горячя волн октил сердце – теперь я мог дышть. Я обрел способность видеть и слышть. И в эту минуту кто-то крепко сжл мою руку. Я оглянулся. Передо мной стоял Репин. Я не вдруг узнл его. Он вырос, вытянулся, лицо стло взрослее, стрше. Но смое вжное – другим было выржение этого лиц, по-иному, смотрели глз.
– Я узнл из гзет, – прошептл он. – И хотел проститься. И знл, что увижу вс, вот и приехл.
Я ответно сжл его руку.
…Похоронили Антон Семенович.
Месяц спустя у нс с Глей родился сын. Мы нзвли его Антоном.
* * *
Уже больше год с нми не было Мити. Уже больше год он недвижно лежл после оперции, и все еще никто не мог скзть, будет ли он видеть. Кждое утро и кждый вечер этого год я встречл мыслью о нем, с нею я просыплся, с ней зсыпл. Новя боль – смерть Антон Семенович – не притупил строй боли, , пожлуй, дже сделл ее острее. А дни шли своим чередом.
Это был горячя весн. Нших десятиклссников мы освободили от рботы в мстерских. Только Якушев продолжл рботть.
– Я и то и другое успею, Семен Афнсьевич! А без мстерской мне скучно будет, – говорил он, открыто встречя мой взгляд, и я устыдился, поймв себя н мысли, что это он, может быть, просто не хочет терять зрплту.
Н книжке у Виктор лежло больше, чем у любого из ребят. Он двно уже купил себе и хороший костюм, и тонкой кожи бшмки, и шелковую рубшку, и ткой синий в едв зметную голубую полоску глстук, что девочки ходили смотреть и только хли… И все же в эту горячую пору, когд был дорог кждя минут, он продолжл рботть в мстерской. Неужели же только для того, чтобы прибвить еще и к своим сбережениям? Не хотелось мне тк думть. Может, и првд любовь к своему мстерству в нем сильнее? Не зню. Помнится, я скзл ему, что нельзя жить, все зжв в кулке, – это и людям противно, и смому не н пользу. Он ответил, не глядя в глз, что ему поддержки ждть не от кого – родителей нет, с тетки и своих детей довольно.
«Ну, другие ребят кк же?» – «Вот и нплчутся», – ответил он жестко.
Почему это сидело в нем тк глубоко? – думл я. Почему не ушло с годми, которые он провел среди нс? И почему стрсть к нкоплению окзлсь ткой живучей, ткой стойкой? Неужели то, что было в рннем детстве: легкомыслие отц, вынуждення рсчетливость мтери, кричщя рзниц между тем, кк жил его семья и семья тетки, – неужели все это зпечтлелось тк глубоко, тк неискоренимо? Гля говорит: «Ндо, чтоб он понял рдость, которую испытывет человек, когд он щедр». Но кк этому нучить?
Виктор умен, знет и любит книгу, он чуток – слышит другого человек, угдывет его иногд и без слов, всегд одним из первых улвливет перемену в моем или Глином нстроении. Может быть, я преувеличивю – и не тк в нем сильно то отвртительное и чужое?
В конце концов, Витин сберкнижк был его личным делом и не тк уж чсто он приходил ребятм н ум. Но кждый смый млый случй отклдывлся в пмяти.
В 1937 году существовл ткой всесоюзный счет 159782 – н него советские люди вносили кто сколько мог – рубль, десять, сто рублей: эти деньги шли в помощь испнским женщинм и детям. Н общем собрнии решили помочь и мы. Чсть взяли из фонд совет, потом Лир скзл: «И я от себя клду месячную зрплту».
«И я! И я месячную!» – понеслось со всех сторон.
Дошло до Якушев, он помедлил секунду и тоже, кк все, скзл: «Месячную…»
Но этой крохотной пузы ему никто не простил. И я тоже.
…И вот сейчс я гляжу н своих стрших и думю о них с тревогой.
Вот Лид стоит у куст сирени и сосредоточенно выискивет цветок с пятью лепесткми: очень вжно перед экзменми.
– А ты съешь весь куст, – мимоходом советует Искр. – Уж во всем-то кусте нйдется пятилистник…
Степн… О нем я всегд думл: из прочного метлл сделн, н ткого опереться – не ошибешься. А вот сейчс снов ощутим в нем прежняя трещинк, и мне з него тревожно.
– Помните, – скзл он н днях, – помните, Лепко ныл: я, мол, рыжий, я коноптый – кому я ткой нужен? Что же мне-то говорить…
– Ты это серьезно? Ты всем нм не нужен?
– Семен Афнсьевич… Вы ж понимете – не о том я…
– Нстоящий человек н это не поглядит – кк же ты-то не понимешь?! Не поглядит, не увидит. Вот только нйди этого человек.
Степн отвернулся. Ему кжется – он уже ншел, и кжется ему – это н всю жизнь. И последние дв год ему у нс было хорошо, но и трудно. Он думет об отъезде с рдостью, ему кжется – н рсстоянии все стнет легче. А ведь может стться – будет еще трудней. Что згдывть…
Недвно он дл мне тетрдку своих стихов. Среди стихотворений о Мгнитогорске, чкловском перелете и челюскинцх я нхожу одно, посвященное «А. Ш.»:
Я открою земные клды
Рди счстья и крсоты.
Если это людям н рдость,
Зню, будешь рд и ты.
И в плтке, в пустыне рыжей,
Где походное мое жилье,
Я зкрою глз и увижу
Милое лицо твое…
Нездолго до конц экзменов приехли в свой выходной день из Криничнск студент сельскохозяйственного техникум Всилий Коломыт, рбочие ремонтного звод Шупик и Вышниченко. По дороге они, кк всегд, збежли н почту, и телегрмм, которую они принесли, зключл смый дорогой подрок. Я прочел в ней слов, которые чсто видел во сне, но уже не ндеялся прочитть няву: «Все хорошо, глз спсены. Будет видеть, кк рньше», – сообщл Лидия Пвловн.
Я читл телегрмму ребятм, когд рспхнулсь дверь и н пороге появился Ивн Никитич.
Ребят не удержть, они тормошт не только меня, Глю, своих, они кидются к Ивну Никитичу:
– Вы рды? Рды?
Он слбо улыбется ребятм, нходит глзми внук,
– Рд?– спршивет он.
– Еще кк! – отвечет Сизов.
– Лид! Лид! – кричит Шурк.
Лид не пытется скрыть свою рдость, д если б и пытлсь, не сумел бы. Он обнимет Шурку и целует в обе щеки.
с лк и большое горе, большое счстье не выскзть, не описть. Нет тких слов. Полночи я просидел нд письмом Филтову, – писл, черкл, кидл в корзину. Все слов были млы для того, что переполняло меня, хотелось, кк тогд Ктев, вывести ршинными буквми одно только слово: «Спсибо!»
И вот Митя вернулся. Он вышел из вгон – высокий, ростом с меня, похудевший и окрепший одновременно. Мы обняли его.
Гля держл н рукх млыш. Митя нклонился к нему и скзл серьезно:
– Здрвствуй, Антон Семенович!
Вечером мы сидели в сду. Все было нынче, кк зведено в прздник, – и вкусный обед, и пирог к чю, и музык. Но всякому человеку хочется иной рз шумного веселья, иной рз тихого отдых, рздумья. Тк оно бывет и у целой семьи дже ткой большой, кк нш.
Ребят молчли. Молчние было легкое, доброе, его не хотелось нрушть. Мы сидели, нслждясь общей близостью и покоем.
Митя словно бы и не уезжл. А ведь полтор год прошло, полтор год его не было среди нс. Но живя связь не ослбл: он был все время с нми, мы – с ним.
– Вот скоро ребятм уезжть, – скзл Митя. – Кончт десятый – и в рзные стороны…
– Кк птенцы из гнезд, – вствил Лючия Ринльдовн. Мы не могли не зсмеяться – очень уж мло Виктор и Степн походили н птенцов.
– Рзъедутся, – продолжл Митя с ккой-то не свойственной ему ноткой грусти в голосе. – А потом и мы уедем, сюд новые придут, и мы дже их знть не будем.
– Кк же не будем? Приедем, познкомимся. Ведь ты будешь приезжть? – спросил Лид.
– Буду. Сперв, конечно, буду. А потом зкинет, кк говорится, судьб, знесет куд-нибудь з тридевять земель, год пройдет, дв, три… Эх!..
– Между прочим, к чему ты это все? – не вытерпел Горошко. – Я тебя очень дже хорошо зню и вижу. Ты к чему ведешь?
– Верно, я неспрост. Я вот к чему. Видите? Держи, Егор… Нстя…. Лид… передй дльше…
По рукм пошел мленький, крсный, кк кпля крови, кружок, н котором мелко, но четко было выведено: «Челюскинец». У знчк был зстежк, он был прост и хорош этой простотой и отчетливостью.
– Вот, – скзл Митя. – У кждого – у меня, у тебя, у него и у тех, кто придет сюд потом, – ткой знчок. Примет. Где бы ни встретил, помоги, кк брту, дже если и видишь в первый рз. Понимете? Родня родню узнет но фмилии или тм по сходству. Ты, мол, Королев и я Королев – не сродни? «Ну-к, где ты родился, кк твоего отц звть? Тк я есть, ты мне троюродный». Или, к примеру: «Что-то больно у тебя лицо знкомое. Не из нших ли будешь, не из Стропевск ли ты? Кк тебе фмилия? Величко? Ну, тк и есть, родня тетя! Двоюродный дядя!» А мы? Кк мы будем узнвть друг друг? Вот н это и знчок.
– Ах, хорошо! – из глубины души говорит Нстя. – И мне ткой знчок?
– А кк же! – говорит Лев. – Всем полгется, н всех хвтит.
Он горд, Лев, он чувствует себя именинником. И еще н одном лице великое торжество: н глзстом, словно бы всегд удивленном лице Пети Любопытнов. Ведь это им доверились Митя и нши будущие летчики, им нписли еще зимой про знчки, Федя и рисунок приложил. И в величйшей тйне, в чсы, когд никого не бывло в мстерской, они зготовили н всех эти крсные кружочки.
– Конечно, всем будет по знчку, – говорю я. – Вот Дмитрий – он смый стрший, он сейчс и рздст нм. Нчнем с смого млого. Мтвей, ну-к иди сюд.
Семилетний белоголовый Мтвей зстенчиво протискивется вперед и стновится рядом с Митей.
Лицо Короля и серьезно и лсково, и луквя улыбк скользит по нему, и светят прозрчные, янтрные глз.
Он прикрепляет знчок к прдной рубшке Мтвея и спршивет:
– Что мы ему пожелем? Двйте будем говорить смое глвное, что нужно этому человеку.
С Мтвеем мы знкомы недвно, и потому ребят некоторое время молчт. Потом нблюдтельня Лен говорит:
– Пускй будет посмелее. А то он нступил н мыш… Д кк зкричит!
Мтвей бгровеет, он совсем уничтожен.
– Не робей, Мтвей, ни волков, ни мышей! – серьезно советует Митя. – Ну, кто следующий?
– А я думл – желть ндо счстья, – говорит Нстя.
– Тогд будет всем одинково. Счстье, рдость – это дело ткое, всем его ндо побольше. А вот мышей боится Мтвей, хвстется много Литвиненко, обижется чсто…
– Лид! – говорят рзом несколько голосов.
– А в дрку лезет…
– Шурк!
– А смешливя очень…
– Нтш!
– А дрзнит всех…
– Лепко!
Одно з другим сыплются пожелния, и зерно кждого – то, что о тебе думют товрищи.
Вот перед Митей стоит Якушев. Это случй посложнее, чем все, что было до сих пор. Некоторое время ребят молчт. Стновится слышно, кк звенит комр. И кжется, совсем рядом проносится поезд. И долго, долго еще мы слышим провозный гудок – вот он тет в воздухе, тет, нет его…
– Что же мы пожелем Виктору? – спршивет еще рз Митя.
И Гля говорит:
– Не вклдывй душу в вещи.
Знчит, и он умеет быть безжлостной.
* * *
В день, когд мне исполнилось тридцть четыре, я, вств поутру, ншел н столе стихи. Они были очень длинные, но я до сих пор помню ткие строки:
Кто был учителем, тот дже в чс последний
И молодость и юность сохрнит.
И в множестве сердец, им возврщенных к жизни,
Он после смерти все же будет жить.
– Кто же это в день моего рождения поминет мне про чс последний?
Гля в ответ рссмеялсь:
– Это Витя сочинил. Очень стрлся. Уж ты не огорчй его.
– Гм… Лдно, не буду огорчть. Только что это его потянуло н поэзию?
Это был первый стихотворный опыт Виктор, и огорчть его я не собирлся. Стихи, конечно, были нелепые; чудк, все снов поминл о быстротечности человеческой жизни, что к случю не очень подходило, все-тки он помнил о моем дне и хотел сделть мне приятное, и вот это, по првде говоря, мне и в смом деле было приятно.
– Он собирется нынче в Стропевск. У меня есть для него куч всяких поручений.
– А он не перепутет, если куч?
– Ну что ты, не знешь его? Он – см ккуртность.
Через полчс Виктор стучлся ко мне в кбинет.
Он стоял передо мной в хорошо выглженном костюме с яркой кпелькой ншего знчк н отвороте. Я оглядел его с удовольствием и гордостью. Он возмужл и вырос з последний год, смуглый згр покрывл щеки.
– Документы подвть? – спросил я.
Он вздохнул глубоко и рдостно.
– Документы! Дже подумть стршно!
Во всем его облике был т смесь юношеского и детского, когд не знешь, скзть человеку «вы» или «ты», – он и мльчишк, и взрослый, и уж конечно изо всех сил стрется кзться повзрослее.
– Ну, в добрый чс.
Он пошел к двери. Я окликнул его:
– Д, спсибо з стихи.
Он повернул ко мне вспыхнувшее от удовольствия лицо, и я понял, что он нетерпеливо ждл этих слов.
– Ты, брт, не ошибся ли призвнием? – скзл я. – Может, в литертурный институт пойдешь? Степн говорит, в Москве есть ткой, выпускет пистелей.
– А Искр думет, тм прямо тк и выучивют н писря? – нсмешливо спросил Виктор и прибвил весело, уверенно: – Нет, нет, Семен Афнсьевич! Д здрвствует химия!
– Ну иди. Добрый чс, добрый путь!
…Он должен был возвртиться н другой день к вечеру, и я рссердился, когд мы легли спть, тк и не дождвшись его. Здержли в институте? Приемня комиссия потребовл еще кких-нибудь документов? И это могло быть. Но почему-то мне кзлось, что это небрежность: прень почувствовл себя смостоятельным и уже не очень считется с првилми дом, который он скоро покинет.
Гля боялсь, не случилось ли с ним чего. Я зспорил. К городскому движению Виктор привык, вырос в Стропевске – кк-никк облстной центр. Ну, чему с ним случиться?
Но он не вернулся и н третий день, и н четвертый. Тогд и меня, кк Глю, обуял тревог. Послли в Стропевск Витязя. Он вернулся к вечеру и доложил, что Якушев к тетке своей дже не зглянул, но документы в институт подл.
Где же он?
Я поехл в Стропевск см. В институте секретрь приемной комиссии – молоденькя девушк – вспомнил Виктор:
– Д, д. В сером костюме. Сероглзый ткой. И еще знчок у него – крсненький кружочек. Нет, ничего ткого не зметил. Здоров был, веселый. Он же из детдом где-то под Криничнском, верно? Ну кк же, очень хорошо помню.
Я объездил все морги. До сих пор не могу збыть того чувств облегчения и боли, с кким я зглядывл в чужие мертвые лиц: не он… не он…
Никих следов я нйти не мог. Мы подняли н ноги весь дом.
– Я ему дл ппины чсы, просил починить, – вспомнил Гля. – Может, спрвиться в чсовых мстерских?
Объездили и чсовые мстерские. Безуспешно.
Что могло случиться? В Стропевске он был. Подл зявление. З порогом институт след обрывлся.
Мы прожили в испепеляющей тревоге еще дв дня. Н исходе этого шестого дня меня вызвли в Криничнск, в рйонное отделение милиции. Я помчлся. В вгоне я сидел у окн, и кзлось, совсем рядом ктился по небу огненный шр зходящего солнц. Ктился, кк огромное колесо. Я глядел н него, стрясь ни о чем не думть.
В милицию я не вошел – ворвлся, и первый, кого я увидел, был Виктор.
Он сидел совершенно тк же, кк когд-то у печки когд приезжл Нримнов и н собрнии был рзговор о письме в гзету: обмякший, глз опущены, голов ушл в плечи.
– Вш? – спросили меня.
– Д.
– Его здержли, когд он оценивл в ломбрде золотые чсы. Поглядите-к – вши?
– Мои. Я их дл ему. Подрил… – выдвил я сквозь зубы.
Нс отпустили. Мы вышли из милиции. Я шел очень быстро, он почти бежл следом. Я слышл з плечом его прерывистое дыхние. Потом вдруг он схвтил меня з рукв:
– Семен Афнсьевич… простите… Я только зложить, н время… честное слово… Семен Афнсьевич!
– Оствь. – Я вырвл руку. – Уходи. Ты свободен, езжй в Стропевск. Твои вещи мы отошлем. Уходи, – повторил я, обернувшись. – У-хо-ди! Не ходи з мной. Слышишь?
Он остновился, я еще ускорил шг.
Никогд больше, ни до, ни после, не испытывл я ткой неодолимой душевной тошноты. Все предшествующие дни, волнение, тревог и вот эти последние минуты, рзговор в милиции – все слилось в подступющий к горлу клубок. Я едв помнил, что делю. «Уходи!» – скзл я, и он не посмел ослушться, я пошел, не глядя, не оборчивясь.
Чсы… Неужели? Ккя млость! Неужели же этот золотой кружок перевесил все, что было пережито, все, что связывло его с нми, с ншим домом? «Не вклдывй душу в вещи», – скзл однжды Гля. Это было, когд Митя рздвл ребятм нши знчки. Чсы… И рзве Гля преследовл ккую-то воспиттельную цель? Д нет же! Дл чсы, кк дл бы Мите, Искре, Лиде, кк дл бы брту или сыну – почини, мол, если будет с руки. А он что сделл?..
Дже в ту минуту я не думл, что он собирлся укрсть чсы. Нверно, првд хотел зложить, потом выкупить… или все-тки соврл бы, что у него их укрли? Не зню. Д рзве в этом дело?..
Что же? Мы, взрослые люди, перестли видеть, понимть кого рстим? Где же, где я ошибся с тобой? Или не ндо было прикрывть тебя тогд, после встречи в вгоне? Тогд ты был еще совсем мльчишк. Может, тогд соскребли бы коросту с твоей души общим гневом и осуждением? И вот сейчс… не я ли виновт во всем? «Ищи причину в себе», – говорил Всилий Борисович… Я искл ее и не знл, где оступился. Я доверял ему, мне кзлось – я лечу доверием, он обмнывл снов и снов. Кзлось, он уже выпрямился, он ткой, кк все, не без слбостей, конечно, но человек. И вот… Он выходит в жизнь – с чем же мы его выпускем?
Только отмхв километров пять, я сообрзил, что пошел в Черешенки пешком, что теперь уже глупо возврщться н стнцию, – видно, оствшиеся десять километров придется тоже одолеть пешком. Оно и к лучшему. Я не хотел никого видеть, уж о встрече со знкомыми и думть не мог.
Прошгв еще километр дв, я услыхл з собой трхтение повозки – он все приближлсь, вот уже з спиной пофыркивет лошдь. Я посторонился к обочине, но возниц окликнул:
– Не до Хмелевки идете?
– В Черешенки.
– Сдитесь, подвезу до Хмелевки, тм добежите.
Я прилег н солому, устилвшую дно повозки. Ехли молч. Я глядел в небо – оно темнело, густело, потом стло черным, кк деготь, ткое небо увидишь только н юге. Зжглись звезды. Меня тихо покчивло, точно в люльке. Возниц пощелкивл кнутом и изредк говорил что-то себе в усы; я не пытлся вслушться, он, видно, и не ждл ответ.
– Мой бтько, – скзл он вдруг погромче, – много по свету ездил… Кких только мест не повидл!.. А воротится, бывло, до дому и скжет: «Нигде нет ткого неб, кк у нс н Укрине». И верно, нигде…
Я не ответил, я просто глядел в это высокое, необъятное небо. И думл. В который рз я вспоминю слов Антон Семенович: «Ты не можешь действовть кк учитель, если не будешь поступть кк отец».
Двно я это зню. Чще всего я вспоминл эти слов, нкзывя ребят. А кк бы я поступил со своим, с кровным сыном – тк ли? Или смягчился бы, ншел опрвдние? Сейчс я отвернулся от человек, оттолкнул его и дже не оглянулся. Впрве я был поступить тк? Не зню. Но зню другое: поступить инче я просто не мог. «Ну, будь это твой родной сын? Кк бы ты сделл?» – «Тк же!» – отвечл я себе.
При повороте н Хмелевку я поблгодрил возницу и соскочил. Тут же нчинлось Черешенское шоссе. Я зшгл не торопясь. Вдли звиднелись огни сел, и я все змедлял и змедлял шг. Мне кзлось – я еще не в силх видеть своих. И только зслышв голос шедших мне нвстречу – голос Мити и Гриши, – я вдруг понял: сейчс они будут со мной, ккя же это рдость!
– Эй! – окликнул я, и они побежли нвстречу.
В темноте я не срзу рзобрл, кто тут есть, но по голосм узнл еще Искру, Анюту, Лиду.
– Вс нсчет Якушев вызывли? Что тм? Жив он? – несмело спросил Искр, тк кк я молчл.
– Жив. Потом все рсскжу.
И они больше меня ни о чем не спросили. Молч дошли мы до дом. В моей комнте не горел свет. Я вошел к себе Гля одн сидел у кровтки Антон. Он поднялсь нвстречу и провел теплой лдонью по моей щеке. Он не спршивл. Но он ждл ответ.
– Все очень худо, Гля. Он собирлся зложить чсы Констнтин Петрович, может, и продть… Кто его знет… – скзл я с усилием.
Гля опустилсь н стул.
– Нет! – прошептл он.
Я не стл зжигть огня. Посидели некоторое время молч. Я вытянул ноги, я все же устл, мне очень хотелось спть и пуще всего не хотелось рзговривть. И вдруг Гля скзл своим обычным голосом – спокойно и сдержнно:
– Тут мльчик один приехл, Борис Тмрин. Из Москвы. От Антон Семенович.
Я вскочил:
– Что?!
– Мы его уже уложили. А письмо от Антон Семенович – вот оно.
Письмо было нписно Антоном Семеновичем з несколько дней до смерти. Он выступл в Прке культуры и отдых, и вот, когд все кончилось, у выход к нему подошел мльчонк и скзл:
– Я хочу к вм в колонию.
– А ты кто ткой?
– Сирот.
Антон Семенович объяснил, что он больше не рботет в колонии, но рботют его ученики.
«Возьми его к себе и нпиши мне о нем поскорее», – просил он в зключение.
Я тотчс пошел в спльню. Новичок спл. Он лежл н кровти по-хозяйски, рскинув руки. Он был светловолос, губы упрямые, вот только глз не видно – спят. Последний привет от Антон Семенович… До чего же вовремя пришел!
* * *
Дня три спустя в Черешенки приехл двоюродный брт Якушев – щуплый мльчик лет пятндцти. Он привез чсы и письмо для Гли. Витязь зпряг лошдь и с обычной своей основтельностью водрузил н телегу чемодн с вещми Виктор, только выржение лиц у него было пренебрежительное, оттого что пришлось знимться тким нестоящим делом. Он отвез мльчик с чемодном н стнцию. Проделл он все это совершенно молч и, не дожидясь моего рспоряжения, просто скзл, проходя мимо:
– Подкину вещи. Ему не дотянуть смому – еле-еле душ в теле…
В письме Виктор просил Глю простить его. Он не собирлся продвть чсы, хотел только оценить и зложить их, потом выкупить – ему очень-очень нужны были деньги. Он выкупил бы их очень быстро, он просит ему поверить. Но у него спросили, что з иницилы н чсх, он не знл. Вот почему его здержли, честное слово. Он см просил вызвть Семен Афнсьевич. Он ндеялся, что Семен Афнсьевич его выслушет, Семен Афнсьевич не стл слушть. Он, Виктор, понимет, что вернуться в Черешенки ему сейчс нельзя. Д, он это понимет. Но он просит у Глины Констнтиновны рзрешения писть ей. Чтобы он хоть изредк отвечл – это будет ему большой поддержкой в его новой жизни. Он просит верить, что горячо любит всю ншу семью и всех товрищей, которые – он это понимет – не простят ему его нового проступк.
– Неужели ты стнешь ему отвечть? – спросил я.
– Отвечу.
– Нпишешь всепрощющее письмо? – скзл я с сердцем.
– Нет, не всепрощющее.
Вечером он долго сидел з столом, в рздумье подперев щеку рукой. Знимясь своим делом, я изредк поглядывл н нее. Вот он обмкнул перо в чернил – и перо быстро збегло по бумге.
Кончив писть, Гля не зпечтл письмо, оствил его н столе. Когд он легл, я подошел к столу и прочел:
Ты просишь писть тебе. От души писть не смогу, письм по обязнности – зчем они тебе? Ты был мне, кк сын, я любил тебя. Ты удрил в смое сердце, по смому дорогому – по вере в человек, в друг. Ты нс не любил, ни нс, ни товрищей, и все твои слов о любви – чего же они стоят?
Я от всего сердц желю тебе в твоей новой жизни не оступться больше. И я хочу, чтобы ты знл: то, что произошло с тобою, – одно из смых горьких несчстий в моей жизни.
Н другой день Гля попросил Витязя отнести это письмо н почту. Возвртясь с почты, он скзл:
– Глин Констнтиновн! А ведь у Якушев остлся нш знчок! Что же, тк он и будет его носить?
– Тк и будет. Все рвно он нш, и что бы с ним ни случилось – мы з него отвечем.
И я понял – Гля испытывет то же, что и я: все рвно мы в ответе, и никто и ничто не снимет с нс этой ответственности.
* * *
Идут дни, недели, месяцы. Прибывет опыт, умение. Но покоя нет. И не будет его. Не будет чс, когд я смогу скзть себе: «Ну вот, все сделно». И с кждым годом труднее. Чем ребят стрше, тем больше спрос с тебя смого. Нельзя скзть себе: «Хрктер вот этого мльчишки уже зложен определился, тут все хорошо». Верно: основ зложен, хрктер определился. Но ведь кждый год – кк новый этж нд фундментом, их тоже ндо строить, этжи.
Кк я верил в Искру, в покой и основтельность его хрктер! Что же, я не обмнулся. Искр – верный человек. Но не отпускет меня тревог, потому что из ншего дом он ушел с знозой в сердце. И хоть в боли его никто не виновт, потому что нет в этих делх виновтых, мне кжется – не сумел я ему помочь. Чего-то я не сумел скзть, рстолковть. А может, и не ндо было говорить? Жизнь см нучит.
Степн пишет мне из Киев не чсто, но подробно. Он учится в геологорзведочном институте, учится, кк и следовло ожидть, превосходно. Мы уговривем его н кникулы приехть в Черешенки, но Степн не хочет. Не хочет – не ндо, ему виднее.
Большое испытние выдержл Митя – и вышел из него сильнее, чем был прежде. И вот что удивительно: прибвилось в нем не только твердости, но и мягкости.
Лидия Пвловн дня не может прожить, чтобы не прийти к нм, и всякий рз Митя встречет ее снисходительно и любовно.
– Семен Афнсьевич, – говорит он, – вы не знете, он з мной, кк з ребенком, ходил, книжки мне читл, дже скзки – вот честное слово! – скзки рсскзывл.
Смотрю н Лидию Пвловну, н ее сухое, строгое лицо. Нет, не могу себе предствить, кк он произносит: «В некотором црстве, в некотором госудрстве…» Но, должно быть, он это умеет. Он пригляделсь к ншей библиотеке, немло книг принесл из дому и чсто читет млышм вслух.
Эту семью нкрепко пришвртовло к ншему берегу: Ивн Никитич – нш врч, Лидия Пвловн – нш библиотекрь. Ивн Никитич после смерти жены тк и не опрвился. Печть угрюмости легл н его лицо, и речь стл скупой, отрывистой, резковтой. Он тянет жизнь, кк тяжелую ношу, без вдохновения и без рдости, но по-прежнему безоткзно лечит всю округу. А мы для него меньше всего пциенты. Мы ему нужны. Мы им – всем троим – семья.
Сизов?
Он выбрл себе ндежную опору. Он стрется быть рядом с Митей и живет с оглядкой н него. Он теперь без нтуги, почти дже приветливо говорит: «Здрвствуй, тетя Лид» или «Здрвствуй, дед». Он по-прежнему стрется, Сизов. И теперь ему это удется лучше, чем прежде.
Борис Тмрин – нш новичок, тот смый, что пришел к нм с письмом Антон Семенович, – двно обжился в Черешенкх. Нм кжется, что он весь век был с нми. У него пытливые глз, дотошный нрв и вечное присловье: «Не люблю, когд скучно!» Он мне – не только последний привет от Антон Семенович. Он пришел ко мне в трудный мой чс и своим приходом кк бы скзл: жизнь продолжется!
* * *
Осенью тридцть девятого год, рзвернув «Учительскую гзету», я увидел большую, н всю стрницу, сттью о рботе Антон Семенович, о его опыте, мыслях, нходкх, о том, что эти мысли нстойчиво стучтся в дверь ншей школы. А в конце – примечние: редкция предлгет всем желющим выскзться – можно ли использовть в обычной школе педгогическое нследство А. С. Мкренко?
Еду в Киев – тм тоже идет дискуссия: «Учительскя гзет» зствил людей зново осмыслить все, что сделно, срвнить свою рботу с рботой товрищей.
В большом зле полно нроду, н трибуне – полня немолодя женщин. Он говорит и плвно, и вместе с тем нпористо: кжется, человек пытется отдться рздумью, но привычк прикзывть, руководить, двть укзния берет верх.
Я двно ее не видел, но узнл тотчс же. Это – Брегель! Т смя Брегель, которя приклеил к рботе Антон Семенович ярлык «комндирскя педгогик». Человек, который преследовл Антон Семенович н кждом шгу, упорно не желл змечть ни преобрженных детей, ни великолепного хозяйств и всячески придирлся к мелочм, будь то горн, или слют, или трдиция, которую мы любили, – отвечть «есть», когд поручение выполнено. Брегель говорил с Антоном Семеновичем не инче кк свысок, уничтожюще-ироническим тоном. Ничто не доходило до нее, ничто не могло ее убедить – дже грязный зловонный Куряж, н ее глзх превртившийся в великолепный, трудолюбивый и рдостный ребячий коллектив.
Что же он говорит сейчс, Брегель? Слушю и не верю ушм:
– Несомненно, товрищи, Мкренко – змечтельный советский педгог и новтор. Я хорошо зню рботу товрищ Мкренко, я нблюдл ее н протяжении многих лет. Смеля, новторскя рбот, товрищи. Многим ншим товрищм есть чему поучиться у Мкренко. Но, товрищи, этот опыт во многом специфичен и не может быть в своем чистом виде перенесен в ншу школу. Это ничуть не умляет знчения того фкт, что Мкренко – тлнтливый педгог, тлнтливый прктик, у которого многим ншим товрищм ндо поучиться…
Я слушю ее и думю: у Антон Семенович были врги – педологи, и врг этот был понятен и очевиден. А сейчс у школы и учителя другие врги, в них трудней рзобрться, они очень рзные. Но и у них есть отличительный признк – по нему я всегд узню и Кляп, и Шповл, и прочих, кк бы они ни отличлись друг от друг. Признк этот – мертвечин. Недром ткими зумными, мертвыми словми говорят они о смом живом – о детях. Все есть в их педгогике: высокие слов, цитты, ссылки н вторитеты, инструкции, постновления. Одного нет в их педгогике: души, детей. Он бездушня, эт педгогик, бездушня и бездетня.
Брегель говорит долго, нрвоучительно, влстно и вместе с тем осторожно. И я понимю: если ткие люди, кк Брегель, люто ненвидящие все, что делл Антон Семенович, уже не смеют скзть об этом прямо, знчит, дже им ясно, что все, кому дороги школ и дети, нзвли опыт и мысль Антон Семенович своими, и, знчит, борьб продолжется!
* * *
Меня вызвли в Нркомпрос Укрины. Я шел по длинному полутемному коридору, и вдруг откуд-то выскочил девчонк лет одинндцти. Я не успел рзглядеть ее, мелькнули только луквые, острые глзки. Он вынырнул передо мной, крикнул, дрзнясь: «Цыгн!» – и исчезл тк же неожиднно, кк появилсь. Догонять ее, отыскивть – недосуг, очень хотелось! Но я спешил, ндо было освободиться поскорее, чтобы попсть к вечернему поезду н Черешенки.
Вызвл меня Брегель. Когд я вошел, он бегло посмотрел в мою сторону, уронил:
– Сдитесь, – и углубилсь в ккие-то бумги.
Я молч ждл. Прошло минут десять,
– Я был вм нужен? – спросил я.
– Д, – сухо ответил он.
– Я слушю вс.
Он вскинул голову, и я вспомнил, кк Антон Семенович, говорил, что у нее оснк, точно у пмятник Ектерине Второй.
– Что это з тон, то-в-рищ Крбнов? – отчекнил он гневно. – Это я вс слушю! Я вс вызвл для того, чтобы вы объяснили вше поведение.
– Не совсем понимю, что вы имеете в виду.
– Привычку комндовть ндо оствить, то-в-рищ Крбнов! Я вижу, что слухи о вшем смомнении не преувеличены. Я вызвл вс для того, чтобы скзть: неприлично директору детдом знимться смореклмой! Я то и дело слышу о кких-то вших фокусх и экспериментх, вы вульгризируете идеи товрищ Мкренко!
Вот уж подлинно: век живи, век учись! Что же я зню о человеческой природе, если меня тк изумляют ее слов? В первую минуту я дже не испытывю ни гнев, ни возмущения, я просто едв верю своим ушм: он, Брегель, будет зщищть от меня имя и мысль Антон Семенович?!
– Вы упускете из виду одно, – говорю я, – Антон Семенович больше нет. Но у меня хорошя пмять, и я все помню. Я помню кждый вш приезд в колонию и все, что вы говорили тогд.
– Не зпугете, то-в-рищ Крбнов! Клеветть и выдумывть может всякий. А вот вше поведение, вши поступки – это уже не плод больного вообржения. Товрищ Кляп доложил мне…
И вот тут я делю непозволительную глупость. При этом имени я встю и, не прощясь, покидю кбинет Брегель. Я зню, кк оно укнется и откликнется, но я не хочу больше учствовть в этой схвтке с бесчестным противником и не хочу слышть, что еще придумл товрищ Кляп.
Иду по коридору, стиснув зубы, и злюсь н себя. Нендолго же хвтило моей невозмутимости. Но Брегель, Брегель! И чем он мне грозит, в чем обвиняет? Я – клеветник? У меня больное вообржение? Збыл он, что ли, что Антон Семенович см обвинил ее в своей «Поэме»? Пусть не поверят мне. Но ему?
И вдруг кто-то дергет меня з рукв, и я снов слышу:
– Цыгн!
Оборчивюсь. Девчонк со всех ног удирет от меня и, еще дв рз выкрикнув ехидным голосом: «Цыгн! Цыгн!» – скрывется з дверью в конце коридор.
– Ну нет! Не уйдешь!
Иду з ней, дергю дверь – он зперт изнутри. Стою тихо, жду. Дверь чуть приоткрывется, в щелку виден кончик вздернутого нос, и дверь снов зхлопывется.
Сжусь н подоконник, вынимю из крмн книгу и хлеб с сыром. Теперь буду ждть хоть до вечер.
Время от времени девчонк выглядывет в щелку и прячется опять. Что ж, почитю еще, бог с ним, с поездом.
Примерно через чс к двери, з которой прячется моя незнкомк, подходит инспектор Нркомпрос по детским домм Легостев.
– Товрищ Крбнов? Что вы тут делете? – удивляется он и нжимет ручку двери. – Откройте! – говорит он требовтельно.
– Не открою! – слышится в ответ.
– А, это ты, Водолгин. Отвори, это я!
З дверью молчние.
– Что это у вс з Водолгин ткя? – спршивю я.
– О, это целя история. Не девчонк – нкзние. Зморочил нс, никк не пристроим.
Неожиднно дверь отворяется. Девчонк выходит кк ни в чем не бывло, мленькя, стриженя, курнося, стновится поближе к Легостевой и смотрит н меня дерзко и незвисимо.
– Ну что ты опять озорничешь? – с упреком говорит Легостев. – Непутевя ты, Тоня.
– А вот и путевя!
– Глфир Петровн, – говорю я, – отдйте ее к нм. Поедешь со мной, Тоня?
– А куд? – бесстршно и с готовностью осведомляется Тоня.
– Есть ткое место – Черешенки. Тм детский дом. Поедем?
– Можно! – отвечет Тоня. – А тм првд черешня рстет?
– Рстет. И черешня, и вишня, и яблоки.
– Нмучетесь с ней, Семен Афнсьевич, – предупреждет Глфир Петровн. – Берите, но помните: он ткя озорниц, что трех мльчишек стоит.
– Соглсен, я тких люблю. Ну кк, едем?
Тоня протягивет мне руку. Не для рукопожтия, зтем, чтоб я сию минуту взял ее и повел в Черешенки.
– А вещи?
– Нету! – отвечет з девочку Легостев. – Ничего не зхотел взять из семьи, где жил. Ткя норовистя, ужс.
Формльности были недолги – девочку отпустили со мной. По дороге я узнл о ней все.
Он сирот, родителей не знл, но в детском доме никогд не был. С тех пор кк он себя помнил, ее брли «в дети». Но нигде он не жил больше год-двух. В одной семье из нее сделли няньку. В другой попрекли кждым куском. В третьей – скучно было. Он рсскзывл много, охотно и тк, что я словно своими глзми увидел всех, кто попдлся н ее коротком, но богтом встречми пути. Я слушл и диву двлся – ну и дровитя же ктрис сидит в этой девчонке!
– «То-оня! – скрипуче тянет он. – В кстрюльке к-ш был. Ужели ты всю съел? Д к-к же ты не лопнул?» А в кстрюльке этой, Семен Афнсьевич, н донышке, – говорит он уже своим быстрым говорком, – и все рвно не нешься! И вот тк про все: «То-оня, уже-е-ли!» Ну, я и убежл. А у других – беги туд, беги сюд, принеси то, не зню что! Ихняя Тньк спит, я – и полоть, и стирть, и козу псти? Фигу! А вот последний рз я жил у одних. И кормили, и поили – только н что им ребенок? Скучищ! Сми сердитые, домой приходят поздно, ни про что не спросят, ничего им не интересно. Ну, я и ушл от них.
Тк он рсскзывл и все поглядывл вокруг – слушют ли ее? Он, видно, привыкл к слуштелям, и мне ясно предствилось: вот он сидит во дворе, окруження ребятми, и без устли рсскзызет им рзные истории, одн другой знятнее.
Ей двендцтый год. Мленькя, ножки тоненькие, шея – кк у цыпленк, и крие глз, мленькие, быстрые, умные.
К нм он едет с любопытством, явно решив для себя: «Чуть не понрвится – уйду!» Он рсспршивет про Черешенки, про ребят.
– А жен у вс есть? Зля? Добря? А ребят дерутся? Если дерутся, я не спущу. Меня все во дворе боялись, вы не смотрите, что худя, я кк стукну! У меня кулк железный!
Мне не приходилось здумывться, о чем бы с нею поговорить, он болтл без умолку, рзвлекя и себя, и соседей по вгону.
Я не мог точно знть зрнее, когд освобожусь после всех киевских дел, и поэтому нс никто не встретил. Пошли пешком. Устл ли Тоня или просто готовилсь к новым встречм и впечтлениям, но только он притихл и шл молч, крепко держ меня з руку.
Тк мы идем. Уже смерклось, и скоро зтеплятся в густой осенней темноте огни ншего дом. Нвстречу нм выбегут ребят – Митя, Лид, Анют и млыши, может, выйдет и Гля с Антоном н рукх. А если нет, я пройду к себе и увижу сидящего в кровтке черноглзого млыш. Он схвтит рукой сетку, приподнимется, стнет н толстые ножки и улыбнется.
Вдоль шоссе тянутся липы, голые, беслистные, но воздух свежий, морозный. Хорошо!
Я крепче сжимю мленькую Тонину руку. Вот тк же шел я когд-то по этому шоссе, ведя з руку Нстю Величко. Ккя он был мленькя, тихя и робкя! Много вместили эти годы – и рдость, и горе, и утрты. И снов в моей руке мленькя доверчивя рук.
– Вот мы и пришли Тоня. Видишь, окн светятся? Это нш дом!
1953—1956